30.05.2019 | Нешкольная история

«За что я отбывала свой невинный срок?» Часть 2

Судьба моей прабабушки и ее семьи

Немного из истории поселка Устрём, которую буквально по крупицам удалось собрать из немногочисленных найденных мною источников и архивных документов, размещенных на сайте «Виртуальный музей «История ссылки и спецпереселений в Ханты-Мансийском автономном округе – Югре. 1920–1950-е гг.»».

По данным «Архивов Югры», в начале 1930-х годов в округ прибыли спецпереселенцы – крестьяне, объявленные в ходе сплошной коллективизации кулаками, «элементами социально вредными и опасными для социалистических преобразований в деревне». Долгим, тяжелым, а для многих трагичным был путь на Север, путь в неизвестность. В апреле 1932 года, по данным ОГПУ, в Остяко-Вогульском национальном округе находилось 6459 семей спецпереселенцев. Это 30243 человека, среди них 9296 женщин, 11402 ребенка до 16 лет. Они были расселены в 56 новых поселках округа, в основном находившихся на территории Березовского, Сургутского, Самаровского районов. Так появились спецпоселки Высокий Мыс, Банное, Нагорный, Песчанное, Устрём, Кама, Горный и многие другие.

Спецпереселенцы рассматривались властью прежде всего как рабочая сила, которая, несмотря на ужасающие условия существования, должна была выполнять устанавливаемые сверху планы и нормы.

Невероятными усилиями ссыльных, ценою многих жизней обустраивалась суровая северная земля, выполнялись планы лесозаготовок и добычи рыбы.

Первые ссыльные на отлогом песчаном берегу Оби были высажены летом 1930 года. Это была так называемая кулацкая ссылка. Дорогой многие уже потеряли своих родных от голода и холода. В первое лето привозили крестьян в Устрём в основном из Челябинска, Астрахани, Тюменской области. Людям пришлось наскоро обустраивать землянки, сушить грибы и ягоды, чтобы перезимовать. Мужчин сразу отправляли на рыбоугодия, молодежь – на лесозаготовки. Они сами раскорчевывали лес, сначала копали землянки, затем вместо землянок возводили бараки, позднее строили контору для рыбоучастка, комендатуру, лабазы для хранения рыбы. К 1936 году появились пекарни, бани, начальная школа.

Накануне и в годы Великой Отечественной войны состав ссыльных в Устрёме стал меняться: с конца 1939 года здесь появились депортированные поляки, с августа 1941 года началось расселение поволжских немцев, с 1944 года – калмыков.

Просматривая архивные документы, размещенные на сайте виртуального музея, в надежде найти среди них касающиеся Устрёма, я обратила внимание на «Докладную записку МВД СССР И. В. Сталину о проделанной работе в январе–феврале 1949 года по усилению режима в местах расселения выселенцев и спецпоселенцев, организации учета, обязательного трудоиспользования и укрепления административного надзора в местах поселения от 19.04.1949 г.». Записка проходила под грифом «Совершенно секретно».

Из нее я узнала, что общее количество выселенцев и спецпоселенцев в целом по стране на 1 апреля 1949 года составляло 2 307 410 человек (вместе с членами семей). Из них в Западной Сибири проживало 479 617. Больше двух миллионов человек оказались опасны и нежелательны для государства!

Приводится в записке и состав спецпереселенцев, который я внимательно изучила: «Спецпоселенцев на учете состоит 472 332 чел., из них: бывших кулаков – 158 593, лиц, служивших в немецких строевых формированиях, легионеров и полицейских, – 135 319, членов семей украинских националистов – 96 191, членов семей литовских националистов – 46 940, лиц, выселенных по общественным приговорам за злостное уклонение от трудовой деятельности в сельском хозяйстве и ведение антиобщественного, паразитического образа жизни, – 28311, членов семей активных немецких пособников и «фольксдойч» – 5849, сектантов (секта «Истино-православных христиан») – 1129 чел.».

Но среди перечисленных групп я не обнаружила «членов семей изменников Родины», а ведь баба Лиза и ее дети были сосланы именно за это.

Государство и его правоохранительные органы тщательно «заботилось» о спецпересенцах, их учете и, конечно, и это главное! – об их трудоиспользовании. Само это слово меня пугает. Как будто речь идет не о живых людях, а о машинах.

Баба Лиза в своем «письме» пишет, что для нее и троих детей выделили комнату в бараке. Но найденные мной документы, пусть напрямую и не касающиеся моей семьи, дают представление о жизни в бараке спецпоселенцев.

