АВТОР: Галина Сафонова, на момент написания работы студентка I курса Волгоградского государственного социально-педагогического университета. Научный руководитель Светлана Викторовна Воротилова. 2-я премия ХIII Всероссийского конкурса исторических исследовательских работ «Человек в истории. Россия – ХХ век», Международный Мемориал
Окончание
Жизнь после войны
Вернувшись в родной дом, Александр не застал отца: Анатолий Николаевич ушел из семьи из-за глубокого конфликта с женой и переехал в Сургут, там стал работать водителем в пожарной части. Через несколько месяцев после возвращения домой Александр отправился в Сургут к отцу.
Трудно сказать, почему Александр принял решение тогда уехать из Ейска: навестить отца или избавится от чрезмерной материнской опеки?
По воспоминаниям бабушки мы знаем, что после Афгана он стал замкнутым, не хотел ни о чем говорить, выходить на улицу, а когда она пыталась его расспрашивать, неожиданно становился очень агрессивным. В первом всплеске такого гнева и ярости Александр разбил зеркало.
Как выяснилось, почти каждая третья мать, чей сын был на войне, могла сказать: «По ночам он вскакивает, кричит, зовет на помощь, обещает кому-то отомстить. Днем – замкнутый, неразговорчивый, вдруг ни с того ни с сего раздражается, начинает скандалить с родными. Не был ни ранен, ни контужен, но на его глазах умирал лучший друг...» (Дудникова Н. Пришел солдат с войны // Боевое Братство. 2007. № 4).
Огромная социальная проблема, с которой столкнулись сотни советских семей, называется «афганский синдром».
Первое время после Афганистана Александр не обращался за медицинской помощью, не желал заниматься сбором документов для получения льгот как воин-«афганец», на чем настаивала мать. Он говорил: «Тебе надо, ты и иди», «льготы имеют те, кто „остался“ на той земле». Он даже не пошел получать какую-то награду, которая ему была положена.
Возможно, чтобы уйти от постоянной опеки со стороны матери, Александр и отправился за отцом в Сургут. Там он, согласно трудовой книжке, с первого марта 1983 года работал в «1-ом отряде военизированной пожарной охраны УПО УВД Тюменского облисполкома г. Сургута». Как сказано в записи, эта «местность приравнена к районам крайнего севера». Видимо, возможность хорошо заработать определила выбор места нового жительства Анатолия Сафонова, а потом и его сына Александра. В трудовой я нашла сведения о поощрениях – благодарность и премию в размере 30 рублей «за участие в соревнованиях по ППС».
Надо сказать, записи в трудовой книжке и страницы его паспорта о прописке навели нас на размышления о весьма характерной черте для большой категории бывших «афганцев» – о проблемах с трудоустройством и трудностях в налаживании отношений со своими сослуживцами, что проявлялось в частой смене мест работы. За семь лет с 1983 по 1991 гг. отец сменил девять мест работы.
По словам заведующего психотерапевтическим отделением Волгоградского областного госпиталя ветеранов войны Андрея Григорьевича Кривцова, работодатели часто отказывали бывшим «афганцам», ведь те трудно входили в трудовые коллективы и часто меняли места работы.
Весной 1991 папа со своим братом Владимиром приехал в город Волгоград к своей бабушке. В то время она была соседкой родителей моей мамы. Папа сразу обратил внимание на маму, но она в это время готовилась к свадьбе с другим человеком, с Владимиром Николаевичем Маликовым. Они поженились 30 марта 1991 года.
В их семье с самого начала не было гармонии и взаимопонимания. Переломным моментом в отношениях послужило известие о том, что в их семье ожидается пополнение. Владимир не хотел в это время заводить детей, поэтому Елена ушла от него к своим родителям. Она была уверенна, что сумеет воспитать «своего» ребенка без мужа, а родители ей в этом помогут. Так 20 февраля 1992 года на свет появилась моя старшая сестра, ее назвали Александрой, в честь бабушки.
В это время мой будущий отец устроился в Волго-Донскую дистанцию пути (ПЧ-19) монтером пути второго разряда на четырехлинейный участок. Спустя три месяца, 23 июля 1991 года, Александру был присвоен третий разряд монтера пути. При содействии данного предприятия и военкомата, ему была выделена комната в общежитии.
Весной 1992 года папа первый раз после Ташкента, спустя 10 лет, попал в госпиталь. Узнав о том, что в Волгоградском областном клиническом госпитале ветеранов войн можно пройти реабилитацию как ветерану Афганской войны, его мать выхлопотала для него место.
В госпитале папу поддерживали лекарствами, также с ним работали психологи. К проблемам, связанным с последствиями заболеваний, полученных в Афганистане, добавились новые, связанные с травмоопасной работой монтера-путейца. Реабилитационный курс длился 21 день. После госпиталя отец получил путевку на Байкал.
Когда мама развелась со своим первым мужем, Александр начал оказывать ей знаки внимания. Мама тяжело переживала развод и нуждалась в поддержке. Постепенно они стали больше общаться. Особенно после того, как папа пригласил ее с дочкой Сашенькой на празднование своего тридцатилетия 19 июля 1992-го. В своем дневнике, который Елена вела нерегулярно с 1978 года, она написала: «В судьбу вошел Сафонов Санька. Как надолго и прочно ли – не знаю». Он красиво ухаживал за Еленой. У нас сохранились открытки, они были не только праздничные, но и повседневные, некоторые сопровождались стихами.
Для мамы было очень важно, что Александр очень привязался к Сашеньке. Они часто гуляли втроем, а однажды, когда Саше уже было примерно 9 месяцев, она назвала его «папой»! Как вспоминает мама, для нее это было неожиданным: «Никто не учил Сашу этому слову, в семье это слово не произносилось, к своему отцу я обращалась не иначе как „дед“». Забегая вперед, скажу, что папа всегда относился к моей сестре Саше как к родному ребенку, несмотря ни на какие семейные трудности и передряги.
