27.06.2019 | Нешкольная история

«Исторический слом, прошедший через семьи». Часть 2

Трагическая история жизни семьи моей прабабушки

По хранящимся в семье документам мы видим, что и много позже, в 1948 году, власть так и не подумала облегчить жизнь многострадальной семьи. Очередной ответ – «передано на рассмотрение…»

Но одно всё-таки удалось – Анну освободили от артельных лесозаготовок, об этом свидетельствует справка врача от 20 октября 1949 года: «по состоянию здоровья освободить от лесозаготовок на весь 1949 и 1950 год». Только в 1949!!! До этого времени больная женщина, имеющая на руках малолетних детей, преодолевая постоянные боли, пилила дрова, работала на погрузке. Сам Акапсим тоже работал рядом, стране строящегося социализма нужен был лес, не важно, кто и какими усилиями заготавливает.

Первые два года налогов с поселенцев не брали, а уже с 1934 года «обложили по полной».

В официальном документе «Обязательство по поставке зерна государству» от 29 апреля 1934 года на имя Огнева Акапсима Федоровича указано, что не позднее 1 ноября 1934 года он должен сдать государству пять центнеров семьдесят семь килограмм зерна. С учетом того, что строго проверялось качество зерна: «зерно затхлое и проросшее не засчитывается», «зерно засоренное и сырое засчитывается в выполнение обязательств со скидкой на засоренность и влажность», то местные «начальники» часто злоупотребляли при приемке зерна своей властью. Могли зачесть лишь половину или и того меньше. Как правило, семья оставляла себе худшее зерно и в недостаточном количестве. Чуть позже добавились новые обязательства (по сдаче картофеля, шерсти, мяса, яиц, молока, свиной кожи). Прабабушка рассказывает, со слов своей матери, что когда овец не держали, то это не бралось во внимание – мясо, картошку меняли на шерсть и сдавали. Так же было и со свиной кожей. Случалось, что обнаруживались переплаты по налогам, но у власти выход всегда был – переводили в зачет налога на бездетность дочери. Очень боялись в семье недоимок. У кого-то за них уводили со двора единственную корову… Думаю, именно этот факт и позволил сохранить до наших дней огромное количество квитанций, справок, расписок, уведомлений, обязательств – по сдаче налогов государству… Подшитые, по годам, черными нитками, они хранились в потертых конвертиках, в пустых пачках из-под красного перца, просто завернутые в газетные клочки. (Их анализ, возможно, позволит позже сделать отдельную работу по характеру изменений налоговых поборов с спецпоселенцев в период 1934 по 1954 годы, практически за 20 лет.)

Страшнее налогов и тяжелого труда в артели было положение, сравнимое с крепостным правом. Поехать лечиться в районную больницу – только с разрешения коменданта поселка… А он, как посмотрит: разрешить или нет!

Справки о снятии с учета спецпоселенцев супругам Огневым выдали в 1950-м. А вернулся Акапсим Огнев с детьми и женой в Новосибирскую область только в 1956 году. Назад в свою деревню ехать сразу не захотели, слишком тяжело было возвращаться на то место, где была сломана трудная, но все-таки некогда счастливая, крестьянская жизнь семьи.

Поехали они в село Луково Тогучинского района Новосибирской области, где жил знакомый старовер Герасим Петрович. В письмах он приглашал Акапсима и обещал помочь. И действительно проявил большую заботу, даже взял к себе «на постой», хотя жил с женой очень скромно. Совершенно бесплатно проживали в этой семье, пока себе избушку не построили. Работали в колхозе. Большой свободы не ощущали, печать изгоев давила до конца жизни. Снова держали хозяйство, хотя и опасались, что это опять кому-то не понравится.

Да так оно и было. И пусть при Хрущеве уже не было физического истребления крестьянства, но вот мощная волна новых притеснений обрушилась на личные подсобные хозяйства сельских жителей. Началось истребление коров, поросят, овец – увеличивали поставки государству мяса; резко возросли налоги на личные приусадебные участки. Хрущев надеялся, что это побудит крестьян работать в колхозе, а не на своих участках.

