19.10.2006 | Архив "Итогов" / Общество

«В Мавзолей твою»

Вошла в новую и, скорее всего, окончательную фазу дискуссия о Мавзолее и дальнейшей судьбе его злополучного обитателя

Дискуссия эта, родившись вместе с самим Мавзолеем, не прерывалась никогда, даже в те времена, когда один лишь намек на ее существование грозил известно чем.

Отношение к хозяину Мавзолея в течение жизни постепенно дрейфовало от пионерски-почтительного в 50-е годы к остро-аллергическому к началу 70-х. Но стихийное бессознательное иконоборчество проявлялось всегда и подчас в неожиданных и причудливых формах. Я помню, как мой старший брат, закончивший школу аж в 1955 году, не получил золотой медали лишь потому, что в своем выпускном сочинении в слове "Ильичом" (я так и запомнил - в творительном падеже) пропустил мягкий знак, в результате чего получилось "Иличом". Дома он, чуть не плача, кричал: "Из-за какого-то сраного Ильича!" Но тут же, страшно испугавшись, торопливо добавил: "Никому только не говори. Это я пошутил". Это мне - семилетнему -  было уже понятно, и я, конечно же, никому не говорил. Но "шутку" запомнил.

Остоюбилейнело

Как были в нашей стране две культуры - официальная и другая, - так соответственно были и две Ленинианы. Были Кржижановский, Бонч-Бруевич и Зоя Воскресенская, но была и частушка: "Сидит Ленин на заборе, держит серп и молоток, а пред ним стоит рабочий без рубахи и порток".

Частушки, анекдоты, невероятные домыслы и легенды разных времен (и народов, кстати) совокупно составляют необозримое поле для фольклорных изысканий.

Кульминацией народной Ленинианы стал 1970 год, год столетия Ильича. Напор агитпроповской юбилейной риторики достиг тогда такой сокрушительной мощи, что до полусмерти интоксицированное население стало извергаться безудержными потоками анекдотов.

Именно в тот год возникли в общественном сознании трехспальная кровать "Ленин с нами", туалетное мыло "По ленинским местам", бормотуха "Ленин в Разливе", презерватив "Наденька" (ударение на втором слоге) и великое слово "ОСТОЮБИЛЕЙНЕЛО".

Именно в тот год, как кажется, икона дала заметную трещину по всей своей поверхности.

И именно в тот год знакомая учительница начальных классов рассказывала мне, как она, показав детям какой-то учебный фильм про, допустим, растительный мир Подмосковья, спросила: "О чем этот фильм, ребята?" Долгое, напряженное молчание. "Ну, ребята! Про что мы с вами сейчас посмотрели  кино? Ну? Сережа!" Встал растерянный Сережа и полувопросительно, как бы удивляясь самому себе, неуверенно произнес: "Про Ленина..." Не думаю, чтобы этого не могло быть. Могло, конечно. Достали детишек.

 

"Ильич и дети"

"Ленин и дети" -  особый раздел фольклорной Ленинианы.

Легенда свидетельствует о том, что воспитанников дошкольных учреждений перестали водить в гости к "дедушке" после того, как в одном из них дети были застуканы за тихой, но опасной игрой: один мальчик неподвижно лежал на двух стульях, двое по бокам стояли с игрушечными ружьями, а остальные с постными лицами и в торжественном молчании вереницей проходили мимо. Дети играли в Мавзолей.

Один маленький мальчик из интеллигентной еврейской семьи в своей неостановимой болтовне, которую взрослые из чувства самосохранения привыкли пропускать мимо ушей, с какого-то момента стал постоянно и настойчиво упоминать какого-то Лернера. "Какой еще Лернер? - не выдержал отец. - У нас нету таких знакомых. Лернер какой-то!"

"Да ты чего, - изумился мальчик, - не знаешь, что ли? Лернер, ну? Ну который около Кремля в песочнице лежит". Лернер, песочница... Совсем неплохо.

Другой мальчик, но поменьше, пришел из детского сада заплаканный. "В чем дело? - домогалась мать. -  Кто-нибудь тебя обидел? Или что?" "Я боюсь Ленина", -  дрожащим шепотом сказал мальчик. "То есть?" - не меньше его испугалась мамаша. "Галина Николаевна сказала, что Ленин умер, но что он живой и очень любит детей".

Третий мальчик и вовсе иррационализировал свои взаимоотношения с данным предметом. Однажды, напялив на себя черную африканскую маску, он вполз на четвереньках в комнату, где сидела и выпивала куча гостей, и страшным загробным голосом завопил: "Я - В.И. Ленин!" Именно так: "Вэ И".

 

Очередь номер один

Итак, дискуссия на тему "куда девать"...

Опыт выселения, как известно, уже имеется. В дни XXII съезда, ставшего апогеем хрущевской десталинизации, под покровом ночи из Мавзолея вытащили "подселенца" и закопали поблизости. По шкодливой торопливости и опасливой таинственности происходившего это напоминало популярный лубочный сюжет "Как мыши кота хоронили".

