10.05.2006 | Общество

Рассвоение

«Зеленое» движение в России давно бы разобралось, кто кому родственник, кабы его единство не поддерживало государство

Чуть больше года назад, по окончании очередной пресс-конференции нескольких российских природоохранных НГО я покидал зал вместе с сотрудниками «Гринпис России». Гринписовцы возмущенно обсуждали поведение главы некой организации, также представляющей себя как «негосударственную» и «экологическую». Оказывается, этот защитник природы уже дважды печатно утверждал, будто «Гринпис» борется против ношения меховых изделий, обливая их чернилами прямо на улице, на плечах владельцев.

– И что, это опубликовано? – удивился я. – Ну так в чем тогда проблема? Подайте на него в суд!

– Ну нехорошо, – скривился мой собеседник, несколько лет назад добившийся в суде отмены президентского указа. – Он все-таки свой...

Я посмотрел на него с удивлением: что же еще должен сделать человек, чтобы перестать быть «своим»? Мы оба уже давно знали, что означенный господин – обыкновенный «гринвошер», платный провокатор, которого зовут всякий раз, когда властям требуется общественный одобрямс. Я не мог понять, зачем нужно щадить подобного персонажа – тем более, что в данном случае он первым вступил на тропу войны.

Только спустя некоторое время до меня дошло: моего собеседника останавливала вовсе не снисходительность к клеветнику. Обратиться в суд означало пригласить один из институтов «большого» общества к вмешательству в конфликт внутри «зеленого» движения. Что было бы несомненным нарушением одного из самых сильных табу этой субкультуры.

 

Облом крыла

Создание политической партии «Союз зеленых России» (СЗР или «Зеленая Россия») было провозглашено на учредительном съезде в День защиты окружающей среды – 5 июня 2005 года. Новорожденная структура заявила о намерении быть политическим крылом всего российского «зеленого» движения и содействовать реализации его общих ценностей политическими методами – для чего официально заручилась поддержкой 60 наиболее известных общественных экологических организаций страны. Но не прошло и полгода, как избранный на этом съезде руководящий орган – федеральный политсовет – принял решение о прекращении инициативы по созданию партии с 5 декабря. Официальной причиной было то, что партия не смогла в отведенный срок собрать установленный новым законом минимум членов – 50 тысяч человек.

На самом деле причиной краха партии стало первое же внятное политическое решение ее руководства во главе с академиком Яблоковым – подписание политической декларации Коалиции демократических организаций, созданной для выборов в Московскую думу.

Хотя в документе не было ничего, выходящего за рамки общедемократических принципов, сам факт каких-то соглашений с СПС и «Яблоком» вызвал открытый бунт части политсовета. Дискуссия, проходившая в терминах «охвостье Явлинского и Белых», «удар в спину», «сговор», «предательство» и т. д., быстро похоронила еще толком не оформившуюся партию.

Возможно, если бы столь щепетильные в выборе союзников оппоненты Яблокова проявили меньше амбиций и больше обычной порядочности, партия протянула бы несколько дольше. Но в принципе подобный результат нетрудно было предсказать заранее. Достаточно было заглянуть в ее манифест, где тезис о том, что «глобальный экологический кризис явился следствием... техногенной культуры» мирно соседствовал с идеей поддержки наукоемких производств и высокотехнологичных отраслей, а «недопустимость бедности» – с уже знакомым нам «самоограничением потребностей». Еще причудливее выглядел список ее оргкомитета, где Александр Никитин и Григорий Пасько сидели бок о бок с клиническими ксенофобами, пламенными патриотами (один из которых незадолго до того печатно клеймил их как предателей) и автором уже знакомой нам выдумки про «обливание мехов чернилами». Общей тревоги за судьбу планеты может быть достаточно для нравственного протеста, вроде диссидентского движения в СССР. Но политической организации необходимо постоянно принимать конкретные решения: участвовать или не участвовать в выборах, вступать или не вступать в союзы, реагировать на происходящее в стране и мире. И если ценности ее членов настолько различны, каждый такой конкретный шаг будет неизбежно шагом к расколу.