Но и Акапсим очень хотел вернуться к привычной жизни. И пусть здоровье, возраст, страх наказания «за сытую жизнь» не позволили вернуть былую зажиточность, он все же держал коров, овец, птицу.

Уже на восьмом десятке жизни вернулись они с Анной в Маслянинский район. Держали овец, от коровы вынуждены были отказаться.

Не захотела оставаться в ссылке старшая дочь Тася. С 12 лет она работала на нарымской земле: и на сплаве бревен, в ледяной воде, и на корчевке пней, и на вывозке бревен из тайги. В 16 лет определили «прислуживать» в семью коменданта поселка. Главной обязанностью было присматривать за детьми, но фактически приходилось делать всё: варить, убирать в доме, полоть в огороде. Но это казалось почти раем после того, что вынесла девочка-подросток, если не считать постоянных унижений и грубости по отношению к ней со стороны хозяев. Позже, уже в 1950-х годах, она призналась отцу, что еще работая со взрослыми в лесу, задумывалась над возможностью побега. Но совсем не было продуктов, а без них через тайгу, по кочкам, обходя караулы, расставленные вокруг поселка (бежали многие, кому-то удавалось, кого-то возвращали, кого-то застрелили в спину, кого-то съело зверье) – было практически невозможно дойти до населенного пункта, тем более до родного села. Да и в одиночку совсем страшно было.

Сговорились с подругой, которая осталась сиротой – все родственники умерли почти в один год. Ей Тася доверяла. Копила сухари, объедки со стола, прятала на улице, под дерном. При этом часть из собранного отдавала матери для малышей. Время было выбрано осеннее, когда болото уже подмерзнет, конец ноября. Только вот морозы по ночам были уже зимними.

Планируя побег, они, конечно, не до конца осознавали, насколько опасным и трудным он будет. Да даже если бы и понимали, уже не могли его отменить. Слишком сильна была тяга к воле.

Продумали, как им казалось, всё до мелочей: идти долго, поэтому сухари надо беречь, чтобы не замерзнуть, надо теплее одеться (только одежды-то было не много: телогрейка ватная, разбитые кирзовые сапоги, юбки холщевые да рубахи. На головах – платки домотканые, еще из другой, «кулацкой» жизни…) Знали, что остерегаться надо любого встречного. Выходить из поселка решили через болото, там меньше вероятности наткнуться на кордон.

Готовились долго и наконец решились на свой невероятный побег. Обходя возможные посты, ползли между кочек по мокрому болоту. Тася вспоминала потом, что тогда даже и не знали, кого боялись больше, медведя или человека с оружием в руках. Гибель грозила в обоих случаях. Обе были верующими, отчаянно молились и просили бога о помощи.

Шли чаще по ночам, днем прятались в лесу, в копешках сена. Ноги мерзли особенно сильно, худые сапоги совсем не грели. Обмотки-портянки мокли. Пригодился красный жгучий стручковый перец (в семье его всегда выращивали).

Не зная, будет ли польза, решили испробовать неожиданный способ: стручками натирали ступни, это неожиданно давало ощущение тепла. А возможно, и помогло не отморозить ноги.

Сушили вещи над костром, который разводили, отойдя поглубже в лес. Через две недели все сухари закончились. Выбора не было – надо зайти в какую-нибудь деревню, просить милостыню. Вышли на заснеженную проселочную дорогу. Прошли километр, когда их нагнал обоз, мужики везли сено. Напряглись испуганные и замершие девочки. Вид их был, видимо, настолько жалок, что мужики без расспросов предложили забраться в сено. Одна – в первую телегу, другая – в идущую следом. Позже оказалось, что на развилке разошлись они в разные села. Так Тася навсегда рассталась со своей подругой, о чем жалела всю жизнь и очень хотела ее отыскать. Не получилось.

