13.09.2006 | Театр

Нежный эскапист

На сцене филиала театра им. Маяковского Студия Женовача сыграла спектакль по Гончарову

Студия театрального искусства (та, самая, которая год назад образовалась из курса Сергея Женовача) восстановила еще один свой дипломный спектакль на профессиональной сцене – «Об-ло-мов-щину» по роману Гончарова, - и теперь показывает его, как полагается «настоящему» театру: со специально сделанными декорациями и костюмами, в зале, рассчитанном на 250 человек. Впрочем, здесь не говорят «восстановили», здесь говорят «сделали новую версию». И действительно, спектакль педагога курса Германа Седакова заметно изменился: как-то подобрался, обрел энергию, которой прежде в нем совсем не было.

Рассказывают, что в студенческие годы идея ставить этот спектакль пришла после показа каких-то учебных этюдов, где играл Сергей Аброскин, и все вдруг по-новому увидели его застенчивую, неловкую пластику, ясный и простодушный взгляд, услышали слабый – то восторженный, то смущенный голос.

Аброскин стал Обломовым, и дальше уже весь спектакль режиссер строил вокруг него – нежного мечтателя, «голубиной души», мысли которого все время плавают где-то в детских воспоминаниях о счастливой Обломовке, певучих девках, ласковой матери и няньке, любовавшейся его круглыми щечками. С этих воспоминаний спектакль и начинается, потом снова не раз уплывая в райскую деревню, где все ходят в белом. Вот Обломов спрятался за ставнем, вся дворня и мать его с преувеличенной озабоченностью ищут: «пропал Илюша», он с торжеством выскакивает, но его как будто не замечают: «Ты не Илюша», - «Нет, я Илюша», в отчаяньи кричит он и дергает всех за подолы. Так и будут всплывать эти воспоминания, затопляя все, при каждом его сильном впечатлении: только лишь запоет Ольга Ильинская (Татьяна Волкова) арию «Casta diva» - и вот уже появится за раскрытыми окнами мать в белом, когда-то тоже певшая ее, а за ней и другие обитатели  детского рая.

Когда спектакль шел в РАТИ, зрителей сажали не перед сценой, а вдоль зала, и студенты играли вдоль длинной стены, окна которой выходили в садик. Теперь художница Мария Утробина повторила на сцене эту длинную стену в окнах, которые то открываются, показывая залитый солнцем сад, то закрываются и тогда на сцене темно, храпит в углу на лавке Захар, и залез под одеяло Обломов.

Лучшее в этом спектакле – первый акт. Мечты Обломова со Штольцем (Андрей Шибаршин) – их мальчишеское валяние на подушках, набросанных на полу, розыгрыши старого Захара (Алексей Вертков), беготня, размахивание руками. Илья рассказывает, какой глупой, нелепой и неприятной видится ему светская жизнь – ее мелкие интересы, интриги, злопыхательство и зал смеется в радостном изумлении, так эти описания кажутся сегодня узнаваемы.

«Вот этот желтый господин в очках пристал ко мне: читал ли я речь какого-то депутата, и глаза вытаращил на меня, когда я сказал, что не читаю газет. И пошел о Людовике-Филиппе, точно как будто он родной отец ему. Потом привязался, как я думаю: отчего французский посланник выехал из Рима? … батюшки, загорелось! Лица нет, бежит, кричит, как будто на него самого войско идет». А потом зал смеется, когда Илья рассказывает свои мечты о будущей жизни с женой в Обломовке – тягучие, томные сны, полные счастливого безделья и всеобщей приязни. Тут Андрей Штольц и произносит слово «об-ло-мов-щина», то самое, которое кажется режиссеру главным и которое будут теперь произносить не раз в те моменты, что назначены ключевыми.

Сергей Аброскин игрет трогательное простосердечие Обломова, его порывистую искренность, и, в то же время, стыдливость, и это дает обаяние всему спектаклю. Тонко чувствующий, чистый, умный человек, знающий цену многому, но не желающий принимать участия в жизни,  эскапист, но не идейный, как нынче случается, а скорее сердечный, - такой герой тревожит, про него хочется думать. И как бы ни были смешны его почти маниловские сладкие мечтания, все равно невольно думаешь: а может быть, действительно важнее покой?

Второй акт кажется слабее, хотя в нем есть очаровательная Агафья Матвеевна (Ольга Калашникова) - простоватая, хлопотливая, все будто бы с застенчивым кокетством норовящая ускользнуть, вернуться к своим многочисленным хозяйственным делам, а на деле – беспрестанно возвращающаяся, чтобы покрутиться рядом с добрым жильцом, то тесто раскатать, то корицу растереть, взглядывая на него ненароком. Но в целом второй акт смотреть тяжелее – тут режиссер все действие буквально застроил своими постановочными «акцентами»: беспрестанно открываются-закрываются окна, появляются-исчезают, запевают-замолкают обитатели Обломовки. Кажется, режиссер что-то хочет сказать про эту самую «об-ло-мов-щину», говорит многословно, энергично, но о чем бишь речь, так и не становится понятно. Да и юным актерам второй акт, где должны быть усталость, угасание, печаль, как-то видимо, еще не по возрасту. И в воспоминаниях о спектакле остаются сентиментальные и милые сцены из начала: игры в прятки, мальчишеские мечты Ильи и Андрея, объяснение с Ольгой и найденная ветка сирени.

Источник: "Время новостей", №164, 11.09.2006,