Авторы
08.09.2006 | Просто так
И дети там учатся в школеПочему столько поколений учителей пользовались и продолжают пользоваться одним и тем же дидактическим инструментарием?
Слово «школа» часто употребляют в переносном значении. Например, «тюрьма - это школа жизни». В этом смысле можно смело сказать, что школа это тоже школа жизни. Как тюрьма, как армия. Как все остальное.
Учит ли школа? Учит. Но учит, в основном, не тому, чему призвана учить. У меня есть стойкое убеждение, что все, что я знаю и понимаю в этой жизни, я знаю и понимаю не благодаря школе, а вопреки ей. Скорее всего это не так. Но от этого стойкого убеждения избавиться невозможно.
Что остается нам от школы? Запах краски и побелки в сентябре и книжной пыли в мае. Запах хлорки круглый год. Голодный обморок в третьем классе и острое алкогольное отравление на выпускном вечере. А что еще? Не бином же Ньютона? Не образ же Базарова?
Что снится нам всю жизнь? Нам снится, что вот нам - уже таким, какие мы есть, вдруг по какой-то непонятной причине необходимо сдать химию за девятый класс. А еще нам снятся слова «ведь можешь, если захочешь». Или: «А голову ты дома не забыл?». Или: «Завтра в школу с родителями». Или: «Звонок не для вас, а для учителя». С каким же облегчением мы просыпаемся!
Недавно мы сидели с друзьями и вспоминали о фирменных учительских речевых конструкциях. А еще мы подумали вот о чем. Почему столько поколений учителей пользовались и продолжают пользоваться одним и тем же дидактическим инструментарием? Сошлись на том, что человек, ставший учителем и вошедший в класс с журналом в руке, с разной степенью бессознательности извлекает из-за пазухи ту же самую хворостину, которой его самого когда-то отечески охаживала родная школа. Компенсация, так сказать. Что-то подобное, хотя и в куда более жесткой и наглядной форме, происходит в армии, где старослужащие годами и десятилетиями воспроизводят по отношению к молодым те же образцы «педагогического» воздействия, каковые всего лишь год тому назад применялись по отношению к ним самим.
Каждое первое сентября моя деканша (а я учился в пединституте), открывая общее собрание, свою речь начинала так: «Учитель... - говорила она мечтательно и делала эффектную риторическую паузу, - Слово-то какое!»
Ну, слово. Обычное слово. Учителями были Лао-Цзы, Иисус из Назарета, пророк Мохаммед, учительница Александра Николаевна, которая в моем сочинении на тему «Как я провел выходной день» исправила слово «аттракционы» на «антракционы». Учителем была учительница знакомого мальчика, которая на вопрос, что означает слово «юнкер», уверенно сказала, что юнкер это «юный керенец». Много было замечательных учителей в нашей и не нашей жизни.
Впрочем, было бы вопиюще несправедливым утверждать, что не было и нет приличных и даже прекрасных учителей. Разумеется, были и есть. Я лично знаю нескольких превосходных учителей. Но хорошие учителя не хуже, а лучше нас с вами знают цену школе как учреждению, ибо они знают ее, так сказать, «из-за кулис». Кстати, о кулисах. Почти так же, как и школу, я недолюбливаю театр. Театр как институт. И там и там надо сидеть не шелохнувшись. И там, и там тебе назойливо впаривают собственную картину мира. И там, и там притворяются кем-то другим. И там, и там существует малоприглядная закулисная жизнь, которая не может не проявить себя на сцене или у школьной доски.
Как забыть вас, школьные годы чудесные? Сидишь в классе, ждешь спасительного звонка, рассматриваешь во всех подробностях камею на темно-синем платье Надежды Федоровны или давным-давно проткнутую указкой дыру в географической карте, как раз посреди Африканского континента. Что там, за этим измятым плоским миром? Какие тайные ходы?
Тут же вспоминается Буратино и старый советский фильм про него. Там была трогательная, спетая детским хором песенка про заветную страну, где всем хорошо. Короче говоря, речь шла о великом Советском Союзе – о чем же еще. Была и строчка про то, что «и дети там учатся в школе». Вот дурачок Буратино пробирается через потайную дверцу в каморке старого Карло прямиком в мой класс. Он полон надежд. Он еще не знает о том, что Надежда Федоровна с ее указкой еще, может, и похлеще будет, чем какой-то неуклюжий Карабас Барабас с его плеткой. Не спеши, подумай, деревянная твоя башка.
Однажды она спросила: «Ты ел когда-нибудь варенье из роз?» Ничего себе! Варенье из роз! Какой-то прямо Андерсен! Варенье! Из роз! Неужели так бывает? «Нет, - ответил я с замиранием сердца, - никогда не ел. А такое, что ли, бывает варенье?» «Бывает. Хочешь, я привезу тебе его в следующий раз?» Еще бы не хотеть!
Можно, конечно, вспомнить и о висевшем около моей детской кроватки коврике с изображением огромного ярко-красного гриба, в тени которого, тесно прижавшись друг к другу, притулились две явно чем-то перепуганные белочки. Что так напугало их? Коврик об этом не счел нужным сообщить. Одна из первых в жизни тайн, навсегда оставшаяся не раскрытой.
