В 1906 году классик американской музыки Чарлз Айвз написал знаменитую оркестровую пьесу под названием «Вопрос, оставшийся без ответа». Это сочинение со временем стало считаться чуть ли не эмблемой всей академической музыки Соединенных Штатов. И не только потому, что оно стало вехой в истории американской и мировой музыкальной культуры. Эмблемой стало и само название.
Думаю, не зря. Думаю, что «вопрос, оставшийся без ответа» — это и вообще емкая формула всего того, чем занимается искусство. Во всяком случае — современное.
Искусство занято тем, что оно задает вопросы. Иногда — ужасно неприятные. Не потому ли оно, современное искусство, так часто раздражает, а иногда и искренне возмущает многих? Кому охота выслушивать бесконечные вопросы, особенно мучительные? Особенно те, на которые ты не готов дать немедленный ответ.
Читатель, зритель и слушатель ждут уж рифмы «розы», а ему предлагают рифмовать самому. Вот еще!
Та цельность картины мира, которую предлагают обществу и которую значительная часть общества с облегчением принимает, начинает расползаться по швам от любого вопроса. А если кто-нибудь и решится ответить на тот или иной вопрос, то ответы будут примерно такими: «Ты что, сам, что ли, не понимаешь?», «Сам-то как думаешь?», «Дурак ты, что ли, такие вещи спрашивать?» Или, допустим, «Кто не понял, тот поймет».
Ну а самым традиционным и испытанным ответом на всякие вопросы, конечно же, является универсальный ответ: «Здесь вопросы задаю я».
А иногда еще вопросами называют претензии, «предъявы». «Есть у нас к нему кое-какие вопросы» — звучит довольно зловеще. А еще есть выражение «порешать вопрос». Есть, есть различные «вопросы», означающие что угодно, но только не вопросы.
Так называемая общественная и политическая жизнь нашего места и нашего времени строится на основах своеобразной этикетности, не предполагающей вопросов. Вопрос — это сомнение. А сомнениям тут не место. А потому и любой нарушитель этого этикета не может не вызвать разной степени агрессии. А потому любой человек, упорно задающий вопросы, обозначается, как правило, различными синонимами слова «враг».
«Враг», «русофоб» или «пятая колонна» — это абсолютно исчерпывающие ответы на все вопросы. В общественном обиходе все большее и большее распространение приобретают разные слова, наделенные определенной эмоциональной энергией, но начисто лишенные какого бы то ни было смысла. Впрочем, их бессмысленность в каком-то смысле и является причиной их инструментальной успешности.
Поэтому такие вопросы, как «что такое «враг» и кому он враг?», «кто такие в данном случае «мы»?», «что вы понимаете под словом «хунта?», «в чем, по-вашему, конкретно выражаются «национальные интересы» и, вообще, что это такое?», и очень многие другие вопросы только кажутся социально и культурно ответственному человеку разумными и даже необходимыми. На самом деле они в лучшем случае неприличны.
То безоглядное, казалось бы, доверие к нескончаемому потоку самозарождающегося и передаваемого электронным путем собачьего бреда, это, в общем-то, никакое не доверие.
Это вообще не вопрос веры. Это добровольное коллективное согласие жить в условном, в символическом, в фантастическом мире.
Этот мир привлекателен не только тем, что в нем на самые сложные и мучительные вопросы даются самые простые ответы, рассматривать которые с точки зрения даже не правды, а, прямо скажем, самого элементарного правдоподобия считается вопиющим нарушением общественных приличий.
И нет, мне кажется, никакого плана. И стратегии никакой нет. А есть безумная попытка (это иногда называют геополитикой) создать параллельный, альтернативный, «бумажный» мир, сляпанный при поддержке всех родов пропагандистских войск и всех видов медиаорудий.
Параллельный мир, идея, этика и эстетика которого восходят либо к компьютерным играм, либо к классическим играм времен моего детства, когда двое приятелей выдумывали страну наподобие хрестоматийной Швамбрании, страну, в которой один из них — уж как умеет — играл роль строгого и мудрого короля, а второй, допустим, великого полководца, не ведавшего преград ни в море, ни на суше.