Из докладной записки инструктору ОК ВКБ(б) от и. о. директора Березовского рыбозавода Доронина М. Д. о материально-бытовых условиях переселенцев калмыков, прибывших в 1944 году (сохраняю язык оригинала): «Все наличие калмыков размещенные на всех рыбоугодиях и поселках рыбозавода, частично на рыбоугодиях размещенные с другим контингентом… В среднем приходится жилплощади на одного человека 2,5 метра. В отдельных пунктах имеется сгущенность, принимаем меры для расселения, производим достройку жилдомов в Устрёме и Березове.

В общежитиях обеспеченные топчанами и столами, вместо табуреток скамейками. Отдельным калмыкам, не имеющим посуды, выданы чугуны…»

Помогает представить картину жизни спецпереселенцев и акт обследования бараков по линии санитарно-гигиенических условий: «По бараку № 1: В бараке проживает 16 семейств. Во всех почти квартирах печи голландки не исправны, топить нельзя, дымят, устроенные плиты также разваливаются. Заборки, отделяющие квартиры одна от другой, не оборудованы.

На весь барак имеется одна русская печь, в силу чего отдельным семьям рабочих хлеб выпекать приходится в голландках или ждать очереди, не говоря уже о приготовлении пищи. Особенно это наблюдается во время получения продуктов после 1-го и 15-го числа ежемесячно…

По бараку № 2: В квартирах … помещение грязное, потолки закоптелые, печи разваливаются, перегородки, отделяющие квартиры одна от другой, не устроены, комнаты по количеству жильцов малые. В другом отделении барака … квартира холодная, площадь около барака не очищена…

…Уборные около всех бараков загрязнены, помойные ямы не оборудованы».

Так как поселок Устрём входил в состав Березовского рыбозавода и в 1944 году, я думаю, что этот документ напрямую относится и к истории моих родных. Комната, выделенная для семьи Вавиловых, была холодным помещением, малопригодным для проживания в нем матери с тремя малолетними детьми.

Жили в бараке с земляным полом, промерзшим окном и картонными стенами, отделявшими одну комнатушку от другой, с самодельной печкой-буржуйкой, которую топили по-черному. Было холодно и голодно, лекарств не было, больные и слабые умирали. Баба Лиза потеряла младшую дочь: трехлетняя Аннушка ослабла за время долгой дороги на север и так и не смогла оправиться, а ее мать с первых дней была вынуждена работать, оставляя больную дочь под присмотром старших детей.

Мой дедушка вспоминал, что за работу давали цветные карточки, по ним можно было получать продукты; при покупке отрезали часть карточки, цвет которой соответствовал выбранному товару.

По рабочей карточке выдавалось 250 г хлеба, поэтому работали все: и женщины, и дети. Женщины наравне с мужчинами и рыбачили, и занимались обработкой рыбы, заготовкой дров, выполняли и другие работы, на которые отправляли начальники. Вечером женщины часто шили или вязали варежки, носки для отправки на фронт. Освещение было плохим, поэтому у бабы Лизы начало портиться зрение.

Кроме ежедневных рабочих нарядов приходилось выполнять и дополнительную работу. Из того же «Акта обследования…», например, следует, что устранение выявленных «неполадок», обустройство бараков и прилегающей территории ложилось на плечи тех же спецпересенцев: «…Перегородки, отделяющие квартиры одна от другой, сделать глухими… Оборудование перегородок по выраженному желанию самих рабочих произвести самими рабочими в свободное от работы время» (курсив мой – М. В.).

И для выполнения других работ (ремонт голландских печей, очистка территории от мусора и грязи, устройство ямы для отбросов, очистка уборных) назначены только сроки, но не указаны исполнители. Подобные работы выполнялись самими спецпереселенцами. И все это в условиях севера, недоедания, тяжелой физической работы… «В Сибири я оставила всё свое здоровье», – жаловалась баба Лиза.

В архивной справке указано, что Е. А. Вавилова «из ссылки освобождена 20 июля 1948 года по окончании срока», но в действительности еще на два года, практически в нарушение закона, она и ее дети удерживались в Устрёме.

Комендант поселка не оформлял документы, так как не хватало рабочих рук. И только летом 1950 года их наконец освободили, и то лишь потому, что Елизавета Алексеевна была беременна и ее уже нельзя было использовать на тяжелой работе. Там, в Устрёме, она встретила мужчину, которого полюбила, у них завязались отношения, но он был таким же ссыльным, и вскоре его этапировали еще дальше на север. Больше они никогда не виделись, он так и не узнал, что у него родилась дочь, которую баба Лиза назвала Любовью.

