Автор: Оксана Елисова, на момент написания работы ученица 10 класса гимназии №20, г. Саранск, Республика Мордовия. Научные руководители Юлия Владимировна Горшкова, Алена Владимировна Елисова. 2-я премия XVII Всероссийского конкурса «Человек в истории. Россия – ХХ век», Международный Мемориал
На одном из сайтов я наткнулась на очень странную и пугающую фразу: «История деревни окончена». Я пыталась найти в интернете информацию о деревне с необычным названием Бриловский завод, находящейся неподалеку от моего родного татарского села Новое Кадышево Ельниковского района Республики Мордовии. Эта формулировка заставила меня задуматься: разве может окончиться история какого-то населенного пункта? Разве история вообще может когда-то окончиться? Значит, если смогла прерваться история одного населенного пункта, то вместе с ним исчезла и память о судьбах его жителей, их быте, традициях, местном фольклоре? Страшно становится, когда понимаешь, сколько человеческих жизней и судеб умещается в одной сухой фразе из трех слов!
Тяжелые будни сельчан
Мой дед, Халим Усманович Тенишев, 1934 г. р., вспоминает: «С 1941 года по соседству с нами, в доме репрессированных, поселилась семья механика Петра Родина. Родом они были из русского села Чукалы, что в 25 км от Нового Кадышева. Степанида, жена Петра, называла мою маму Няфисю просто Настей. Иногда летом, после того, как в четыре утра отправляли коров в стадо, Степанида говорила:
“Настя, я в Чукалы побегу (25 км!), вечером корова придет – закрой. А я вернусь до темноты”. Так она успевала сходить в родное село, да еще и обратно вернуться. Пройти 50 километров за день – а потом еще дела дома делать надо!
Сейчас на такое, наверное, мало кто способен, а тогда это считалось нормальным».
В конце сентября 1953 года моя бабушка, Алия Халимовна Тенишева, 1945 г. р., в первый раз пошла на уборку конопли. Убирать ее надо было в конце сентября – начале октября, чтобы под снег не оставлять. Бабушка хорошо помнит, как они с сестрой с поля незаметно приносили в карманах домой конопляное семя. Его сушили в печке, толкли в ступке, появлялась мука, которую потом еще толкли до появления масла. Конопляную муку мешали с молоком до консистенции жидкой манной каши. В эту смесь макали небольшие лепешки из ржаной муки: блюдо это называлось «медвежья лапа», по-татарски «аю лапамасы». Бабушка говорит, что это было очень вкусно. Примерно одно ведро конопляной муки запасали для семьи на зиму. «Года три мы с сестрой осенью ходили на уборку конопли», – вспоминает бабушка.
Коноплю в бабушкином колхозе выращивали всегда, одно из упоминаний об этом я нашла в газете «Ленинская трибуна» от 29 октября 1939 года: «Плохая трудовая дисциплина в колхозе “Нариман” (председатель Бахтеяров). Из 80 трудоспособных колхозников в производстве принимают участие 10–15, что привело к тому, что до настоящего времени в колхозе не убран конопель. Свой».
Бабушка вспоминает: «Весной у детей, да и у взрослых тоже, резиновых сапог не было, поэтому все продолжали ходить в валенках, к которым теперь уже были привязаны деревянные колодки. Они были похожи на маленькие скамеечки. Мы на них ходили и стучали».
С 1952 года вместо колодок уже начали использовать самодельные резиновые галоши, которые склеивали сами. Для этого брали использованные автомобильные камеры, что покупали у сельских шоферов, кроили резину по специальным выкройкам, которые подгонялись под определенный размер. Скроенные заготовки по краям обрабатывались рашпилем, чтобы в этих местах удобнее было склеивать детали галош. Резиновый клей, в бутылках с коричневой крышкой из сургуча, покупали в магазине.
Готовый товар продавался на базаре в селе Ельники. Спрос на них был всегда, так как фабричные галоши тогда еще в деревне не продавались. После продажи галош прабабушка Халима, в награду за хорошую работу, покупала дочерям отрезы штапеля, а сыновьям черный материал, который тогда называли «рубчик». Потом из этих тканей прабабушка шила дочерям юбки, а сыновьям – пиджаки и брюки. В доме была швейная машинка «Зингер», которую во время войны обменяли на два ведра ржи у эвакуированных из Ленинграда.
С 12-ти лет бабушка с сестрой и матерью каждое лето нелегально ходили пропалывать кукурузу. Бригадир Кузьма, так его называли на русский манер, хотя его настоящее имя – Хосяин, постоянно искал на поле тех женщин и детей, кто занимался прополкой.
Высохшие сорняки по ночам набивали в мешки и уносили домой. А зимой их использовали как обычное сено – этим кормили коров и овец. Настоящее сено взять было негде: в колхозе не разрешали покосы для личных крестьянских хозяйств.
Если колхозник хотел держать корову, он вынужден был добывать сено, где только сможет. Моя мама помнит, как еще в конце 70-х годов ее дед Усман вместе с односельчанами занимался заготовкой сена на сельском кладбище. Коровам-то все равно, какое сено зимой есть – кладбищенское или луговое.
В середине 1950-х годов мой другой прадед из соседнего села Новое Кадышево, оставшись уже в марте месяце без сена, купил его в соседнем селе Аксел. За это администрация колхоза решила отдать прадеда под суд, сочтя, что он просто украл колхозное сено в Новом Кадышеве. В дом пришли представители колхозной администрации с милицией. Спасло прадеда то, что председатель колхоза П. И. Фроликов был сам родом из деревни Аксел, где прадед купил сено. Председатель взял сено в руки, внимательно изучил и вынес вердикт, спасший Усман бабая: «Да, верно, сено Аксельское. Усман прав».