Когда склока по поводу коалиции с демократами выплеснулась из специальной партийной рассылки в общую рассылку Социально-экологического союза (ассоциации, объединяющей большую часть экологических НГО, т. е. того самого движения, чьим политическим крылом должен был стать СЗР), ее инициатор Александр Шубин попытался сгладить неловкость: мол, это обычная внутрипартийная дискуссия, «на ближайшем политсовете разберемся и будем как прежде бороться за продвижение наших общих социально-экологических идей политическими средствами». Увы, подобные эффекты наблюдаются не только на политическом поле, раз за разом доказывая, что никаких «общих социально-экологических идей» просто не существует – если, конечно, не считать таковыми реакцию на какой-нибудь одиозный технический проект, вроде прокладки магистрального нефтепровода прямо по берегу Байкала или судоходного канала – сквозь Дунайский биосферный заповедник. По любому же содержательному вопросу в «зеленом» сообществе всегда можно найти взаимоисключающие позиции – причем разделяемые отнюдь не маргиналами, а весьма авторитетными его членами. Например, многие авторитетные «зеленые» организации, в том числе всемирно известный «Гринпис», регулярно проводят кампании, убеждая людей не покупать меховых изделий, не пользоваться ими, заменять их одеждой из растительных или синтетических материалов. Но есть и иное мнение: «Считается, что носить мех и натуральную кожу – это негуманно, неэтично и неэкологично. Но увеличение потребления капрона и синтепона – это лишние нефтяные скважины, приближающие исчерпание минерального топлива. Это трубопроводы и танкеры с их утечками и разливами. Это производство химволокна – одно из самых вредных из известных на сегодня. Телогрейка из хлопчатобумажной бязи на натуральной вате – это расширение полей хлопчатника за счет природных экосистем, дополнительные пестициды и вода, изымаемая из рек. А мех – натуральный ресурс, потребление которого не связано с разрушением окружающей среды». Эти слова принадлежат не какому-нибудь пресс-секретарю меховой компании, а Алексею Вайсману, главе российского офиса TRAFFIC – совместной программы Всемирного фонда дикой природы (WWF) и Международного союза охраны природы (IUCN), созданной для контроля за мировой торговлей редкими и исчезающими видами. И это не его личная причуда: многие респектабельные российские и международные НГО рассматривают охоту (как промысловую, так и спортивно-трофейную) как устойчивый и неистощительный тип природопользования, альтернативу интенсивному хозяйственному освоению территорий и даже возможную форму охраны редких видов.

Охота – пример яркий, но не единственный.

Скажем, для организаций, занимающихся сохранением и возвращением в природу редких видов, содержание животных в неволе, в том числе и в зоопарках – абсолютно необходимая часть работы, в то время как для сторонников идеи «равноправия видов» это отвратительное насилие над животными и нарушение их естественных прав.

Налет на виварий МГУ, устроенный в мае 2004 года «защитниками прав животных» с целью «освобождения» кроликов и белых крыс, профессионалы природоохранного дела (в том числе и не связанные с университетом) комментировали в выражениях, привести которые здесь не позволяет общепринятый этикет печатного слова. Другой пример: многие радикальные организации призывают бойкотировать крупные транснациональные корпорации и предпочитать товары местного мелкопромышленного, а еще лучше – кустарного производства. На что ветеран отечественного природоохранного движения, директор по охране природы российского отделения WWF Евгений Шварц замечает: автовладелец, вздумавший применить этот принцип к выбору заправки, не только окажется спонсором чеченских сепаратистов, но и сильно увеличит свой личный вклад в загрязнение среды – за счет исключительно богатого выхлопа и необходимости каждые несколько месяцев выкидывать загубленный мотор.

Подобные противоречия – не исключение, а правило. И тем не менее в общественном мнении сложился вполне определенный образ «зеленого» активиста: это радикал, сторонник «прямых действий», противник рыночной экономики, технических новаций и, конечно, глобализации. Он проповедует возврат к природе, отказ от охоты и иной эксплуатации животных и ограничение собственных потребностей. И непримирим ко всем основным институтам «общества потребления».

Откуда взялся этот образ?

