Уже довольно давно существует мнение, ставшее в каком-то смысле авторитетным и респектабельным, в соответствии с которым одной из фундаментальных причин пузырящегося вокруг социального зла является тотальная ядовитая постмодернистская ирония, как бы отменившая разницу между добром и злом, верхом и низом, черным и белым, красивым и безобразным и прочими базовыми нравственными и эстетическими оппозициями.
Вот и совсем на днях в статье одного умного и проницательного человека я прочитал что-то вроде того, что ползучая ресталинизация наших дней — оттуда же. Что беда в том, что они — реакционеры и сталинисты — очень серьезны, и в этом их сила. А мы, мол, умеем только шутить. И в этом, мол, наша слабость.
Не согласен.
Во-первых, не надо бы все-таки впадать в традиционнейшее заблуждение и путать между собой причины и следствия.
Во-вторых, неправда, мы умеем не только шутить. Мы умеем и гневаться, и печалиться, и впадать в сентиментальность, и, к сожалению, предаваться унынию. И — что самое главное — для артикуляции всех этих сильных чувств у нас есть язык. Он есть. И он далеко не всегда пропитан «ядом иронии».
В-третьих, в истории бывают периоды, когда именно ирония, именно смех становятся самыми действенными, самыми эффективными, самыми универсальными механизмами сопротивления. Бывают периоды, когда ирония служит не только универсальным анестезирующим средством. Она, ее механизмы и способы формообразования практически в одиночку противостоят нарастающему абсурду, позволяя нам понимать абсурд именно как абсурд. А абсурд не страшен, потому что смешон.
Люди моего поколения, а также те, кто чуть старше или чуть моложе, хорошо помнят какую поистине катарсическую роль играл в жизни людей жанр анекдота.
Чем ничтожнее в общественном сознании становится пространство так называемой официальной культуры, тем большее место в нем начинает занимать культура неофициальная. А также — фольклор.
О той роли, что играли и сыграли в свое время самиздатские сборники стихов, магнитофонные кассеты с не исполнявшимися по радио песнями и посещения мастерских художников, сказано уже много, в том числе и мной — не будем повторяться.
Что же касается городского фольклора, то самыми главными, самыми свободными, самыми гибкими и самыми универсальными его жанрами стали во второй половине ХХ века частушка и анекдот. Они же, соответственно, — поэзия и проза. Они же — проповедь, кафедра, общественная дискуссия, свободная пресса и все то, что в наши дни называется «лентой новостей» или «актуальным комментарием».
Посредством именно этих — летучих и бесконечно мобильных жанров общество реагировало на различные, в том числе и тревожные, в том числе и грозные события.
Однажды в процессе одной из дискуссий по поводу позитивной или негативной роли иронии я сказал, что коммунистический тоталитарный режим был побежден анекдотом. Так и сказал: «Советскую власть сокрушил анекдот».
Если это и полемический перехлест, то, по-моему, не такой уж. Во всяком случае я и теперь с большой степенью убежденности повторил бы тот свой тезис.
Но в те времена анекдот всегда располагался как бы за стенами официальной жизни — можно метафорически сказать: «за кремлевскими стенами».
А в наши дни — похоже, что внутри. Нет, даже не так. Все эти стены, и то, что внутри них, и то, что вокруг них, и то, что ниже, и то, что выше их — все это вместе само располагается внутри. Внутри анекдота, внутри басни, внутри матерной частушки, внутри блатной песни.
Когда-то мне очень нравилось — впрочем, нравится и сейчас — одно раннее стихотворение Натальи Горбаневской. Оно маленькое, его совсем нетрудно процитировать полностью. Вот оно:
А я откуда? Из анекдота,
из водевиля, из мелодрамы,
и я не некто, и я не кто-то,
не из машины, не из программы,
не из модели. Я из трамвая,
из подворотни, из-под забора,
и порастите вы все травою,
весь этот мир — не моя забота.
А я откуда? Из анекдота.
А ты откуда? Из анекдота.
А все откуда? А всё оттуда,
из анекдота, из анекдота.
Это стихотворение было написано в 60-е годы, а ощущение, что «все оттуда, из анекдота, из анекдота», сохраняется в полной мере.
С одним, впрочем, существенным уточнением.
В наши дни предлог «из», обозначающий все же выход или по крайней мере возможность выхода, незаметно, но решительно сменился предлогом «в», никакого выхода не предполагающим.
Из своего детства я смутно помню какую-то детскую радио-пьесу с дидактическим, так сказать, наполнением. В этой пьесе какие-то «юные герои» поочередно оказываются внутри разных жанров художественной литературы и таким образом, попадая в разные курьезные или даже опасные ситуации, учатся их различать и понимать их условности и особенности.
И вот мы все, казалось бы, выросли, но снова время от времени оказываемся внутри разных жанров и разных текстов.
Реагируя на те или иные события или высказывания последнего времени, многие говорят: «Такое ощущение, что мы оказались внутри скабрезного анекдота, внутри басни Крылова, внутри рассказа Зощенко, внутри романа Кафки…»
Да, такое ощущение есть. Но именно потому что оно у нас есть, можно сделать не совсем все же плачевный вывод о том, что мы не совсем внутри. Что мы и снаружи тоже.
Да, мы одновременно внутри и снаружи. Тому, чтобы мы сложили руки и совсем смирились с положением «внутри», препятствует воспринятое все из той же, условно говоря, старой детской радио-пьесы умение отличать одни жанры от других, а также различать границы межу текстом и реальностью.
Так уж получилось, что Великая Русская Литература, породив некоторое количество курьезных, гротескных или вообще ужасных литературных героев, вместо того, чтобы преподать с их помощью великий и поучительный урок, «открыть обществу глаза» или просто предостеречь, не выдержав груза собственных идейно-воспитательных амбиций, выпустила их, этих самых героев, на свет божий, оплотнила их, влила в их силиконовые жилы вполне жизнеподобную кровь, одела их в одежды XXI века, дала им возможность говорить и действовать по своему усмотрению — на потеху или на ужас нам всем.
Они-то сами не знают о том, что все они — литературные персонажи, что они граждане «страны литературных героев». Они-то думают, что они люди. Причем люди самые главные.
Лиричные, сказочные времена, когда очкарик с благородным сердцем мог в какой-то момент непреклонно сказать: «Тень, знай свое место», и тень трусливо скукоживалась и сливалась со стеной, боюсь, что давно уж закончились.
Какая уж тут «тень»? Какие такие «ученые»?
Вот сижу я, допустим, совсем недавно в кафе, а за соседним столиком сидит парочка, очень симпатичная на вид и по всем признакам взаимно-влюбленная. Из их нежного щебета до меня доносится: «Хочу занять место в этом комитете, чтобы повысить свой статус в известном тебе бизнес-проекте». Она же понимающе кивает и нежно, с некоторой даже гордостью смотрит на него, своего героя, рассеянно поигрывая розовым айфоном.
А вы говорите «русская литература». Ее уже нет давно. Мы, то есть все те, кто еще позволяет себе «что-то помнить», имеем дело лишь с ее отдельными, разбросанными там и сям окаменелыми фрагментами и царапающими, рвущими одежду обломками.
Это, мне кажется, следует помнить и понимать. И с этим жить дальше. Уж как получится. И не забывать о спасительном соблюдении дистанции. Иронической, разумеется.
Источник:
inliberty. 16.03.2018,
