31.05.2006 | Театр

Живые картины

Студия театрального искусства Сергея Женовача показала «Захудалый род» по Лескову

Спектакль по неоконченной семейной хронике Лескова «Захудалый род» официально считается первой премьерой Студии театрального искусства.  Той самой Студии, которая в начале этого сезона образовалась из актерско-режиссерского курса РАТИ. Курсом этим (так же, как и теперь театром) руководил Сергей Женовач, в свою очередь перенявший мастерскую у своего учителя Петра Фоменко. Вероятно, именно поэтому теперь, когда говорят о начинающих «женовачах», обязательно сравнивают их с «фоменками», почти 15 лет назад так же превратившимися в театр из актерско-режиссерского курса ГИТИСа. И правильно, что сравнивают: не было за эти 15 лет других случаев, чтобы на студенческие постановки ломилась, как говорится, «вся Москва», чтобы именно их, а не звездные премьеры в «больших» театрах театралы считали главными событиями сезонов. Спектакли и тех, и других были принципиально важными для времени, когда они создавались, но важными по-разному, как отличаются сегодняшние дни от начала 90-х. И те, и другие казались редкостью.

В «фоменках» была переменчивость, легкость, игра, превращающая в театр все вокруг. Всех сразу пленяло их мастерство, особенно в игре их обворожительных женщин - с самого создания театра оно было изумительно тонким, прихотливым, кружевным.

У «женовачей» все иначе – они, прежде всего, кажутся «идейным» театром, восхищающим серьезным отношением к делу. В сегодняшней ситуации всеобщей халтуры и облегченных задач, молодые актеры, которые не заискивают перед публикой, а играют большие, многословные спектакли по трудным текстам с непривычной истовостью и жаром – оказываются настоящим чудом.

В Студии Женовача, пожалуй, так же, как в Мастерской, главные в труппе - женщины. Но, если представлять себе символ театра  Фоменко, то это будет прелестная и лукавая девушка с кудрями и постоянно меняющимся настроением. А у «женовачей», пожалуй, это будет девушка с гладкой прической, взглядом прямым и ясным, а характером сильным и искренним.

Но пора уже перейти к спектаклю.

Написанная в начале 70-х годов позапрошлого века семейная хроника князей Протозановых, была очень дорога Лескову, он считал ее одним из лучших своих произведений, но именно из-за «Захудалого рода» писатель разошелся с редакцией «Русского вестника», где роман начали публиковать. Разногласия были идейными - редактировавший журнал Катков, никак не мог согласиться с лесковскими мыслями о миссии российского дворянства, оскорбленный автор через год издал роман уже в своей, неправленой Катковым редакции, но завершать его третью часть так и не стал.

Женовач так и взял две части этой хроники – рассказ княжны Веры Дмитриевны о своем древнем, но позже пришедшем в упадок роде, а главным образом, - о бабушке, Варваре Никаноровне Протозановой.

Художник Александр Боровский придумал двухэтажную конструкцию, похожую на стену барской залы, сплошь увешанную портретами родни. Только в золоченых рамках – круглых, овальных, прямоугольных – были не обычные, а «живые» картины, каждая из них оказывалась как будто маленькой сценой. Рассказчица (Анна Рудь) в длинном черном платье выходила с книжкой и начинала читать историю своей семьи неспешно и обстоятельно. И лишь речь заходила о главных героях, они тут же появлялись в «рамках». Юная бабушка Варвара Никаноровна (Мария Шашлова) и влюбленный в нее пылкий дедушка Лев Львович (Андрей Шибаршин) в гвардейском мундире смешно принимали портретные позы и, иллюстрируя рассказ, говорили о себе в третьем лице.

«Варвара Никаноровна, по ее собственным словам, была в четырнадцать лет довольно авантажна», - объявляла девушка, стоя в позе портрета гордой красавицы в шестиугольной рамке. В овальной рамке белобрысый дедушка ахал и картинно заламывал руки.

Дальше спектакль потихоньку уходил от этой иронической картинности, лишь иногда, в смешные моменты, возвращаясь к ней, но герои то по одному, то группами, по-прежнему появлялись в рамках «полисцены», иллюстрируя семейную хронику. В сущности, этот спектакль по тону своему, по манере рассказа, был очень традиционным и бесхитростным, шаг в шаг следуя за романом (композицию по которому очень аккуратно сделал сам режиссер). Постановка получилась необычно длинной – четыре часа, - но смотреть ее было удивительно легко, как и читать Лескова. Здесь речь шла о прекрасной женщине – верной, прямой и чистой. И все то, что автор хотел сказать о дворянском долге перед Богом и людьми, семьей и государством, он говорил через эту рано овдовевшую княгиню – умную сердцем и независимую в суждениях, по-своему - идеальную героиню.

И на сцене в эту героиню хотелось верить так же безусловно, как в романе.  В русоволосой, скуластой Марии Шашловой не было  ничего искусственного – в ее повадке виделось какое-то уже забытое благородство, соединенное с решительностью и прямодушием. Она была красива без кокетства и умна без лукавства – это выглядело совершенно непривычно для сегодняшней сцены, впрочем, как и весь спектакль Женовача.

Вообще-то в нем было много славно сыгранных ролей:  и очаровательная, сердечная тараторка-горничная Ольга Федотовна (Ольга Калашникова), и благородный драчун и чудак по прозвищу Дон Кихот (Алексей Вертков). Тут, как часто бывает в студенческих спектаклях (у «фоменок» это до сих пор принято) некоторые актеры играли по несколько ролей, показывая себя с разных сторон. Чего стоил хотя бы Сергей Пирняк, сыгравший и стыдливо влюбленного юного богослова, и по-птичьи семенящего наивного болтуна-француза Жиго, или Мириам Сехон - сначала в роли веселой девки Аксютки, а потом – набожной ханжи княгини Хотетовой, истово клавшей земные поклоны в одной из «рамок» всякий раз, как о ней упоминали.

Но дело не в талантливых молодых актерах – хоть и приятно наблюдать, как от спектакля к спектаклю они растут. Дело в том, что им есть, «на чем расти». Спектакль Женовача, начинавшийся, как семейная хроника, постепенно превращается в историю о богоискательстве. Но разворачивается эта история совсем не так, как у Лескова. В романе жизнь прекрасной женщины была сломана под конец новой мыслью - Варвара Никаноровна осознала, что не было в ней настоящего христианства и теперь ее долг – только смирение. В спектакле эта печальная нота почти не слышна.

Здесь важно другое: у Лескова поиски и потери героини ложились только на нее одну, а тут в каждую трудную минуту все близкие, включая давно погибшего мальчишку-мужа с кивером в руках, бросаются к ней и обнимают, прикрывают, поддерживают. Здесь снова, как и в прежнем знаменитом спектакле Женовача в Студии – «Мальчиках» по Достоевскому – главной становится мысль о стойкости, которую людям дает любовь друг к другу и дружеская поддержка.

На этой мысли (или этом чувстве) действительно можно построить театр. Особенно сейчас, когда эта мысль выглядит так несовременно. Сейчас, когда она так необходима.

Источник: "Газета.ру", 25.05.2006,