Есть в словаре современного русского языка такие довольно распространенные имена прилагательные, как «советский» и «российский».
Одно из них в силу ряда известных обстоятельств, имевших место в конце прошлого века, вроде бы уплыло за исторический горизонт, хотя и в наши дни оно время от времени актуализируется в самых различных, иногда неожиданных ситуациях и историософских контекстах.
Второе, казалось бы, относится непосредственно к нынешней реальности, но время от времени в поисках ускользающей идентичности оно удаляется в непролазный исторический бурелом, туда, где чудеса, где леший бродит, где ступа с Бабою-ягой, где князь Владимир с царем Иваном и товарищем Сталиным рядком стоят на трибуне Мавзолея и приветствуют проходящие мимо них толпы ликующих россиян.
Некоторая семантическая размытость обоих этих слов иногда чревата заметной деформацией дискуссионного поля.
Понятно, что, когда в разных контекстах, в разных разговорах и дискуссиях произносится слово «российский», в большинстве случаев имеется в виду не конкретное обозначение конкретной страны, носящей это имя, а лишь ее образ, точнее, различные ее образы, как правило, смутные и расплывчатые, подернутые дымкой плохо переваренной фантазийной истории. Особенно это заметно, когда речь идет о «российских интересах» или «российских ценностях».
С «советским» все несколько проще. Хотя бы потому, что в годы интеллектуального и гражданского становления людей моего поколения весь ворох явлений и понятий, которые маркировались как «советские», уже вполне утрамбовался, уплотнился, стал более или менее очевидным и казался уже не слишком противоречивым и сложным.
У слова «советский», как, впрочем, и у многих других слов, было немало значений. Но так или иначе все они сводились к двум.
Одно было, так сказать, объективным. Мы все были гражданами государства, которое называлось Советским Союзом. Мы учились в советских учебных заведениях и работали на советских производствах и в советских учреждениях. Мы ходили в советские магазины и покупали там советскую продукцию, если, конечно, не удавалось разжиться импортной.
От прочих названий государств слово «советский» отличалось прежде всего тем, что оно само по себе не несло в себе ни географической, ни этнической информации.
Любопытна еще и некая топонимическая нелепость, заключавшаяся в том, что в состав «советского» входило иногда и другое «советское», поменьше. В каждом советском городе были Советские улицы и Советские площади. В советской Москве существовал Советский район. А также — гостиница «Советская», напротив которой располагалась знаменитая шашлычная, по чисто топографическим обстоятельствам прозванная завсегдатаями «Антисоветской».
В бывшей Восточной Пруссии, а ныне Калининградской области, существовал и существует поныне город Советск, бывший Тильзит.
Впрочем, это не такая уж нелепость, если вспомнить про другое основное значение этого слова. Это значение субъективное. Качественное прилагательное. Можно сказать, эпитет. «Советское — значит отличное», — чеканно сообщали городу и миру многочисленные плакаты и лозунги.
Оба эти значения то сплющивались, то расслаивались в сознании, и то или иное из них проступало лишь в конкретном контексте.
«Ну, ты ведь советский парень, а ходишь как чучело. Ты ведь советский парень?» — риторически спросил в году примерно 75-м вполне добродушный милиционер, остановивший меня посреди улицы по случаю моих длинных волос и веревочной сумки через плечо и попросивший показать паспорт. «Конечно, советский! — с готовностью подтвердил я. — Вот же паспорт!» «Да я не об этом!» — сказал милиционер. «А я — об этом», — сказал я.
Что называется, поговорили. Он вернул мне паспорт и пошел дальше. Ну, и я пошел дальше. Но, кажется, мы друг друга поняли.
Примерно в те же годы мой товарищ побывал на родительском собрании в школе, где училась его дочь. Классная руководительница, у которой, в общем-то, к девочке особых претензий не было, напоследок сказала ему: «Но вот знаете, какое-то у вашей Кати бывает иногда… Не знаю, как точнее сказать… Ну, в общем, какое-то несоветское выражение лица».
Кому-то может показаться, что это определение туманно и требует разъяснений. Но человеку моего поколения и сходного с моим социального и культурного опыта оно представляется вполне понятным и вполне конкретным. Потому что я до сих пор помню «советские» выражения лиц, советские интонации речи, советскую мимику и жестикуляцию и даже советскую походку. Да и как тут забудешь, если все это через много лет после «всего этого» то там, то сям вылезает из халтурно заштукатуренных щелей нашей социальной реальности.
