02.08.2005 | Театр

Там кусают быстро и исподтишка

Мультимедиа-взрыв потряс фестиваль имени Чехова. Хайнер Геббельс представил в Москве свою постановку «Эраритжаритжака"

Хайнер Геббельс был в России много раз. Но поначалу (еще на заре перестройки, когда можно было все, и кто к нам только ни ездил), он приезжал лишь как музыкант. Немец Геббельс, которого сейчас считают одним из самых интересных и необычных режиссеров в мире (в 2001 году он получил ту же самую европейскую премию «Новая реальность», которую до него получали Васильев и Някрошюс), считался тогда композитором и саксофонистом. Сейчас он уже не концертирует, а раньше – дитя 68-го года, левак и марксист - он носил длинные черные волосы, писал рок-музыку и играл кроме саксофона на самых разнообразных инструментах, включая фортепиано, виолончель, гитару, синтезатор и японскую скрипку. Режиссером он стал позже, когда принялся писать музыку для спектаклей Хайнера Мюллера и попал под его сильное влияние. И теперь уже лет пятнадцать по всей Европе Геббельс ставит спектакли, удивительно сплавляющие вместе музыку и драматический театр с новыми технологиями. Но композитором он быть не перестал, правда, пишет теперь не только рок, но и вполне академическую музыку, а музыкальные критики называют его поставангардистом.

Так вот, Хайнер Геббельс снова приехал в Москву, уже со спектаклем. Со спектаклями он тоже приезжал, даже дважды. В 2001 году на театральной Олимпиаде показали его прелестное и легкое представление «Хаширигаки», где три актрисы – длинная, среднего роста и крошка - посреди изумительных светящихся картин, то танцуя, то играя на разных инструментах, разыгрывали смешное и абсурдное действо по текстам Гертруды Стайн. В этом декабре он снова привозил в Москву свой спектакль – это было сложное музыкальное действо «Черное на белом», посвященное Хайнеру Мюллеру. Гастроль приурочили к российско-германскому году, но тогда организация была такая плохая, что Большой театр остался полупустым.

Теперь на чеховский фестиваль приехал очередной и опять ни на что не похожий спектакль Геббельса, с еще менее, чем раньше, произносимым названием – «Эраритжаритжака», что, якобы, на языке австралийских аборигенов обозначает «вдохновляемый желанием того, чего больше нет».

По форме этот спектакль является надувательством. Но надувают нас - восхитительно.  Рассказываю по порядку. 

В первую очередь эта постановка – концерт.  В ней участвует знаменитый голландский «Мондриан Квартет», который все действие вполне академично, сидя у пюпитров (иногда пересаживаясь или отходя в сторону) играет самую разную музыку, начиная с Баха, Равеля и Шостаковича вплоть до современных композиторов со связками, написанными самим Геббельсом. Кроме того, это – моноспектакль. Немолодой французский актер Андре Вильмс читает тексты нобелевского лауреата Элиаса Конетти, главным образом, дневники, состоящие из коротких размышлений о музыке и слове, семье и обществе и обрывков фантазий, описывать которые не имеет смысла. Вильмс совсем не похож на смешных девушек из «Хаширигаки», которые ровными голосами дикторов докладывали тексты, похожие на рассказики из букваря или самоучитель английского. Нет, это настоящий Актер Актерыч, он любуется своим мягким грассирующим голосом с красивыми интонациями, энергично жестикулирует и расхаживает туда-сюда по пустой сцене, сзади которой лишь черный бархатный задник. И становится понятно, что независимо от смысла слов нобелевского лауреата, речь Вильмса, с ее ритмом, взлетами и падениями – это еще один инструмент, включенный в звучание музыки, а его движения – танец.

В общем, когда зрители уже совершенно привыкли к мысли, что они пришли на концерт с мелодекламацией, актер вдруг надевает шляпу и уходит со сцены прямо через зал.

За ним бежит оператор с камерой, и на экран, открывшийся в глубине сцены, проецируются кадры, на которых Вильмс решительно выходит через фойе театра имени Моссовета на улицу, где все приготовлено для вечернего представления «Урбан сакс в «Аквариуме». Через кучи перьев проходит на Большую Садовую, садится в машину и выезжает на Тверскую, продолжая вслух о чем-то рассуждать. Титры перевода над сценой по-прежнему идут, оркестр по-прежнему играет, а мы на экране в форме двухэтажного белого домика с четырьмя дырками-окошками, видим, как Вильмс, доехав до места, выходит из машины, открывает подъезд дома в Трехпрудном  переулке, поднимается в квартиру и принимается за свои дела. Действо превращается в кино с живой музыкой.

На полках – понятный интеллигентский набор разноязычных книг, видны корешки альбомов, Шкловский, Белый, Державин, на столе лежат «Известия». Актер идет на кухню (мелькают «Архыз», «Домик в деревне», «Мистер Мускул») и начинает тщательно делать яичницу с луком. Взбивает, режет, перчит, солит (на сковородке скворчит масло). Кто видел, вспоминает эпохальную «Взрослую дочь молодого человека», сцену с бесконечным нарезанием салата, запах от которого разносился по всему залу. Над головой у Вильмса часы – на них десять минут девятого. Смотрю на свои: те же восемь – десять.

Дальше происходит многое: он лезет в шкаф за носками (телевизор скандалит голосами какого-то политического ток-шоу), поднимается по лестнице на неведомо откуда взявшийся в старой московской квартире второй этаж. О чем-то рассуждает то спокойно, то раздраженно и с сарказмом, Обнаруживает стремление к одиночеству и страх его. Ведет диалог с каким-то потусторонним женским голосом. Речь актера остается музыкой: он даже берет с полки тетрадь с нотами и напевает то самое, что играют в это время скрипки. Захлопывает тетрадь громко, как финальный аккорд ударных. Камера плутает по большому захламленному дому, актер подходит к окну, поднимает жалюзи и тут вдруг в доме-экране загораются черные окошки и мы видим в одном из них, на втором этаже – самого Вильмса, держащего шнур от жалюзи. Зал ахает.

Тут спектакль переходит в какое-то совершенно особое качество мультимедийного действа, когда все, что до этого развивалось самостоятельно, сливается вместе. Мы видим героя крупно на экране и мелко – живого, ходящего в глубине освещенной комнаты. В соседнем окне среди квартирного хлама появляются ушедшие со сцены музыканты, мимо них проходит оператор – на экране они появляются крупно и потом камера едет в глубину дома.

Мы понимаем, что там, за сценой, такого большого и разветвленного дома быть не может, но пространство каким-то неевклидовым способом раздвигается, захватывая дух своими превращениями.

Скрипки вышедших на авансцену музыкантов звенят пронзительным хором, похожим на птичий гам, и огромное, во весь экран, лицо актера смотрит прямо в зал и говорит слова о какой-то неведомой стране: «Там кусают быстро и исподтишка. И добавляют: «Это не я ».

На этом спектакль обрывается.

Источник: "Газета.ru", 4.06.2005,