А тогда, лежа глубоко заваленной сеном, она не знала, куда привезет ее хмурый мужик. Но по тому, как он несколько раз соскакивал и заботливо прикрывал ее, поняла, что он «хороший». Закрывал не столько для тепла, сколько желая скрыть от посторонних взглядов. И на самом деле он сразу понял, откуда они идут. Привязав лошадь, он освободил девушку из-под сена и пригласил зайти в избу. Тася робко стояла у порога. Пошептавшись с женой, он позвал пройти к столу. Рядом была теплая печка. От съеденной впервые за месяц пути горячей картошки и чая, заваренного богородской травой, ее разморило. Хозяева, молчавшие и ни о чем не расспрашивающие, велели лезть на печку и там поспать. А утром для нее была приготовлена котомка с нехитрыми запасами вареной картошки, сухарями.

«Ты уж, девонька, не обижайся… У нас свои ребятишки, мы не можем тебя оставить, да и боимся, догадались, откуда ты тут появилась». Тася и не думала оставаться, она благодарна им была за одну «человеческую» ночь. Сказала добрые слова и с рассветом ушла.

Впереди было еще почти два месяца пути. Встречались и добрые и не очень добрые люди. Подавали куски или гнали прочь, «от греха подальше». Иногда силы оставляли и терялась надежда увидеть деда и бабушку, к которым она так упорно стремилась. Но она дошла! Трудно понять, как девушка, не очень грамотная, хрупкая, сумела добраться через болота, тайгу, преодолевая страх, голод, человеческую подлость, бездушие власти, – расстояние более двухсот километров!

Была ночь, когда она постучала в двери к старикам. Каково было их удивление! И первый вопрос: «Отпустили?» Ее ответ их испугал. Но и радость, что смогла остаться живой, сидит перед ними и плачет от избытка чувств, была огромной! Решили, что пока потаится, не будет показываться никому из соседей. Мало ли что… А через месяц нашли выход, подыскали жениха в соседней деревне. Тася не хотела выходить замуж, тем более что совсем не знала будущего мужа, да и не понравился он, злым показался. Да выбора не было, сидеть на шее стариков, боясь выйти на улицу, тоже нельзя было. По-тихому расписались. Опасения Таси подтвердились: муж, вечно раздраженный, бил уже в первый месяц совместной жизни, бил по всякому поводу: не так сварила, не там села…

Вышла на работу в колхоз, сразу же поставили на распиловку леса. Не освободили от работы и на девятом месяце беременности.

Роды начались прямо в лесу… Ребеночек умер, а сама едва живая, попала в районную больницу, была большая потеря крови. Только это помогло ей принять правильное решение – бежать от мужа. После выписки собрала котомку и вернулась уже открыто к деду с бабкой. Те не только приняли, но искренне, со слезами просили прощения.

Позже она сама встретит своего Севу (Севастьяна), они полюбят друг друга. Тася родит ему восьмерых детей. А ее внучка Нина станет мне бабушкой. Мне было три года, когда баба Тася ушла из жизни. Добрая, ласковая, она очень любила ребятишек, подкармливала сладостями, рассказывала сказки, защищала, если родители наказывали за какие-то шалости, и часто повторяла, глядя на них: «Спаси и сохрани, Господи!»

Моя прабабушка – сегодня ей исполнилось бы 100 лет – родилась в Маслянинском районе, и она, и ее родители, бабушка и дед, на себе испытали все тяготы раскулачивания.

Людьми управлял страх. Жизнь в аду на болотах, что еще могло быть страшнее? Видимо, могло. Пока жили, надеялись вернуться назад. Любое сказанное слово могло лишить этой надежды. Хотя сопротивление власти в условиях нарымской ссылки всё-таки было. Это и Чаинское восстание 28 июля – 2 августа 1931 года, и побеги сотен переселенцев, подобных тому, что в юности совершила моя родственница. Но любые массовые выступления были обречены. «Плетью обуха не перешибешь…» Истощенные, лишенные естественного права на жизнь, они были бессильны перед государственной машиной.

4 октября 2016 года Минюст РФ внес Международный Мемориал в реестр «некоммерческих организаций, выполняющих функцию иностранного агента».
Мы обжалуем это решение в суде