Эпиграфами могут послужить сразу несколько соблазнительных цитат.
Одна, совсем растоптанная, про то, что «когда б вы знали, из какого сора». Другая из, допустим, Мандельштама — «Слух чуткий парус напрягает». Ну, и еще разные. Их немало.
В один из тех лихих и проклятых 90-х, когда на просторах нашей родины чудесной бесчинствовал небезызвестный Фонд Сороса, чьей конечной целью было, как это всем известно, окончательное истребление то ли самобытной нашей духовности, то ли — тут мнения расходятся — духовной нашей самобытности, ну, а также, само собой, науки и культуры, в один из тех годов мой литературный приятель в меру слабых сил и в рассуждении чего бы покушать поспособствовал этому самому истреблению, служа кем-то вроде эксперта в упомянутом фонде.
В данном конкретном случае процесс истребления принял на первый взгляд вполне невинную и даже небесполезную форму. Зловредный фонд выделил некоторые средства, на которые закупались некоторые новые книги с целью распределения их по разным провинциальным, в том числе и сельским, библиотекам, у которых своих средств на это не было, и если бы не коварный американец, то этим маленьким, затерянным в глухих закоулках очагам культуры пришлось бы и дальше довольствоваться то ли духовной самобытностью, то ли самобытной духовностью, то ли тем и другим вместе или попеременно.
Так вот, мой товарищ подрядился из потока книжных новинок выбирать те книжки, которые на его вполне просвещенный взгляд были достойны пополнить библиотечные фонды отдаленных уголков огромной нашей страны.
Однажды за этим занятием его застала четырехлетняя внучка. Войдя в его комнату, она увидела, что он сидит за столом и пролистывает одну за другой книжки, лежавшие большой стопкой слева от него, после чего кладет их справа — одну в одну стопку, а другую — в другую.
«Что ты делаешь?» — спросила любопытная девочка. «Я, Полечка, отбираю книжки для библиотек», — честно ответил ей мой друг, думая, что дал вполне исчерпывающий ответ. Но нет. «А у кого ты их отбираешь?» — резонно уточнила девочка.
Все правильно, слово «отбирать» означает также и «отнимать», а дети часто огорошивают нас тем, что из наших слов выуживают вовсе не те значения, которые мы в них вкладываем сами.
У кого вражина Сорос отобрал книги, чтобы отправить их в медвежьи углы? У кого мы с вами отбираем все то, что отбираем для себя, для пополнения своей оперативной памяти, для оживленного и взаимополезного обмена друг с другом? Кого мы обделяем, когда предаемся одному из самых, может быть, увлекательных занятий на свете — выуживанию драгоценных или хотя бы просто неожиданно насущных вещей из беспорядочной свалки на дачном чердаке или в углу дровяного сарая?
Кого мы грабим, посещая в разных местах, куда нас заносит, блошиные рынки? Да и как этот рынок обойти стороной! Блошинка — это вам не музей какой-нибудь, где вся работа уже проделана за нас. Точнее — она и есть музей, где отбор экспонатов и система их расположения в пространстве — дело наших собственных умственных усилий и напряженной работы нашего воображения.
А случайно наблюдаемая нами уличная сценка — это не какой-нибудь там театр, где мы вынуждены быть лишь пассивными свидетелями, а то и жертвами чужого замысла и вымысла.
Театр, в общем-то, не там, где сцена, ряды стульев и какие-то слоняющиеся по сцене посторонние люди, притворяющиеся совсем другими людьми. Нет, нас не обманешь. Театр — это индивидуальная работа, основанная на умении обнаруживать в шуме и гаме смысл, ритм и порядок. Для этого надо не так уж и много — всего лишь уметь всматриваться и вслушиваться, напрягать время от времени чуткий парус слуха. Ну, и отбирать, разумеется, отбирать…
Процесс отбора, селекции — есть сам по себе процесс несомненно творческий и бесконечно увлекательный.
Отбор летучих шедевров из повседневного речевого потока — явление особое.
Вообще-то, следует учесть, что страсть к подслушиванию чужих разговоров, даже если она в принципе бескорыстна, поскольку преследует исключительно художественные цели, не только предосудительна с точки зрения общепринятой морали, но и не всегда безопасна.
Когда-то очень давно, в мои совсем юные годы, на эскалаторе впереди меня ехали двое и вполголоса о чем-то говорили. Я, клянусь, ничего не слышал, хотя и по вредной своей привычке пытался. В какой-то момент один из них обернулся, как-то нехорошо посмотрел на меня и спросил: «Пацан, ты слышал, о чем мы тут говорили?» — «Нет, не слышал», — ответил я не только абсолютно честно, но еще и стараясь придать своей интонации некую дополнительную убедительность. Видимо, это мне удалось, так как он, глядя как бы в сторону, сказал: «Ну, твое счастье». Он отвернулся, и они оба отправились куда-то по своим бандитским делам, а я ощутил под одеждой прохладную влагу.
Но бывают же вещи, достойные риска. Прислушайся, читатель, прошу тебя, и ты сможешь услышать что-нибудь вполне драгоценное, что-нибудь такое, что хотя бы ненадолго украсит твою монотонную, в общем-то, жизнь. Все, что тебе скажут дома, на службе, по радио или, не дай бог, по телевизору, ты давно уже знаешь и сам. А если не знаешь, то тебе же, может быть, и лучше.
Прислушайся, и тебе представится возможность выдернуть из бестолкового и невнятного речевого потока такой, допустим, диалогический бриллиант: «Ты знаешь, я все сделала, как ты сказала, но горечь все же осталась». — «А ты, наверное, лук забыла ошпарить кипятком».
Прислушайся, и ты сможешь услышать что-нибудь вроде этого: «Я ему вчера звонил целый день, но — увы, б…»
Прислушайся, и ты обретешь счастливейшую возможность услышать, как идущий рядом с тобой незнакомец с отчетливо приблатненной наружностью, давясь мефистофельским хохотом, со специфической уркаганской интонацией говорит в телефонную трубку: «Ну, ты, Стас, даешь! Ты, Стас, способен опошлить даже самую святую х…ню!»
Прислушайся, и ты поймешь, что последние три слова являются ничем иным, как не известной тебе ранее философской формулой, существенно обогатившей твой терминологический инструментарий, формулой, с которой тебе будет гораздо сподручнее тащиться по ухабам и буеракам этой непростой жизни.
Прислушайся, читатель, к шуму, треску и скрежету, напряженно прислушайся, и ты — рано или поздно — услышишь музыку. Какую именно, зависит во многом от тебя.
Если прислушиваться подозрительно и ядовито, то этой музыкой, вполне возможно, окажется пресловутая «музыка революции». А если слушать великодушно и сочувственно, то — чем черт не шутит — можно, в общем-то, расслышать и музыку сфер. Почему бы и нет — всякое же возможно.
Источник:
inliberty, 10.10.2019,