 

Красные корни зеленого дерева

Международное «зеленое» движение начало формироваться в 1960-е годы, когда деформация и разрушение окружающей среды в развитых странах достигло угрожающего уровня. Но «бурные шестидесятые» были еще и временем общезападного молодежного бунта. Формирование экологического движения происходило в мощном силовом поле тотальной критики основ «общества потребления» – в перечень пороков которого логично вписывалось массированное разрушение природы на всей планете. Прямую связь экологической идеи с молодежным радикализмом 60-х засвидетельствовал (не только в словах, но и собственной биографией) Даниэль Кон-Бендит – предводитель мятежной Сорбонны в легендарном мае 1968 года, а ныне глава фракции «зеленых» в Европарламенте. Он же подметил сопряженность перетекания молодых левых в экологисты с их разочарованием в «реальном социализме» и классических левых мифах. Казалось, что экологизм – это позиция, с которой можно было продолжать критиковать буржуазное общество, не впадая при этом в утопические обольщения.

В самом деле, «зеленое» движение ни тогда, ни позже не создало собственного эквивалента «Манифеста Коммунистической партии» или «Майн кампф». Знаменитые «Пределы роста» (первый доклад Римскому клубу) отчасти заполнили эту пустующую нишу – но только отчасти. Как бы ни оценивать этот документ, невозможно не заметить, что в нем практически отсутствуют идеологические построения: он лишь обращает внимание на угрозы, порождаемые имеющимся миропорядком и модусом развития цивилизации, но не предлагает никакой альтернативы им.

Отсутствие «позитивной» идеологии, образа идеального общества было удобно еще и тем, что открывало возможность широкого политического объединения на платформе защиты среды.

Разочарованные левые были самым мощным и идейно активным, но все же далеко не единственным источником его формирования, экологические проблемы беспокоили людей с самыми разными взглядами и политическим темпераментом. Общим для них было лишь неприятие того, как реальное общество обращается с природой.

Как справедливо заметил в свое время советский биолог и философ Александр Любищев, принципиальный отказ от теоретизирования – это тоже теория, только очень плохая. Отсутствие явного и связного изложения идеологии экологизма оградило ее от анализа и критики, но отнюдь не помешало ее формированию – если не в виде некоего символа веры, обязательного для каждого члена движения, то в виде идейного фона, по умолчанию принимаемого большинством участников. В самом общем, схематичном виде этот круг представлений можно изложить так. Разрушение окружающей среды – следствие чрезмерного потребления человечеством природных ресурсов и производства отходов. То и другое неизбежно вытекает из рыночной экономики с ее ориентацией на непрерывный рост производства, ради которого производители и продавцы навязывают людям объективно не нужные им товары. Не менее важной угрозой является также развитие техники, приводящее к появлению новых видов загрязнения (синтетические материалы, радиация), а также к росту числа технических катастроф (разливы нефти, выбросы опасных химикатов и т. д.) и тяжести их последствий. Наконец, воинствующий антропоцентризм современной цивилизации, рассматривающей все прочие виды живых существ только как ресурс для удовлетворения потребностей человека, также антиэкологичен и разрушителен для биосферы.

Из поставленного диагноза естественно вытекает и лечение: отказ от непрерывного роста производства и потребления и справедливое перераспределение мировых ресурсов с учетом прав иных видов, а также будущих поколений. Населению развитых стран надо разумно ограничить свои потребности, развивающихся –  уменьшить рождаемость и отказаться от ориентации на европейско-американские стандарты потребления. Следует резко сократить мировую торговлю в пользу хозяйственного самообеспечения каждого небольшого района (в идеале – каждой общины), вернуться к «органическому» (не использующему химикатов) земледелию и традиционным формам природопользования. Альтернативой этому пути является глобальная экологическая катастрофа, причем очень близкая (при жизни нынешних поколений) или даже уже начавшаяся.

Никаких описаний того, как может быть устроено более разумное общество (или хотя бы отдельные стороны его жизни – власть, производство, распределение и т. д.), мы в «зеленой» литературе не встретим. В лучшем случае там говорится лишь о том, что оно должно обеспечивать или от чего должно быть свободно.

