Все, что показывают на Foreign Affairs, четырехлетнем детище Berliner Festspiele, нельзя называть спектаклями, а только проектами или перформансами. 24-часовой марафон бельгийца Яна Фабра и его компании Truobleyn – уж точно. Туфли на шпильках, вечерние платья, духи и макияж – все это надо оставить дома и на «Гору Олимп» двинуться, как если бы вы отправились покорять реальную вершину: в растоптанной обуви, одежде, чтобы спать где придется, и с продуманно упакованным рюкзачком. Если что-то забыли, в Haus der Berliner Festspiele есть все необходимое, чтобы справиться с походом в театр как с экстремальным приключением. Спальные мешки – внутри, палатки – снаружи, зубная паста, чай и даже бесплатный завтрак во внутреннем дворе театра наутро второго дня.

О, это утро второго дня! После бессонной ночи (проект начался в 16 часов в субботу) зрители выползают из зала, щурясь на свет, пьют кофе, едят, но как-то автоматически. Видно, что им не терпится вернуться в зал. Как будто их там что-то ждет. Собственно, что?

«Гору Олимп», гигантское путешествие по древнегреческим мифам и трагедиям из 15 частей, каждая из которых включает от семи до десяти эпизодов, репетировали целый год. Текстов на трехтомник (Ян Фабр и Йерун Олислагерс), музыка Дага Тайдельмана и сборная тянет на три концерта, костюмов почти нет, но голые тела и белоснежные тоги пачкают то кровью, то грязью так сильно и часто, что на одних душевых и запасах белья можно разориться. Как все это способна выдержать одна сцена и 27 перформеров, работающих на таком пределе физики, что иногда не понимаешь – так задумано, что кто-то упал в изнеможении, подпрыгнув двести раз, или и вправду сил нет? Последнее, впрочем, перформеры, у которых есть несколько перерывов на сон в спальных мешках прямо на сцене, постоянно опровергают: они как будто для того только и подвергают тела разрушительной атаке механическим повторяющимся действием, для того только и умирают в нем метафорически, чтобы в новом эпизоде возродиться в другом обличье, с другим именем, но с тем же набором самоубийственных функций.

Повтор, репринт – не фокус и не трюк, а осознанный принцип. Реинкарнацию шаблонов мышления и поведения (то, что мы в обыденной жизни называем «наступать на те же грабли») Ян Фабр, потомок знаменитого французского энтомолога, вдохновенно изучает в человеке уже лет тридцать. С этим же на сей раз он разбирается на материале древнегреческих трагедий, рассказывая разные истории – Эдипа, Медеи, Антигоны, Электры, Одиссея, Аякса, Агамемнона (всех не перечислить) – как одну и ту же. Эпизоды отличаются, структуры повторяются. Почти в каждой части есть оргии, которыми лихо рулит вульгарный и витальный Дионис, обладатель большого пуза и глумливой улыбочки. Всегда есть «резня» кого-то или чего-то с последующим омовением внутренностей – сердца, печени и прочих органов. Есть огромные сцены с той или иной разновидностью муштры (эпизод минут на сорок, в котором в кроссовках греческие герои прыгают через тяжелые цепи, как через скакалку, сопровождая прыжки армейской речевкой, тонет в овациях и воплях зрителей уже на двадцатой минуте). Почти всегда есть проклятия и жалобы, адресованные богам – куда-то вверх, куда люди машут руками и кулаками.

Здесь на каждом шагу не секс, так насилие или секс как насилие, а фиксация на половых органах может отразиться в смешном «Танце членов» (по аналогии с танцем живота) или сцене, где женщины декорируют вагины цветами. Та же озабоченность может стать причиной преступления или мести – и тогда у хрупкой женщины, изображающей воина, появляется огромный член-муляж, которым она бьет себя в грудь, двигая бедрами и вопя как дикарка. А облаченный в косынку и юбку Язон, как более слабое по сравнению с Медеей создание, минут двадцать борется с рвотными позывами, прежде чем спросить: «Ты убила детей из любви ко мне?»

Не хватит и 24 часов, чтобы описать впечатляющие сцены, в которых тела героев и их хрестоматийные имиджи пачкают кровью, посыпают пеплом и отирают оливковым маслом, чтобы снова сильно замарать. Сцены, в которых резвые фавны совокупляются с цветочными кустами, а менады пьянеют, высасывая через трубочку сок из тех же растений. Сцены, в которых люди мерятся с богами «у кого больше» и становятся жертвами той или иной одержимости. Между физическим бредом и умственным блудом тут нет особой разницы – когда, покончив с материально-телесным низом, Фабр переходит к содержимому человеческой головы, к тому, что люди думают или говорят (Аякс, болтая о служении людям, методично перерезает одну глотку за другой), там он обнаруживает тот же адский ад. Человек безумен, сообщает нам Ян Фабр. Что ж, мы знали это и без него. Не знали только, что так безнадежно и давно. В его Древней Греции, этой языческой колыбели западной цивилизации, нарушены уже все возможные заповеди, совершены все смертные грехи и весь фрейдистский набор уже налицо – от эдипова комплекса до комплекса бога.

Для чего Фабру, чтобы показать, как давно и одинаково запускается в человеке механизм безумного поведения, понадобилось столько времени?

Ответ простой: чтобы доказать, что мы делаем это 24 часа в сутки. Чисто автоматически.