И все это практически невозможно описать и сформулировать. Все это является нам лишь через непосредственный чувственный и социальный опыт.
Со словом «российский» явочным путем происходит то же самое. Есть «Россия» как объективное географо-политическое понятие, к которому оценочные категории в принципе применимы быть не могут. Россия — это одно из государств современного мира. Площадь такая-то. Протяженность границ такая-то. Численность населения по результатам последней переписи такая-то. Столица такая-то. Государственное устройство такое-то. Денежная единица такая-то. Лесов, полей и рек столько-то. И более или менее — всё.
Объективно существует российский народ как арифметическая совокупность граждан разных национальных и этнических групп, разных возрастных и образовательных категорий, разных профессий и родов занятий и совершенно разных — что в данном случае самое существенное — взглядов на собственное государство и оценок его деятельности, разных мнений о его прошлом, настоящем и будущем.
Но нет, представление о «российском» как о гомогенном, нерасчленимом понятии все равно существует и напоминает о себе с некоторой, на мой вкус, избыточной настойчивостью.
Главные же коммуникативные затруднения начинаются тогда, когда оба эти слова — «советский» и «российский» — нагружаются приставками «анти-».
Слово «советский», как я уже упоминал, никогда не было ни географическим, ни этническим понятием. Поэтому решительно дистанцироваться от него было просто, хотя и небезопасно.
С «российским» разобраться сложнее. Для начала надо четко договориться о разграничении значений. А как тут договоришься, когда даже с пресловутым разделением властей ничего не получается?
В наши дни необычайно трудно выстраиваются некоторые понятийные оппозиции.
Одной из самых фатальных можно считать оппозицию «российский — антироссийский», которой необычайно широко пользуются многочисленные и разнообразные носители лоялистского дискурса. Им-то, конечно, легко. Потому что у них все просто. Потому что у них все, что не соответствует их картине мира, носит наклейку «антироссийский». Но я не про них. Я про нас.
С «советским — антисоветским» было куда проще и понятнее. Я был и остаюсь человеком безусловно антисоветских взглядов. И в этом случае внешнее и внутреннее определения вполне совпадают.
А вот когда тот или иной мой недоброжелатель или даже более или менее уважительный оппонент с легкостью квалифицирует свойственную мне систему взглядов и убеждений как «антироссийскую» или, пуще того, «русофобскую», я никак не могу с ним согласиться. Просто хотя бы потому, что под словами «российский» и, соответственно, «антироссийский» я понимаю совсем не то, что он. Хотя и знаю, что он имеет в виду.
Кое-что я действительно не люблю, это правда. И я даже, в принципе, могу более или менее коротко сформулировать то, к чему я отношусь неприязненно. В «российском» — именно так, в кавычках — я прежде всего не люблю все то, что есть в нем «советского». Такая вот моя «русофобия», если угодно.
Я понимаю, что «антироссийский» в данном случае — это всего лишь обновленный синоним «антисоветского», но привыкнуть к этому, смириться с этим пока не получается. Потому что мы тут имеем дело с терминологической ловушкой. Потому что свою «антироссийскость» я, например, не могу признать никаким образом. Даже на уровне самой примитивной логики. Как это я, мои многочисленные друзья и еще более многочисленные единомышленники можем быть антироссийскими, когда по всем показателям, включая биографические, да и просто юридические, мы являемся как раз именно что российскими? А какими же еще?
Синонимы, да. Но кое-что объясняет и такое понятие, как омонимия.
Есть лук, который едят, а есть лук, из которого стреляют. Есть коса, которую заплетают, а есть такая, которой косят траву. Есть слово «российский», которое я без малейших сомнений применяю к себе самому. Потому что да, я российский гражданин, и я российский литератор, и я житель российского города Москва. А есть какие-то «российские геополитические интересы», которые ко мне не имеют ни малейшего отношения. И это уже не разные значения одного и того же слова. Это вообще разные слова, хотя и звучащие одинаково. То есть омонимы.
Впрочем, все это едва ли понятно тем, чье воображение не способно вместить больше одного значения любого слова. И тем более это совсем непонятно тем, кто слово «омоним» склонен образовывать от очень ему понятного и ставшего почти родным слова «ОМОН».
Но они пусть пока подождут. Тут самим бы сначала разобраться.