В июле 1950 года семья вернулась в Чистополь. Сначала им даже негде было остановиться, потом им выделили крохотную комнатку в 6 кв. м (на четверых человек!). Так начиналась новая страница семейной истории.

Мой дед оказался в ссылке пятилетним мальчиком, пробыл там семь лет, вернулся в Чистополь двенадцатилетним подростком. Государство лишило его детства, отца, дома, зато «наградило» званиями «член семьи изменника Родины», «враг народа» и тяжелыми воспоминаниями.

Что же запечатлелось в его памяти из тех страшных лет? Ответ нахожу в черновиках его писем и обращений. Пусть он сам расскажет о своем «счастливом детстве».

«В 1943 г. (число и месяц теперь уже не помню) когда нас отправляли на место ссылки, и мы ждали этап в Омской пересыльной тюрьме, у двери нашей камеры в углу, у окна коридора, на втором этаже, на смерть забили старика. Сначала он – старик – кричал, потом стонал и просил своих убийц: Не убивайте! Не убивайте!!! У меня сын в такой же форме! Служит вместе с вами! В ваших же частях!!! А в ответ только – удар. Потом всё затихло. Но поднялся неистовый, почти что звериный крик – убийцы! Звери! Палачи! Открылась рывком дверь нашей камеры, ворвались мордовороты с автоматами – выхватили двух стариков и пинками выкинули в коридор! Маму и еще двух женщин вытолкнули в коридор, дали ведра, швабры и приказали вымыть окна, стены, пол. Я в это время выглянул за дверь и всё это увидел. Успел я испугаться или нет, не помню, потому что получил пинок и пришел в себя в камере у мамы на руках. Не думайте, что я пишу неправду – такой ужас врезался мне в память на всю жизнь».

И еще одно дорожное воспоминание – санобработка на одном из пересыльных пунктов: «Это моечное отделение, где на лавках лед, на полу лед. На всю семью восьмушка черного мыла. У дверей два мордоворота с автоматами, которые высматривают для своей потехи молоденьких женщин. Вот что такое санобработка!»

И началась устремская жизнь, не по-детски трудная и жестокая.

«Там в ссылке у нас умерла младшая сестричка Аннушка, умерла (трех) лет. Подробно я Вам всё описывать не буду. Это надо писать целую книгу. Я Вам опишу только несколько эпизодов. Знаете ли вы, как можно 8–9-летнему ребенку ехать в лес за сухими дровами для рыбозавода, который находился у нас на острове?? Ехать на лошади и воз накладывать наравне со взрослыми, а иначе пайку хлеба не получишь. А знаете ли вы, как летом ездить на рыбалку на бударке – лодке огромной, двум девятилетним детям, сидеть на гребях – веслах, изготовленных из подтоварника?? Которые – греби – и взрослые поднимали с трудом. А кормщиком у нас был тоже ссыльный, дядя Гоша из Поволжья. Немец. А знаете ли, вы как умирает ребенок с 2-х литровым алюминиевым бидончиком у забора рыбозавода, куда он пришел к сердобольным женщинам в надежде получить рыбьей требухи после вытопки жира?»

Над «правдоискательством» деда в семье посмеивались, относились как к чудачеству. Но теперь, прочитав его оставшиеся бумаги, я понимаю, что пережитое в детстве не давало ему покоя всю жизнь, мучило, напоминало болезнями, которые он приобрел там, изъедало душу обидой на государство, на несправедливость, на равнодушие.

Только в 1996 году он добился признания себя подвергшимся политическим репрессиям и реабилитации.

Признаюсь, что я с неохотой начинала эту работу. Только настойчивость моего учителя и классного руководителя В. А. Чикриной заставили меня начать потихоньку расспрашивать членов семьи, собирать фотографии, познакомиться с архивом деда, а затем и изучить его. Но чем больше я узнавала, тем интереснее, значительнее и важнее казалось мне то, что я делаю. Сейчас я просто уверена, что узнать историю репрессий своей семьи и рассказать о ней было необходимо прежде всего для меня самой, для памяти о моих родных, для того, чтобы ничего подобного не случилось в будущей жизни.

«Письмо» бабы Лизы заканчивается такими словами: «За что меня так строго наказали, нашлись люди осудить? За что я отбывала свой невинный срок?»

В будущем я хочу больше узнать о своем прадедушке, понять, почему дед до последнего не верил в вину своего отца. Возможно, мне удастся сделать то, что не удалось ему, – восстановить справедливость.

4 октября 2016 года Минюст РФ внес Международный Мемориал в реестр «некоммерческих организаций, выполняющих функцию иностранного агента».
Мы обжалуем это решение в суде