Но и сказанного достаточно, чтобы увидеть в нем черты основного левого мифа: уравнительная справедливость, оппозиция «верхов» («правящих кругов» и «корпораций», представляемых всегда злонамеренными и виновными) и «низов» (местного населения, априори проэкологичного, страдающего и никогда ни в чем не виноватого – особенно когда речь идет о жителях стран «третьего мира», а тем более о племенах, ведущих «естественный образ жизни»), неприязнь к индивидуализму и институту собственности. Можно добавить и не артикулированное, но очень характерное для левых неприятие категории права (прошу прощения за невольный каламбур) и ее специфики – выражающееся, с одной стороны, в принципиальном пренебрежении правовыми процедурами, а с другой – в попытках безмерно растянуть эту категорию (приложив ее, в частности, к биологическим видам и даже к будущим поколениям, т. е. к несуществующим субъектам). Наконец, тут можно заметить и более древний пласт эсхатологического мироощущения (тоже характерного для левого радикализма – как, впрочем, и для самого консервативного фундаментализма): неправедный и все более погрязающий в грехах мир, скорая катастрофа и надежда на спасение для узревших истину.

Однако будучи приложенной к экологическим проблемам своей эпохи, эта идеология до поры до времени выглядела вполне убедительной. Хотя обратись идеологи «зеленого» движения к советскому опыту, они могли бы узнать много интересного о том, насколько благотворно для природы отсутствие частной собственности, рынка и транснациональных корпораций.

 

Теневая экология

Принято считать, что общественные организации в СССР были либо андеграундными (в предельном случае – диссидентскими), либо декоративными. В области охраны природы первых не было вообще, а вторые были представлены вечнозеленым Всесоюзным обществом охраны природы (ВООП), штатные должности в котором служили местом трудоустройства проштрафившихся или престарелых аппаратчиков, а работа сводилась в основном к сбору гривеников со школьников. На самом деле в последние советские десятилетия в стране существовали самые настоящие общественные природоохранные организации, причем вполне легальные (хотя и с двусмысленным статусом) и довольно массовые. Они назывались студенческими дружинами охраны природы и состояли в основном из студентов профильных вузов – будущих биологов, географов, охотоведов и т. д. (хотя порой они возникали и в институтах, совсем не связанных с проблемами экологии, – например, очень сильная дружина сложилась в московском Физтехе). Старейшая из них – дружина биофака МГУ – родилась в декабре 1960 года, а к середине 80-х в стране насчитывалось около 120 дружин, объединявших примерно 5 тысяч активистов. Официально они обычно числились специализированными «добровольными народными дружинами» или «комсомольскими оперотрядами», существовали при комитетах комсомола и были им подотчетны. На самом деле комсомольские органы, как правило, практически не вмешивались в деятельность дружин, представлявших собой именно общественные организации: инициативные, самоуправляемые, абсолютно добровольные, питаемые энергией своих членов. Используя порой официальные структуры вроде того же ВООПа (хотя бы как источник официальных «корочек» общественных охот- и рыбинспекторов), они добивались по тем временам удивительно многого. И не только в подавлении всевозможного браконьерства (с чего обычно начиналась всякая дружина), но и в проектировании и «пробивании» новых охраняемых территорий, в серьезных исследованиях редких видов, в просветительской работе. Вдобавок дружины были отличным тренажером для активистов, часть из которых сделала природоохранные проблемы предметом своих академических занятий, а другие впоследствии составили костяк как профессиональных экологических НГО, так и государственных экологических ведомств.

Однако теоретическое осмысление природоохранных проблем на Востоке было еще более робким и односторонним, чем на Западе: любая идеологическая работа неизбежно была бы вызовом «единственно верному учению» – со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Разумеется, академические ученые и наиболее продвинутые активисты послеживали за теоретическими поисками западных экологистов. Более того, в советской науке порой появлялись чрезвычайно плодотворные и интересные частные концепции (как, например, теория поляризованного ландшафта Бориса Родомана, авторское изложение которой опубликовано в ОЗ №...) – как правило, впрочем, остававшиеся неизвестными западному «зеленому» сообществу. Но если цельная концепция «экологически дружественного общества» так и не родилась на Западе, ждать ее появления на Востоке тем более не приходилось.

