Водочка кончилась. Надо было бежать или в Поломы два километра, или в Караваево - три. Кому бежать? Решили читать стихи - кто ошибется, тому бежать. Веня, помню, читал Валерия Брюсова, «Конь Блед», импровизацию из «Египетских ночей» о Клеопатре...

Отчаянные крики «Ужас! Ужас!» как бы говорят: «Такого вынести невозможно, и с этим клиентом мы работать не будем». То есть, с точки зрения теории речевых актов, их слова выражают решение об отказе в услугах.

Да уж, язык бестолков и непоследователен. Мы отчего-то говорим <i>Нью-Йорк</i>, но <i>Новый Орлеан</i>, а не <i>Новый Йорк</i> и <i>Нью-Орлеан</i>. Мы не говорим <i>Юэсэй</i>, не говорим даже <i>Эсшаа</i>, а говорим немыслимое <i>Сэшэа</i>.

Я, например, щекотки боюсь. Ногами бить будут - еще потерплю с полчаса. А вот щекотаться будут - все расскажу. Чего не знаю, расскажу: и про маму... и бабушку предам. У меня очень много щиколоток и подмышек. Они у меня повсюду.

Из литературы я, разумеется, знал о зыбкости граней между уличной девкой, кокоткой, содержанкой и женой, продавшейся за положение и состояние. Понимал и что жену иногда приходится делить с кем попало: чужую -- с мужем, свою -- с любовниками.

Мы ловили «вражеские» голоса и попали на голос Тель-Авива: голос говорил о поэме «Москва-Петушки». Мы разволновались. Веня ... Голос закончил: «Кто бы ни скрывался под этим вычурным псевдонимом «Венедикт Ерофеев», ясно одно: писатель - еврей!»