В другом случае женщине, которая взяла сено из колхозного стога только потому, что ей уже нечем было кормить голодную скотину, не повезло. В районной газете «Ленинская трибуна» от 1 марта 1951 года есть заметка под называнием «Расхитители социалистической собственности»:
«Народным судом Пурдошанского района была осуждена Мулицина Фекла Семеновна за то, что была задержана на месте совершения хищения сена из стога, принадлежавшему загоскоту. На месте преступления у нее было отобрано 12 кг. Кроме того обыском во дворе Ф. С. Мулициной было обнаружено сено, сходное с заготскотским, в количестве 64 кг. Мулицина Ф. С. за данный вид преступления по ст. 1, ч. 1 Указа от 4 июня 1947 года, осуждена к семи годам заключения в исправительно-трудовые лагеря». Подписано – «Н. Спасова, нарсудья».
Сельская школа и ее учителя
Начальная школа в селе Лобановка была открыта 1 октября 1930 года постановлением сельского совета от 30 августа 1930 года: «Постановили: занятия начнем 20 сентября 30 года с 1 группой детей. Председатель Шахмаметьев Зинек (это сокращение полного имени Зинятулла –
О. Е.), секретарь Богданов И. Л.». В протоколах общих собраний граждан указано: «Все общий обучение говорит зав. школой Лабановки. У нас 1 октября 1930 года начнем висти все общий обязательно обучение. Ни посищат ребенек будет отвичат радители».
С установлением советской власти вновь открытые школы размещались в домах высланных из села. У прежних хозяев производили «отчуждение имущества» – забирали все, что только можно забрать.
Если для начальных школ использовались обычные дома из двух комнат, их в деревне называют «пятистенные», то под семилетку в селе Новое Кадышево отдали большой 2-этажный дом местного богатея. В этом доме был даже лифт для подъема еды на второй этаж. Как говорится, все лучшее – детям.
Бабушка рассказала мне, что здание самой первой начальной школы в деревне Ликенье просуществовало до середины 1960-х. Дом был большой, по деревенским понятиям того времени, но состоял всего лишь из одной большой комнаты.
В первый год войны учительницей в Лобановке работала Фатыма Ямакова. Родом она была из татарского села Лопуховка соседнего Краснослободского района Мордовии.
Отчеств учителей никто в татарских селах не знал – их всегда называли по имени, прибавляя к нему уважительное «апа» женщинам и «абзи» мужчинам.
В 1943 году за три месяца у Фатыма-апы погибли на фронте старший сын, муж и двенадцатилетний сын Хатыб, живший вместе с ней в Лобановке. На территории МТС на костре разогревали бочку с солидолом, она взорвалась, а отлетевшее дно попало острием в лоб Хатыба. На его же рабочей лошади мальчика повезли в райцентр Пурдошки в больницу. Всю дорогу он пел татарские песни, но потом песня смолкла, – не доехав до больницы, Хатыб умер.
Фатыма-апа жила в большом доме на квартире у пожилой женщины-инвалида, получившей этот дом в самом начале 1930-х годов. Бабушка хорошо помнит, что в этом доме над столом, где учительница проверяла тетради и готовилась к урокам, висела керосиновая лампа с красивым розовым абажуром с длинными кистями – в деревне ни у кого такого не было. Дети, заходя к учительнице домой, больше смотрели на этот абажур, чем в учебники или тетради. Во время уроков Фатыма-апа иногда отправляла ребят в соседнее село Вачеевку, чтобы они отнесли записки учительнице тамошней начальной школы – Хадиче Богдановой.
Записки были написаны на арабском языке. Учителя еще до революции учились в местной мусульманской школе, поэтому могли читать книги на арабском (зачастую не понимая смысла) и писать татарские слова арабскими буквами.
Так что ученики, как ни старались, прочитать учительские записки не могли. Хадича-апа передавала ответное послание в Лобановку. Говоря современным языком, учителя таким образом «отправляли СМС-ки».
«Ленинская трибуна» от 13 декабря 1951 года сообщает, что «Сухова Фаизя Хусяиновна 1914 г. р. в 1924 году поступила в Н. Кадышевскую начальную школу, которую окончила в 1927 году. С 30 по 32 год учится в Темниковской семилетней школе, после окончания была назначена учительницей в Н. Кадышево. В 1940 году заочно окончила Краснослободское педучилище». Оказывается, 75 лет назад можно было учиться в педучилище заочно.
Можно сказать, что в селе работала целая учительская династия. Родственник Фаизи-апы – Ибрай-абзи почти 40 лет работал в школе села Ново-Кадышева учителем математики и физики. Во время войны Фаизя-апа занималась своеобразным бизнесом: давала голодным нуждающимся семьям «зерно в рост» – так назвала это бабушка. За один пуд зерна, взятого в долг, сельской учительнице надо было возвратить два пуда. Фаизю-апу не останавливали мусульманские законы, которые запрещают заниматься ростовщичеством в любой форме. Еще бабушка до сих пор вспоминает, что Фаизя-апа всегда очень хорошо одевалась. В селе ни у кого не было таких красивых крепдешиновых платьев, а также нарядных блузок и юбок. Поэтому иногда кто-то из деревенских девушек просил у учительницы разрешения надеть ее платье или блузку с юбкой на какой-либо праздник. Но Фаизя-апа была женщина практичная, поэтому надо было сначала ей прополоть огород, а только потом она давала кому-то надеть свое платье.
Продолжение следует
4 октября 2016 года Минюст РФ внес Международный Мемориал в реестр «некоммерческих организаций, выполняющих функцию иностранного агента».
Мы обжалуем это решение в суде.