Между тем реальная природоохранная практика настоятельно требовала обобщения и осмысления: активисты дружин быстро убеждались, что вылов десятка самовольных порубщиков, создание заказника или чтение курса лекций мало смягчает имманентную антиэкологичность советской цивилизации. Идейно-теоретический дефицит заполнялся либо простейшими обобщениями, вроде знаменитого лозунга «У природы везде должны быть свои люди!» (который можно было понимать и как экологическое просвещение десижн-мейкеров, и как создание сети «агентов влияния» в органах государственного управления) – либо импортом идей с Запада. Последний был весьма выборочным: методы, привлекшие внимание западного общества к проблемам среды и сделавшие «зеленое» движение заметной силой (пикеты, гражданское неповиновение, акции прямого действия, судебные иски и т. д.), в советской реальности были просто неприменимы. Зато идеи «разумного ограничения», отказа от экономического роста и технического прогресса, «равноправия видов» и т. д. импортировались вполне успешно.

Перестройка и последовавший за ней крах «реального социализма» радикально изменили ситуацию. Для советского природоохранного сообщества это означало не только выход из-под опеки государства, многократное увеличение форм и направлений работы и возможность интеграции в мировое «зеленое» движение.

Первая волна гражданской активности в СССР приняла форму именно экологических движений – протестовать против какого-нибудь канала Волга – Чограй стало можно гораздо раньше, чем ругать Ленина и требовать многопартийности. И первые уступки общественному мнению – решения ЦК о прекращении работ по проекту «поворота рек», о перепрофилировании Байкальского ЦБК и т. д. – были сделаны именно на экологическом поле. Уже в 1987 году было провозглашено создание Социально-экологического союза (СоЭС) – всесоюзной ассоциации экологических комитетов, движений, обществ, клубов и отдельных граждан, поныне объединяющей большую часть экологически активных общественных объединений на территории бывшего СССР. Но вскоре политические движения и коммерческие структуры высосали из новорожденного движения большинство амбициозных и энергичных участников. А еще чуть позже экономические реформы подорвали традиционный ресурс общественных инициатив – собственный бесплатный труд в свободное время плюс казенное имущество (помещения, транспорт, множительная техника и т. д.), которым можно бесконтрольно пользоваться. Зато как раз в это время в страны бывшего СССР и советского блока пришли зарубежные фонды, на несколько лет ставшие основным ресурсом отечественного природоохранного движения.

 

Братство по предубеждениям

«Девятый вал» массового природоохранного движения накатил и схлынул, оставив после себя весьма пеструю картину. Как уже говорилось, часть элиты дружинного движения, достигшая уровня профессионалов и оставшаяся при этом верной «зеленой идее», осела в основном в государственных природоохранных ведомствах и профессиональных экологических НГО. Среди последних тон задавали российские офисы крупнейших международных организаций: WWF, «Гринпис», IUCN, Международный фонд покровительства животным (IFAW), ISAR. Но уже в начале 90-х в той же нише начинают появляться чисто национальные организации: нижегородский центр «Дронт», Центр охраны дикой природы, Центр экологической политики России и другие. Их финансовые ресурсы скромнее, чем у их именитых коллег (особенно после того, как федеральные и региональные власти фактически свернули практику открытых тендеров на проведение исследовательских и проектных работ), но профессиональный уровень подчас оказывается не ниже.

Однако в полном смысле профессиональные НГО составляют лишь небольшую часть российского «зеленого» движения, его своеобразную элиту. Система грантов и активное посредничество СоЭС, приложившего немалые усилия для обучения своих коллективных членов работе с фондами, привели к тому, что четкой границы между профессиональными и иными НГО нет.

