Уже не помню, по какой причине я решил скопировать и сохранить в своем компьютере цитату из какого-то уже не вполне свежего — примерно полугодовой давности — новостного сообщения. Ничего там такого уж особенного по нынешним временам не содержалось. Но вот почему-то сохранил.
Совсем мне не запомнился контекст этой цитаты. Откуда она и по какому поводу, решительно не помню. Да и не важно это в данном случае. Она вполне самодостаточна. Вот она:
«Особенно, по словам министра культуры, его повеселило то, что „авторы считают неприемлемым предложенную мною оценку исторических событий, происходивших в нашей стране, а также личностей и трудов с точки зрения национальных интересов России… Тогда как минимум они должны указать, с точки зрения национальных интересов какой другой страны они предлагают давать оценки?“ — резюмировал глава Минкультуры».
Понятно, да? То есть такая простая и очевидная мысль, что у науки нет и не может быть никаких интересов — включая «национальные», — кроме интересов истины, в принципе не рассматривается. Точно как в старом армянском анекдоте: «Каринэ, родила? — Родила. — Кого? Мальчика? — Нет. — А кого?»
Натыкаясь на подобные образцы железобетонной логики, ставшей почти общепринятой в том питательном бульоне, где выращивают таких министров и таких историков, невозможно не задаться вопросом, является ли этот «повеселившийся» министр натуральным идиотом, или этот очевидный идиотизм он с подозрительным правдоподобием симулирует. И неизвестно, кстати, что хуже. Да и вообще в эпоху торжества разного рода и вида симулякров отличить симуляцию от «простодушия» довольно затруднительно.
Интересно другое. А именно то, что некоторым людям даже и в голову не приходит, что бывают в принципе какие-либо иные интересы, кроме «национальных» — хоть «своих», хоть «чужих».
Мы-то с вами, разумеется, понимаем, что и в этом, и в большинстве прочих подобных случаев «национальным» довольно топорно эвфемизируется самое что ни есть «личное», чтобы не сказать «шкурное». Но это самое «шкурное» все же предпочитает рядиться в наши дни именно в «национальное», а не в какое-нибудь еще.
Принятый в эпоху СССР «классовый» подход — что к науке, что к политике, что к искусству, что к повседневному быту, — который, как казалось многим, при всей своей ущербности и чудовищной старомодности был все же цивилизационным шагом вперед по отношению к «национальному», в конце концов перегнил и перетерся и неизбежно, соскочил назад, в «национальное». Надолго ли? Не думаю. Но пока все есть так, как есть.
И проблема в том, что во всех умственных построениях, ядром которых служат лишь «государственные» или, пуще того, «национальные интересы» совсем отсутствует человек как субъект истории. Человеку там в принципе нет места. Ну, разве что какой-нибудь один человек. Тот, что «у руля».
И целью, и средством, и высшей ценностью исторического процесса являются лишь такие категории, как мощь и величие государства, не заселенного никем, кроме вождей и обезличенного «народа».
Иногда говорят: «Власть относится к людям как к домашним животным, которых можно либо резать, либо стричь».
Это, по моему, не совсем правильно. Потому что власть относится к людям скорее как к растениям. Как к деревьям. Потому что растение, в отличие от перелетных птиц и других представителей животного мира, даже теоретически не может покинуть пространство своего обитания. Нет, народ в представлении власти — это не стадо, которое пасут, доят и время от времени пускают на мясо.
Это скорее лес густой. Тайга. Поэтому один из самых сакральных глаголов в дискурсе многих периодов отечественной истории — это не глагол «пасти», а глагол «сажать». Ну, а потом, естественно, вырубать — в интересах народно-хозяйственных нужд или для того, чтобы не слишком разрасталось.
Именно лес, который то сажают, то выкорчевывают, то поджигают, то прореживают, то вырубают. А когда его вырубают особенно интенсивно, то, понятное дело, и «щепки летят», как же без этого — понимать надо!
Вот, собственно, примерно и все, что необходимо знать о «национальных интересах».
Те, кто постарше, точнее, те из них, кто не до конца утратил оперативную память, не могут забыть о том, что одним из наиболее ключевых понятий поздних советских лет было такое понятие, как «дефицит», существенно влиявший на повседневное и социальное поведение граждан, на их дела, высказывания, поступки, мечты и грезы.
Дефицит товарный, книжный, какой угодно. Дефицит и «хлеба», и «зрелищ».
Теперь, будем справедливы, совсем не то. И хлеб подвезли, и зрелищами не обделили. И не беда, что вместо сыра иногда предлагается нечто вроде мыла. Не беда: раньше-то и с мылом были проблемы, не говоря уже о сыре. И не беда, что и зрелища иногда подвергаются некоторым церковно-полицейским наскокам. В прежние времена и такого не было.
Того самого дефицита, можно сказать, что и нет. Но без дефицита наша страна уже как бы и не вполне наша страна. Поэтому дефицит все равно, конечно, наблюдается.
Мне лично прежде всего бросается в глаза один очень существенный и очень, я бы сказал, роковой дефицит. Это дефицит достоинства. И это очень дефицитный товар. Столь же редкий, сколь и насущно необходимый.
Понятно, что достоинство — это довольно размытое понятие, заключающее в себе разные значения.
Я же говорю о конкретном достоинстве, о человеческом. То есть о СОБСТВЕННОМ достоинстве.
И в этом словосочетании каждое из двух слов является ключевым. И каждое из них без другого теряет всякий смысл.
Слово «собственное», разумеется, может трактоваться в каждом индивидуальном случае по-разному. Для кого-то «собственное» может означать, допустим, «семейное». Для кого-то — «профессиональное». Для кого-то — «гендерное». Впрочем, «мужским достоинством» называют иногда нечто совсем другое. А впрочем, почему совсем другое? Для кого-то это вполне может оказаться основным объектом самоидентификации и предметом гордости, почему нет.
Так или иначе, но достоинство может быть только собственным и никаким другим. И право каждого на собственное достоинство — что бы под ним ни понималось — неотъемлемо.
А если твое достоинство не собственное, а коллективное или, что бывает еще чаще, и вовсе чужое, то это вообще никакое не достоинство, а что-то другое.
Я готов уважать любые чувства, кроме, пожалуй, чувства ненависти по отношению к моим чувствам.
Особенно я готов уважать в любом чувство собственного достоинства. Но только если это достоинство действительно собственное.
«Не надо абсолютизировать право на собственность», — так или примерно так сказанул недавно кто-то из чиновников в контексте дискуссии о пресловутой «реновации».
А вот именно что надо! Потому что «собственное» — идет ли речь о жилье или о «всего лишь» достоинстве — это не только экономическая или политическая категория. Это категория прежде всего нравственная. И лишь ясное и всеобщее понимание ее неотчуждаемости от конкретного и отдельно взятого человека способно хоть как-то цементировать общество в современном понимании этого слова.