Эта страна великая и могущественная. В ней до хренища лесов, полей и рек. Ее все вокруг боятся и уважают. Эта страна с легкостью завоевывает соседние, тоже придуманные, страны, и король с маршалом становятся все могущественнее и могущественнее. А их великое государство становится все мощнее и мощнее, все обширнее и обширнее, покуда хватает площади ватманского листа, на котором оно в состоянии уместиться.
Нашим фантазерам почти удалось создать этот «ватманский» мир. И им удалось заставить поверить в реальное существование этого мира множество так и не выросших из тревожного и буйного подросткового возраста местных мужчин и женщин. И, похоже, они заигрались настолько, что в этот свой фантомный мир уже поверили и сами.
Когда негодяи очень долго и очень интенсивно морочат головы идиотам, то рано или поздно происходит злокачественная диффузия: безвредные поначалу идиоты постепенно становятся еще и вредоносными негодяями, а негодяи неизбежно впадают в беспокойный идиотизм.
Традиция-то эта, в общем, давняя. Вот была, например, в истории отечественной культуры такая причудливая штука, как «социалистический реализм». Это был такой как бы художественный метод, предполагавший изображение действительности не такой, какая она есть, а такой, какая она по идее должна была бы быть. Или «действительность в ее развитии», как с лукавым изяществом формулировали тогдашние теоретики. Я же главную особенность этого метода обозначил бы как «специфическое культурное явление, которое не задает вопросов, а дает лишь ответы на никем не поставленные вопросы».
И мало кому тогда могло прийти в голову сравнивать, например, веселые картинки из ярчайшего образца этого самого «метода», прославленного кинофильма «Кубанские казаки», вышедшего на экраны вскорости после войны, с реальными картинками из реальной жизни.
Вы что! Это же сказка. А сказка — ложь. Но красивая. А фрукты там какие! А рояль — практически «в кустах»! А песни Дунаевского на стихи Исаковского! А скачки-то, скачки! А изобилие! Почти как в «Книге о вкусной и здоровой пище».
Какая еще правда жизни? Ну ее, эту правду, без нее тошно.
Параллельный мир заманчив еще и тем, что он по-детски красочен и сказочно героичен.
Там чудеса. Там леший бродит… И тридцать три богатыря… И ступа с Бабою-Ягой…
Это, в сущности, нечто вроде бахтинского карнавала, бесконечно растянутого во времени и пространстве.
Карнавал — явление старинное и, в общем-то, душеполезное. Он существует не только для того, чтобы перевести дух от постылой повседневности, постоянно докучающей разными вопросами.
Он и для того еще, чтобы грань между реальным миром и миром карнавальным, сказочным проявилась еще очевиднее.
Когда же карнавал подменяет саму жизнь, а его красочные условности воспринимаются как пресловутая «правда жизни» — это уже, прямо скажем, социальная и антропологическая катастрофа.
Но начали-то мы с Чарлза Айвза и его музыкального сочинения с многозначительным названием. А также с того, что «вопрос, оставшийся без ответа» — это в каком-то смысле формула искусства вообще. И с того, что очень трудно, хотя и совершенно необходимо понять, что искусство — это прежде всего искусство задавать вопросы, умение их задавать.
И именно поэтому в тех обществах, где легитимными признаются только ответы, не предполагающие вопросов, искусство всегда под подозрением.
И это касается не только современного искусства. Это касается и классического искусства тоже. Просто те, старые вопросы настолько со временем уплотнились в культурном сознании, настолько стерлись от многократного употребления, что уже стали восприниматься как вопросы риторические, то есть в каком-то смысле — ответы.
Но если заново, непредвзято вчитаться, вслушаться и вглядеться, то легко можно будет заметить, что все эти вопросы вполне актуальны и что они по-прежнему остаются без ответа. Разве, например, кто-нибудь ответил на вечный гоголевский вопрос «куда несешься ты?»
Но многие живут не в мире вопросов, а в мире ответов. Особенно ответов на те вопросы, которые сами они не задавали и задавать не собираются. Да и зачем решать задачу, если в конце задачника уже дан ответ? Ответ, оставшийся без вопроса.