Финансирование проекта, кампании или акции может получить организация или инициативная группа, не имеющие штатных сотрудников. А заявительный характер «зеленого движения» (чтобы считаться и признаваться природоохранной организацией, достаточно объявить себя таковой) сделали его состав чрезвычайно разнообразным. Помимо уже упоминавшихся профессиональных (а также полупрофессиональных и претендующих на профессионализм) организаций в него входят локальные инициативные группы – часто временные, порожденные конкретной местной проблемой (застройкой лесопарка, прокладкой трубопровода, опасным уровнем загрязнения и даже угрозой ликвидации трамвайных маршрутов). В рамках движения действуют и признаются «своими» структуры, приверженцами которых движут скорее этические, чем экологические соображения: защитники прав животных, борцы против меховых изделий, проповедники вегетарианства и т. п. Наконец, в составе российского «зеленого» движения немало организаций, основные интересы которых лежат совсем в иных областях – от религии (объединения типа «Круга языческой традиции») до политики (различные экоанархистские группы, часть из которых входит в радикальное движение «Хранители радуги»; в 1999 – 2000 годах ряд бывших или действующих «хранителей» проходили по делу бескровно-террористической организации «Новая революционная альтернатива»). Всего в стране насчитываются многие сотни более или менее экологических НГО. Правда, ни подпись организации под очередным обращением к президенту, ни даже минюстовское свидетельство о регистрации еще не доказывают, что организация в самом деле существует и не состоит из одного активиста. Тем не менее только в СоЭС, регулярно проводящий перерегистрацию, входит около 200 коллективных членов (правда, не только российских) общей численностью около 30 тысяч человек.

В этом пестром сообществе можно найти носителей самых разных взглядов: буддистов, националистов, швейцерианцев, консерваторов, пацифистов, язычников, православных и невесть кого еще. (В «зеленой» прессе и переписке об этом нередко говорится с гордостью – как о примере конструктивного сотрудничества людей различных убеждений, объединенных общей тревогой за судьбу планеты. Насколько плодотворно такое сотрудничество – по крайней мере, когда его предмет выходит за рамки простой и однозначной кампании протеста, – мы уже видели по трагикомичной попытке создания «зеленой» партии.) Общими для «зеленого» движения являются не содержательные идеи и даже не ценности, а уже излагавшийся выше левоэсхатологический мировоззренческий комплекс – не всегда осознаваемый и совсем уж редко формулируемый в явном виде, но определяющий круг образов и понятий, которыми мыслят современные «зеленые».

Вообще говоря, в истории идей и общественных движений подобная ситуация не нова. Общеизвестно, какую роль не только в риторике, но и в мироощущении и поведении русских революционеров второй половины XIX – начала XX века (разумеется, воинствующих материалистов и атеистов) играли чисто христианские мотивы праведности, спасения, любви к ближнему, подвига и т. д. И не нужно особой проницательности, чтобы разглядеть в построениях современных российских обществоведов любого направления знакомые марксистские схемы – какими бы злыми и презрительными ни были отзывы их авторов о марксизме. «Родная», исходная для данного движения идеология продолжает влиять на взгляды даже тех деятелей, которые вроде бы выступают совсем под другими знаменами. Например, тому же Яблокову, которого ныне радикальные экологисты клеймят за союз с либералами, принадлежит фраза, ставшая в «зеленом» движении чем-то вроде аксиомы: за каждой крупной экологической проблемой в России стоит интерес либо олигарха, либо госмонополии.

Даже самый беглый взгляд на беды российской экологии позволяет увидеть минимум две острейшие общенациональные проблемы, никак не связанные с упомянутыми воплощениями зла, – бытовые отходы и лесные пожары.

При более детальном рассмотрении выясняется, что и в остальных случаях не все так просто. Скажем, свою долю вины за плачевное положение российского лесного хозяйства несут и профильное федеральное ведомство (фактически играющее роль госмонополии), и крупные корпорации. Но и первое и вторые выглядят просто агнцами по сравнению с мелкими полубандитскими фирмами, а тем более – с самочинной лесохозяйственной активностью местного населения. Устами же Алексея Владимировича говорил не опыт, а фундаментальный экологистский миф: все зло – от государства и крупных корпораций, а люди – они всегда хорошие.

