18.05.2006 | Архив "Итогов" / Колонка

Вкус и гений

Оппозиция гения и вкуса столь абсолютна, что всякие попытки совместить "приятное" с "подлинным" обречены на провал

Столетиями человечество помещало красоту на небеса. Человек, созданный по образу и подобию Бога, был лишь дурной копией идеальной божественной красоты. При этом "небесной" красоте приписывались качества высшей рациональности, например, математической, музыкальной гармонии. Все это изменилось в XVIII веке, когда "божественная" теория потеряла силу.

Радикальное изменение в отношении к прекрасному обычно связывают с философией Канта, который отнес красоту к области субъективных переживаний. В кантовской "Критике способности суждения" утверждалось: "Чтобы определить, прекрасно ли нечто или нет, мы соотносим представление не с объектом посредством рассудка ради познания, а с субъектом и его чувством удовольствия или неудовольствия..." Красоте было отказано в объективности.

Вся последующая европейская культура меряла красоту критериями художественного гения или вкуса. Вкус оказался чрезвычайно важной категорией новой эстетики. Он претендует на всеобщность и универсальность, он характеризует определенную группу людей, а не отдельную личность - это не чисто субъективное понятие.

Более того, он может быть основанием для общности людей - так аристократия отчасти мыслила себя как сообщество людей с "хорошим вкусом". Вкус все еще предполагает терпимость ("о вкусах не спорят!"), но когда он "вырождается" в моду, то буквально превращает людей в своих рабов. Обязательно разделяясь многими, он всегда склонен отсекать крайности. "Хороший вкус" - это усредненность.

Кант, однако, вынужден был уравновесить категорию "вкуса" понятием "гений" - чисто субъективным, индивидуальным. Противопоставление их имеет колоссальное значение для новой европейской культуры. Аристократы, примерно с XVII века, а затем и буржуа культивировали вкус. Но подлинные попытки выделиться из общества нарушали критерии вкуса и драпировались в одежды гения.

Искусство последних веков отмечено этим противостоянием. В XVII веке в Голландии впервые складывается буржуазный рынок живописи. Возникает такое явление, как "малые голландцы", небольшие картины - натюрморты, пейзажи, жанровые сценки, - изготовлявшиеся в огромных количествах для буржуазных интерьеров. На фоне этой продукции "хорошего вкуса" особое значение приобретают как раз работы гениев - например Рембрандта, - вступающие в борьбу с требованиями вкуса, нарушающие общепринятые нормы.

Любопытным образом эта новая эстетика затронула и не имеющие прямого отношения к искусству сферы. Начиная с Дарвина и его теории естественного отбора и полового подбора, представления о человеческой красоте стали связываться с вполне буржуазными идеями "усредненного вкуса" и практической пользы. Результаты новейших американских исследований, которые приведены в этом номере журнала, - тому пример. По духу своему и выводам они не отличаются от тех, что делались сто - сто пятьдесят лет назад. Представления о красоте, по мнению нео-дарвинистов, отсекают крайности и связаны с необходимостью производства здорового потомства. Ницше ненавидел Дарвина именно потому, что считал: теория естественного отбора оправдывает уничтожение всего нестандартного, не вписывающегося в требования среды и практической пользы. Эстет, защитник гениальности, аристократизма, создатель утопии о сверхчеловеке, Ницше не выносил буржуа Дарвина с его апофеозом приспособляемости.

Куда интереснее новых эстетических штудий в области антропологии опыт, проведенный Комаром и Меламидом. Если идеальная пропорция бедер и талии может быть объяснена нуждами размножения, то всеобщая любовь к синему цвету и определенному размеру картины, вряд ли может быть истолкована с позиций дарвинизма.

Очевидно, однако, что опросы, проведенные по инициативе Комара и Меламида, отражают именно представления буржуазного вкуса. Созданные ими образцы "модельных" картин, отвечающие вкусам большинства, оказываются отдаленными вариациями... "малых голландцев": пейзажи небольшого формата с человеческими фигурами в них и т. д.

Интересно, однако, другое. Картины, написанные по полученным рецептам, являют собой апофеоз унылой банальности и, конечно, не относятся к сфере искусства даже в глазах тех, кто оказался их невольным заказчиком. Между прочим, и в музеях посетители не очень-то любят экспозиции "малых голландцев" (за исключением отдельных шедевров), навевающих тоску. Критерии вкуса, как показывает этот интересный опыт, играют очень незначительную роль в нашем отношении к искусству. Здесь существенны не отдельно взятые цвет, формат, "сюжет", а способность картины (или спектакля) захватить зрителя. Зритель должен раствориться в объекте созерцания. Эта поглощенность позволяет ему пережить некий опыт "выхода" за пределы собственной субъективности, собственного мира в иной мир. И этот опыт ценится, вероятно, больше всего остального. Понятно, однако, что он никак не сводится к отдельным формальным характеристикам картины.

Вещи, сделанные по "правилам" вкуса, то есть усредненности, редко по-настоящему притягивают. Но это значит, что люди "любят" то, что в действительности им не интересно, то, что по существу они не любят!

Современное состояние искусства, в том числе и его нынешний кризис, во многом связано с историей кантовского противопоставления гения и вкуса. Область вкуса сегодня представлена обширным рынком искусства для "обывателей", где все еще немало "милых" пейзажей и натюрмортов. Эта область совершенно игнорируется экспертами, а предметы, изготовляемые в сфере вкуса, не имеют ни малейшего шанса попасть в музей.

Область "подлинного", "музейного" искусства, однако, оказалась целиком во власти "гениев". "Гениальность" в значительной степени начинает оцениваться именно как несоответствие вкусу. Отсюда - пустующие залы престижных галерей и потеря зрителя современным искусством. Если вернуться к примеру "малых голландцев", то в их работах, сделанных по законам вкуса, еще и в помине нет "запрета" на гениальность. Один из величайших живописцев, гениальный Вермер Делфтский - тоже "малый голландец", но он не стоит в агрессивной оппозиции к "хорошему вкусу". Импрессионисты, Ван Гог были, по-видимому, последними художниками, которым удавалось в какой-то мере примирять вкус с "гениальностью", общее с индивидуальным. Во всяком случае, "дамочки" и дети Ренуара вполне отражают буржуазные представления о прекрасном. И эти представления еще уживаются с высочайшим качеством его полотен.

Сегодня ситуация резко изменилась. Искусство и вкус окончательно расположились на враждебных друг другу полюсах. И это нелепое противостояние губительно и для того, и для другого. Любопытно, что, по результам Комара и Меламида, самая отвратительная картина в представлениях большинства - это абстрактное полотно, общепризнанный образец современной "высокой" живописи.

Оппозиция гения и вкуса сегодня столь абсолютна, что всякие попытки совместить "приятное" с "подлинным" оказываются обреченными на провал. Пример тому - работы множества "коммерческих модернистов" вроде Михаила Шемякина.

Сфера же вкуса и моды невероятно разрослась, захватив колоссальные пространства поп-культуры и рынка товаров. Безудержное расширение сферы вкуса, никак не сбалансированной "подлинностью" и индивидуальностью, приводит к совершенно неожиданным результатам. Вкус все чаще подменяется откровенной безвкусицей. Вульгарность становится знаком принадлежности к деградировавшей сфере вкуса. Зайцевский кафтан Жириновского и "элегантность" Брынцалова - образцы такого нового "вкуса". Вальтер Беньямин едва ли не первый заметил, что политика в XX веке становится все более эстетизированной. Это, конечно, так. Но как теперь называть то, что когда-то Кант считал вкусом?

Источник: "Итоги", №14, 13.08.1996,