Когда я наблюдаю за судебными и прочими процессами нашей современности, я постоянно ловлю себя на том, что я решительно не понимаю, зачем им такие громоздкие церемонии. Почему они не могут просто схватить человека и засунуть его в узилище на столько лет, на сколько им прикажут соответствующие инстанции.
Ведь нынешнее состояние общества в целом таково, что никто, кроме горстки смутьянов, непонятно на каком основании вообразивших, что они живут в Европе нынешнего, а не в России XVII века, никто ведь даже и не почешется. Посадили, значит надо. Надо было, вот и посадили. Ни за что у нас «не содют».
Да и вообще — есть в русском языке заветная словесная формула, которая вряд ли адекватно переводима на языки цивилизованных народов, формула, мощная именно благодаря своему иррационализму, своей цельности и гарантированной защищенности от любых попыток анализа, своей универсальной способности убедительно заменить собой все, даже самые боязливые представления о праве и законе.
Эта формула звучит как «Так положено» (не менее распространенный вариант — «Не положено») и не означает в сущности ничего, и именно поэтому она столь сильна и столь понятна без каких-либо специальных разъяснений многим поколениям местных людей.
Вот зачем это все? Зачем все эти заимствованные из прогнившей насквозь Гейропы прокуратуры, свидетели (пусть даже и фальшивые), меры пресечения, адвокаты, чья квалификация и чье красноречие могут восхитить узкий круг ценителей адвокатского искусства?
Зачем все это?
Неужели их заботит так называемое общественное мнение? Да ладно!
Или они думают, что кто-то им верит? Тоже вряд ли. Они вполне демонстративно ведут себя так, что вполне очевидно, что ничье доверие или недоверие их ни в малейшей степени не волнуют.
Неужели все это для того лишь, чтобы куча циничных, тупых и ненасытных паразитов, которых политкорректно называют «силовиками», получала зарплаты?
Всем этим судейским, прокурорским и прочим «силовикам» я желаю долгой жизни. По крайней мере настолько долгой, чтобы они дожили до суда. До того суда, где подсудимыми будут они, а не те, кого они сегодня мучают. Я желаю им, чтобы тот суд был справедливым, состязательным, гласным, широко обсуждаемым в обществе. То есть настоящим.
За некоторыми из бурно расплодившихся диковинных процессов нашего времени, в том числе и тех, которые по неизбежной инерции называются «судебными», я стараюсь следить. На некоторые из заседаний я даже стараюсь по мере возможности приходить.
Зачем? Настолько ли я простодушен, чтобы полагать, что мое физическое присутствие на что-то влияет? Да нет, конечно.
Или не думаю ли я, что что-то зависит от «массовости» посещений? Тоже вряд ли.
Или для того я хожу, чтобы всего лишь иметь возможность махнуть рукой сидящему в клетке знакомому человеку?
А вот это — скорее. И никакое это не «всего лишь»! Об этом свидетельствуют все, кто имел удовольствие побывать в подобной клетке.
Когда пытаешься эти процессы не то чтобы описать, а даже и просто воспринять в самых элементарных категориях, каковые ты худо-бедно постигал всю свою предшествующую жизнь, ты постоянно впадаешь в ощущение дурного сна.
Да и сама последовательность событий такова, какая она бывает только во сне. То есть совсем не линейная. И перспектива наличествует там не прямая и не обратная, а ее, перспективы, прямо скажем, нет вообще никакой. Поэтому и причинно-следственные связи утопают там, как галоши в осенней глине.
Сначала суд оставляет человека в СИЗО, удовлетворив ходатайство министерства, каковое ходатайство через пару-тройку дней тем же самым министерством было фактически отозвано. Ходатайства вроде как уже нет, но оно удовлетворено и остается необычайно удовлетворенным.
И удовлетворено это несуществующее ходатайство до такой степени, что даже внезапно впавший в абстрактный гуманизм Следственный комитет не смог ничего поделать с несговорчивым судом, ужасно принципиальным, но, к сожалению, начисто лишенным обратной связи с миром причинно-следственных связей.
«Причинно-следственный изолятор» — невесело пошутил я в один из этих дней.
Никто ничего не понимает, но все очень стараются, потому что к такому старанию привыкли. Потому что учились в школе, а некоторые даже и в университете.
Никто ничего понять не может, поэтому некоторые от безысходности прибегают к различным конспирологическим построениям разной степени неправдоподобия. Впрочем, окружающая нас со всех сторон современность приучает нас к тому, что между правдоподобием и неправдоподобием особенной разницы нет.
Не знаю, кому как, но мне лично понятно только одно.
Так же, как бывает искусство ради искусства, так же и вдохновенный фонтанирующий идиотизм расцветает иногда пышным цветом исключительно ради себя самого.
Смешно? Пожалуй. Но все это было бы куда смешнее, если бы при всем при этом живой и невиновный человек не сидел бы в тюремной камере и если бы он в результате всей этой причинно-следственной вакханалии не попал бы в больницу с подозрением на инфаркт. Да еще и прикованный наручниками к больничной койке.
И все-таки человека отпустили домой. А «подписка о невыезде» в контексте всего прочего стала источником столь бурной радости, которая в нормальной жизни бывает уместной лишь при известии о присвоении Нобелевской премии.
Вот ведь к чему нас приучают. Приучают к тому, что каторга взамен плахи, а подписка о невыезде взамен тюремной камеры — это повод для гуляний с фейерверком.
И все равно, учитывая, что людские судьбы — это именно людские судьбы, нельзя не радоваться тому, что какой-то конкретный человек, особенно хорошо знакомый тебе человек, после долгого перерыва сядет за свой стол, ляжет на свою кровать и — что самое, может быть, главное — к этой кровати его не прикуют наручниками. Нельзя не сказать, пусть даже и шепотом, бережное «ура». Что бы это в данном случае ни значило.
Есть, впрочем, и еще хорошие новости. Вот, например, прямо лично президент объявил следующий год годом театра. Плохо ли!
Впрочем, учитывая некоторые особенности личности и биографии инициатора, неплохо бы уточнить, о каком из значений слова «театр» идет речь. Театр, между прочим, бывает анатомическим, а бывает — не дай бог, конечно — театром военных действий. Разный бывает театр. Какой театр, такого театра и год.
А когда одному театральному человеку сообщили радостную весть о том, что грядущий год объявлен годом театра, он — совсем даже безо всякого намерения пошутить — в ужасе воскликнул: «Как! Опять? И следующий год — тоже?»
Источник:
inliberty. 24.05.2018,