Еще более показательной была реакция всего «зеленого» сообщества на проект нового Лесного кодекса. Оговорюсь: проект и в самом деле изобилует огрехами и дырами (как, впрочем, и почти все правительственные законопроекты последего времени), а необходимости в его спешном принятии нет никакой. Тем не менее основным объектом критики стали не реальные упущения разработчиков, а предусмотренная проектом (и давно необходимая российскому лесному хозяйству) возможность перехода лесов в частную собственность. При этом, что интересно, ни тот же Яблоков, ни распорядитель Лесного клуба НГО Владимир Захаров, ни кто-либо иной из участников панических пресс-конференций не только не мог сказать, чем же так плоха для леса частная собственность, но и считал своим долгом подчеркнуть, что не выступает против нее в принципе. Но – не сейчас, не здесь, не в этой жизни, и вообще – когда мы в пустой бассейн прыгать научимся, нам туда воды нальют... Даже WWF, заявив было устами Евгения Шварца «идеологически я на стороне разработчиков Лесного кодекса и никогда не поверю, что чиновник защитит и сбережет лес лучше, чем собственник!», тут же пускался в невнятные рассуждения о том, что частная собственность, мол, не является абсолютно необходимой для цивилизованного лесопользователя... Как у человека при внезапной опасности первым срабатывает наследие животных предков – врожденные рефлексы и уж только потом вступает в дело разум, так и у «зеленого» движения каждая острая ситуация активизирует дремлющие мифы и архетипы традиционной экологистской идеологии.

Между тем как раз в годы становления российского «зеленого» движения все более отчетливо обозначался явный тупик классического экологизма.

 

Экооппортунисты и экобольшевики

Итоги десятилетий, миновавших со времени первого доклада Римскому клубу, парадоксальным образом оказались обнадеживающими для окружающей среды, но обидными – для идеологии ее защитников. Прежде всего заметно ослабла глобальная угроза №1 – демографический взрыв: относительный прирост населения планеты снижается год от года и, по единодушному мнению экспертов, к середине века обратится в ноль. Заметно улучшилось состояние окружающей среды в развитых странах: Рейн, Дунай, Великие американские озера вновь стали обитаемыми, с улиц Токио исчезли люди в респираторах. Судьба различных видов природных ресурсов оказалось весьма разной, но ни для одного из них апокалиптические прогнозы «Пределов роста» до сих пор не сбылись – как и для отходов человеческой жизнедеятельности. И все это не потребовало снижения жизненного уровня населения. Наоборот: наиболее впечатляющие успехи достигнуты именно в странах с высоким и непрерывно растущим уровнем благосостояния. (Там же, кстати, нашлась и щирокая социальная база «зеленого» движения – ею стал пресловутый «средний класс», любимое дитя и ключевой элемент окаянного «общества потребления».) А наихудшее состояние окружающей среды и неуклонное обострение всех экологических проблем – от перенаселения до загрязнения – наоборот, наблюдаются в самых бедных и промышленно неразвитых странах.

Когда мир оказывается явно не таким, каким ему предписывает быть единственно верная теория, у ее приверженцев есть выбор: решительно пересматривать ее основы либо изощряться в схоластике, доказывая, что белое – это все-таки на самом деле черное.

Защитники птолемеевой вселенной громоздили эпициклы в эпициклах, пытаясь описать видимое движение планет – столь простое и понятное в гелиоцентрической модели мира. Радикальные марксисты говорили о слабом звене в мировой империалистической цепи, о возможности построения социализма в одной отдельно взятой стране, о временном и частичном характере стабилизации капитализма – старательно не замечая неуклонного улучшения положения пролетариата в ведущих странах мира и столь же неуклонного выветривания его революционного духа.

Тот же выбор встал и перед мировым «зеленым» движением. Включив телевизор в дни встречи «большой восьмерки» или сессии ВТО, мы можем непосредственно увидеть многочисленных и решительных сторонников «зеленого большевизма». Между уличными боями с полицией и налетами на виварии и поля трансгенной сои они описывают гнусные преступления транснациональных корпораций, жестокую экплуатацию странами «золотого миллиарда» всего остального человечества, абсурдное распределение ресурсов, фиктивный характер мирового финансового рынка  и скорый экологический апокалипсис. Все эти тексты роднит одна характерная черта: они убедительны, но не продуктивны. Можно сколько угодно, к примеру, рассказывать о том, что правящие элиты развивающихся стран куплены на корню западными корпорациями и потому их политика отражает не объективные интересы их народов, а заказ их нанимателей. Может, это и правда, но возможности опереться на «развиваев» в борьбе с ненавистной западной цивилизацией это не прибавляет.

