20.07.2006 | Просто так
Человек и машинаНет у меня машины, и никогда ее не было. Впрочем, вру, однажды все-таки была
Время от времени человека ставят перед странными, малоразрешимыми задачами. Почему-то считается, что если твое имя известно более чем ста гражданам, то ты уже являешься человеком «публичным», и именно на этом основании обязан иметь какие-то свои особые мнения по поводу всего, чего угодно.
То звонит мне какая-то барышня и гворит: «Здравствуйте. Меня зовут так-то и так-то, я с радиоканала такого-то. У вас есть минутка времени?» - «Есть, - говорю, - у меня минутка времени». – «Тут вот какое дело. Как вы, очевидно, знаете, на днях исполняется сто пять лет Сандуновским баням...» - «Начало многообещающее, - думаю я, но не перебиваю, слушаю дальше. – «Так вот. Что бы вы могли сказать по этому поводу?» - «Да как-то решительно ничего. Поздравьте от моего имени доблестный коллектив работников баннно-прачечного производства». – «Ну, это понятно. А по существу?» - «По какому существу?» - «Ну, про баню» - «А что про баню?» Разговор явно не клеился. – «Простите, я правильно позвонила? Вы такой-то?» - «Такой-то». – «И что, вам нечего скзать про баню?» - «Решительно нечего» - «Ну извините». Отбой.
А то недавно - тоже откуда-то, но уже про автомобили. «Не могли бы ли вы что-нибудь такое про ваши отношения с автомобилем?» - «С каким именно?» - «Как с каким? С вашим. У вас какая марка?» - «Никакая у меня не марка. Нет у меня машины, никогда не было, и боюсь, уже не будет. И водить я не умею». – «Да? Странно. Ну, извините».
Нет у меня никаких отошений с моим автомобилем по причине, указанной выше. Нет у меня машины, и никогда ее не было. Впрочем, вру, однажды все-таки была.
На девятилетие мне был подарен железный самосвал омерзительного синего цвета. Потом я узнал, что такой цвет называется «электрик». Несколько дней я был счастлив, но счастье омрачалось тем, что мой отец с первой минуты невзлюбил мою машину, которая страшно грохотала, когда я возил ее по комнате, а отец уставал после работы. Ну, и цвет, конечно. Он ненавидел эту машину и ждал лишь повода, чтобы с ней расправиться.
И дождался. Однажды, гуляя со своим самосвалом во дворе, я набрал в кузов всякой дряни наподобие ржавых гвоздей, кирпичных ошметков, окурков и использованных презервативов, привез все это домой, поставил машину на обеденный стол, и вывалил все свое добро на только что постеленную свежую скатерть (ждали гостей). В это время в комнату вошел отец. О дальнейших событиях я вспоминать не люблю.
С тех пор у меня своей машины не было. А вот любовь к машине была.
Как все мальчики, я очень любил покататься на машине. Любовь эта омрачалась лишь тем обстоятельством, что меня очень быстро начинало укачивать, и меня время от времени рвало прямо на кожаные сиденья чужих машин, а своей у нас, повторяю еще раз, никогда не было.
Лишь в одной машине я чувствовал себя абсолютно комфортно и безопасно. Это был асфальтовый каток. Мне в жизни повезло: я имел друга, водителя асфальтового катка, его звали Сергей Сергеич. Когда на нашей улице клали асфальт (а это происходило каждую весну), появлялся и Сергей Сергеич на своем неторопливом величественном красавце-катке. Ну, и я, понятное дело, немедленно оказывался тут как тут. «Ну, что, - говорил Сергей Сергеич, - залезай, что ли». С предвкушением близкого счастья я вскарабкивался на жесткое стальное сиденье, каток трогался с места и начинал утюжить нашу улицу. Как же там было спокойно, как надежно и уверенно. Сладко вонял горячий асфальт, c элегантной нервностью подрагивали рычаги, и каток, оседланный мною, двигался вперед уверенной поступью и не ведал преград. И, что самое главное, меня абсолютно не тошнило. Не то, что в бежевой «Победе», на которой меня однажды прокатил дядя Володя, папин сослуживец.
Машины у меня никогда не было, и никогда я этим особенно не интересовался. Но с некоторых пор на улицах родного города я вижу величаво проплывающий мимо меня автомобиль несусветной, явно противоречащей всем представлениям о разумных пропорциях длины. Это, как я узнал чуть позже, называется «лимузин». «А что же там внутри?» - всякий раз думаю я безо всякой надежды вообразить себе что-либо, что вмещалось бы в круг моих представлений о материальном мире.
Хотя однажды я имел возможность проникнуть в этот сакральный мир, то есть почти проник. В Нью-Йоркском аэропорту меня встретил именно такой вот продолговатый монстр. И я сел в его кабину, рядом с водителем. Кабина как кабина – ничего особенного. И водитель как водитель – даже говорил по-русски. А вот сзади этой кабины располагалось черное непроницаемое стекло.
Всю дорогу до отеля во мне боролись два равно сильных чувства – законное любопытство и смертельный ужас перед чем-то неведомым. И ужас, надо сказать, победил. Так я и не узнал, хотя имел возможность, что же таилось в безразмерной утробе этого моторизованного аллигатора. И это, наверное, правильно: должна же в жизни человека оставаться хоть какая-то тайна, кроме той, самой главной.
Однажды она спросила: «Ты ел когда-нибудь варенье из роз?» Ничего себе! Варенье из роз! Какой-то прямо Андерсен! Варенье! Из роз! Неужели так бывает? «Нет, - ответил я с замиранием сердца, - никогда не ел. А такое, что ли, бывает варенье?» «Бывает. Хочешь, я привезу тебе его в следующий раз?» Еще бы не хотеть!
Можно, конечно, вспомнить и о висевшем около моей детской кроватки коврике с изображением огромного ярко-красного гриба, в тени которого, тесно прижавшись друг к другу, притулились две явно чем-то перепуганные белочки. Что так напугало их? Коврик об этом не счел нужным сообщить. Одна из первых в жизни тайн, навсегда оставшаяся не раскрытой.