Теперь время другое, и дело запахло всенародным референдумом.

Диапазон мнений на этот счет поистине огромен, распространяясь от бескомпромиссной концепции "осинового кола" до - через "центристскую" идею захоронения на Волковом кладбище -  восстановления во всем своем былом великолепии Поста номер один и ритуальной Очереди.

Связанные с этой очередью культовые ассоциации настолько прозрачны, что странно их даже и обозначать. Но это было не просто "поклонение мощам". Это был еще и специфически советский ритуал. Это была Очередь. Самая главная из всех советских очередей, очередь номер один.

Очередь в Мавзолей была своеобразным тестом на "советскость". Советский человек, осознававший себя таковым, чувствовал себя просто обязанным постоять хоть разок в этой очереди, стать ее частью, "причаститься".

Некоторым, особенно приезжим, особенно детям, когда они попадали в Москву, Ленин мерещился повсюду. Один мой знакомый сидел как-то летним днем на скамеечке в Александровском саду. Сидел-сидел да и задремал. Разбудил его истошно-восторженный детский вопль: "Мама! Смотри! Ленин!" "Это не Ленин. Это просто дядя", - несколько смущенно сказала мама. Какое-то время этот "просто дядя" все собирался написать рассказ "Про то, как меня за Ленина приняли", да так и не собрался.

С наступлением Перестройки Очередь стала терять монолитность, редеть и осыпаться. Замаячили новые ориентиры. В воздухе ощутимо запахло Западом, и Очередь, рассыпавшись около Мавзолея, материализовалась на некоторое время у сияющих неземным светом стен новооткрытого "Макдональдса". Это была та же самая Очередь, но выстроившаяся уже не в драпированный кумачом погреб, а в сверкающую, как елка, "небесную" Америку. Потом как-то незаметно рассосалась и она, а обильно растиражированные "Макдонольдсы" перестали быть Америкой и стали обычной Москвой. Потом поисчезали и "рядовые" очереди, и началась совсем другая история.

 

Долгие проводы

Мавзолей, как известно, был задуман как временное пристанище "вечно живого". Страна, мол, у нас большая, и надо, чтобы с любимым вождем успели проститься все. Страна же оказалась не просто большой, а большой настолько, что прощание затянулось на 70 с лишним лет. А первоначально деревянный склеп окаменел, как в сказке, и, как кажется, продолжал каменеть все дальше и дальше.

И уж если население нашей Родины до сих пор все никак не распрощается с бывшим дорогим покойничком, то что тогда говорить об обездоленных народах мира?

Идея прощальной гастроли, амбициозного мирового турне давно носится в воздухе, приходя на ум то одному, то другому.

Не провезти ли и правда нашего "Лернера" по музеям мира? Наподобие Тутанхамона? Или золота Шлимана? Или "Джоконды"? Или Кобзона в конце концов? В успехе этого суперпроекта, в том числе и коммерческом, сомневаться не приходится. Можно -  словами Гоголя -  смело предположить, что "сия негоция не повредит дальнейшим видам России". Пусть напоследок прокатится по белу свету как человек. А потом уж можно и зарыть. Или, может, попытать удачи на Сотби? Нет, это уже, пожалуй, перебор. Зарыть.

 

Колыбельная

В середине 70-х годов один мой приятель-филолог, занимаясь в архивах, обнаружил целый ворох народного творчества, присланного в свое время в редакцию журнала "Литературная учеба" то ли к первой, то ли ко второй годовщине смерти Ильича. Поживиться там, как легко догадаться, было чем. Мне запал в душу один маленький шедевр. В пришпиленном к нему редакционном отзыве  было сказано что-то вроде того, что "Уважаемый тов. такой-то. Ваше стихотворение безусловно искреннее и проникнуто тем-сем. Вместе с тем литературный уровень его, к сожалению, невысок. Заметна некоторая (курсив мой. - Л. Р.) несамостоятельность и слабоватое владение поэтической формой... Пишите... Старайтесь... Читайте классиков... Избегайте подражаний ... Ищите свой голос..." Ну и так далее -  все, что полагается. И - "с приветом, литсотрудник Панюшкин". А стихотворение было вот какое:

Спи, мой Ленин, спи, прекрасный.

Баюшки-баю.

Тихо светит месяц ясный

В Мавзолей твою.

Этот "чистый, как детство", родной всем нам мотив, это сказочное превращение дедушки в дитя, а гроба - посредством волюнтаристской смены мужского рода слова "Мавзолей" на женский - в колыбель ненасильственным, но радикальным образом переводят тональность всей темы из агрессивно-героической в интимно-домашнюю.

Пусть же эта трогательная колыбельная не только проиллюстрирует нам со всей очевидной наглядностью постмодернистский принцип интертекстуальности, но и послужит если не "делу национального примирения", то хотя бы "сглаживанию острых углов" и "смягчению нравов".

Будем, как сказано, как дети. И пусть себе мертвые хоронят своих мертвецов.

Источник: "Итоги", №32, 19.08.1997,