Перефразируя легендарное высказывание товарища Сталина, можно сказать, что другого мира и других людей у нас нет. Если до глобальной катастрофы в самом деле остаются считанные десятилетия, довольно странно надеяться на то, что именно в этот период человечество вдруг поумнеет. Кроме того, в отличие от утверждения истинной веры или победы мировой революции охрану природы нельзя отложить до наступления благоприятных условий – ее надо охранять во все времена и эпохи. А значит, надо не уповать на грядущее торжество более разумного и справедливого миропорядка, а искать механизмы, позволяющие что-то сделать в этом мире.

Такой путь не сулит быстрых побед, не столь удобен для понимания общественным мнением (ибо не указывает на конкретного виновника, что снимало бы ответственность с самого общества), никогда не решает всех проблем и всегда попахивает соглашательством, а то и прямым предательством «зеленой идеи».

В России он затруднен еще и аномально низкой способностью всех слоев и структур общества к самоорганизации и договорным отношениям. В частности, как властные структуры, так и корпорации априори считают любую публичную критику своих проектов проплаченным наездом конкурентов или политических противников и потому до последней возможности пытаются ее игнорировать. В этих условиях бескомпромиссный протест и «акции прямого действия» получают явные преимущества перед попытками сотрудничества. Тем не менее уже и в России наблюдается общемировая закономерность: чем профессиональнее и успешнее та или иная экологическая НГО, тем больше ее позиции склоняются к «зеленому оппортунизму». Лидером этого процесса можно считать WWF, открыто декларирующий опору на средний класс и гордящийся тем, что за несколько лет сумел превратить крупный лесной бизнес из системного оппонента в стратегического союзника. Однако в ту же сторону постепенно смещаются и позиции других организаций. Когда в начале 2004 года WWF выступил с инициативой выдвижения единых требований к компаниям нефтегазовой отрасли (т. е. закрытого списка критериев, соответствие которым позволяло бы считать деятельность компании экологически безопасной), ее поддержали практически все НГО, вовлеченные в конфликты с нефтяниками. В том числе и те, кто всего за полгода до рождения документа во всеуслышание заявлял, что «минимизация ущерба – это позиция не экологической организации, а экологического департамента нефтяной компании!», и требовал от президента «найти другой путь развития страны».

Переоценка ценностей проникает не только в практические шаги, но и в риторику крупнейших природоохранных организаций. «Мы не выступаем против развития технологии – мы боремся против вредных и опасных технологий, за замену их безвредными и безопасными. Мы не против глобализации – мы против ее несбалансированности, против порождаемых ею угроз. Это – позиция «Гринпис», – заявляет координатор кампаний «Гринпис России» Иван Блоков. О необходимости перехода от конфронтации к конструктивному диалогу говорит и Свет Забелин – признанный лидер СоЭС и один из немногих деятелей «зеленого» движения, имеющий вкус к теоретизированию.

 

Слева направо

Идеологические сдвиги такого масштаба по всем приметам должны сопровождаться яростными дискуссиями. Но как ни странно, при всей декларируемой приверженности принципам открытости, плюрализмв и т. д. дискутировать «зеленые» не любят и не умеют – вследствие все той же идеологической генетики «зеленого» движения, определившей ощущение «зелеными» своей деятельности как миссии. Для любого миссионера собеседники делятся на три категории: те, кто уже узрел Истину, те, кто еще блуждает во тьме, и те, кто активно противится Истине. Последних надо разоблачать, заблуждающихся – привести к Истине проповедью и свидетельством (в уставах и манифестах практически всех экологических НГО обязательно записано «привлечение внимание общественности», «информирование о...», «экологическое просвещение» и т. п.). Для равноправной и содержательной дискуссии в этой модели просто нет места – не говоря уж о публичной критике «своих», которая в парадигме противостояния враждебному окружению не может восприниматься иначе как предательство. Даже если объектом критики становится заведомый нарушитель этих правил.

Этот своеобразный

Источник: "Отечественные записки" № 6 (27), 2005,