Примерно в октябре 1992 года Елена и Александр начали жить вместе в общежитии. Комнаты в общежитии выдавались железнодорожникам, мама с дочерью Сашей жила в так называемой семейной, потом туда переехал и Александр.
Здесь надо сделать оговорку, что Александр Сафонов как воин-«афганец», видимо, благодаря особым усилиям своей матери, получил однокомнатную квартиру.
22 июня 1994 года родилась я, Галина Александровна Сафонова.
Наши собственные с сестрой воспоминания о детстве, когда с нами был папа, остались светлыми и радостными. Он проводил с нами много времени. Втроем мы играли в различные игры: «прятки», бадминтон, футбол, «догонялки», «кошки-мышки» и многое другое. Мама до сих пор хранит наши с сестрой детские рисунки, многие из которых были нарисованы совместно с папой. Сестра Александра особенно любит вспоминать, как отец катал ее на плечах: «Тогда весь мир представлялся мне, практически, с высоты птичьего полета… Эмоции захватывали, казалось, что ты могуч и всесилен, в тот же момент было очень страшно, казалось, что ты можешь упасть, либо еще хуже – ударится головой о потолок…»
Мы до сих пор часто с сестрой вспоминаем, как любили гулять на площади перед Домом культуры поселка Горьковский, у фонтана, который, как мне кажется, никогда не включали. Иногда мы вместе «гоняли» мяч по асфальту, иногда играли в «догонялки», мама и папа нам поддавались, но это я поняла только со временем, а бывало, что они сидели на лавочке и о чем-то разговаривали, а мы с сестрой играли под их присмотром.
Папа мог очень правильно пожалеть и утешить нас с сестрой. Мне особенно запомнился случай, когда я однажды, играя с другими детьми на детской площадке, «содрала» коленки и, получив дома первую медицинскую помощь от бабушки, уснула после продолжительных рыданий. Когда я проснулась, то увидела рядом с собой отца. Он сказал, что примчался, как только узнал о моей беде. Возможно, это было немного приукрашено папой, но я до сих пор верю только в его историю.
Летом мы всей семьей и с бабушкой со стороны нашей мамы, Александрой Владимировной, любили ходить на пруд. В прохладной воде купались все, кроме Александры Владимировны; бабушка мочила только ноги и наблюдала за купанием своих детей и внуков.
В нашей семье, наверно, как во многих семьях, весело праздновали Новый год: с подарками под елкой, с конфетами и мандаринами, с Дедом Морозом. Мама особенно вспоминает встречу 1997 года: «В комнате уже был накрыт праздничный стол, в середине зала стояла наряженная елка. Мы уже вовсю отмечали Новый год. Через некоторое время Саша куда-то вышел, наверное, побежал к бабе Нюре поздравить ее с наступающим. Звонок в дверь. Дверь открывается и заходит Дед Мороз, как полагается, борода из ваты, с посохом в руке, и спрашивает: „Здесь ли живут Шурочка и Галочка?“ У девчат от удивления раскрылись рты. Дед Мороз сразу же стал задавать им вопросы, не подождав, пока они придут в себя: как они поживают? не обижают ли друг друга? слушаются ли маму? У девчат были круглые глаза. Дед Мороз просит рассказать стишок. Шурочка, запинаясь, рассказывает первая с робостью и стеснением. После нее Галя с восклицаниями „и я! и я!“ рассказывает тот же самый стишок, дальше со словами „а вот исё! исё!“ начинает рассказывать тот же стих еще раз. Дед Мороз достает подарки из своего мешка и дарит девчатам. В этот момент у него отклеиваются то ли усы, то ли брови. Мы с ним встречаемся взглядом, я еле сдерживаю себя, чтобы не рассмеяться. Дед Мороз прощается и быстренько уходит. Тут Шурочка выходит из оцепенения и говорит: „Куртка у него как у папы!“ Обе подбегают к открытой входной двери, выглядывают в общий коридор и кричат: „Это же папа, папа!“».
Семья Сафоновых
Мама вспоминает случай, когда папа принес огромный красочно оформленный пакет с различными конфетами, печеньем, шоколадками, «чупа-чупсами», жевательными резинками, чипсами и т. п. Оказалось, что он купил всё это на свой ваучер. В то время наших граждан пытались убедить в том, что ваучеры – это часть национального достояния, которая позволит каждой семье решить свои проблемы. Надо их только правильно вложить в дело. Но отец не верил в эту идею и решил лучше хоть один раз порадовать своих детей. Мама была в шоке. В то время семья на свою зарплату не могла себе позволить ничего подобного. А сейчас она этот случай вспоминает с улыбкой, тем более что мы, дети, были в восторге.
Но семейное счастье Сафоновых было недолгим. Уже в 1996-м Елена впервые поняла, что у ее мужа есть серьезные проблемы не только с физическим, к чему она была готова, но и с душевным здоровьем: «Почти полгода живем у мамы… Устала от всего битого и ожидания концертов. Девчонки растут, их надо ставить на ноги», – запись из дневника мамы, 4 сентября 1996 г.
Размышляя над этим, мы склоняемся к тому, что мама, как и большинство людей ее поколения, просто не могла распознать и осознать, что она имеет дело с постафганским синдромом. Лишь спустя годы этот синдром будет описан, наши ученые-врачи проведут параллель между постафганским и поствьетнамским синдромом, который к этому времени уже хорошо изучили американцы. Позже советские ученые установили, что 35–40% воинов-интернационалистов остро нуждались в помощи психологов.
«В острой форме посттравматические стрессовые реакции могут проявляться в постоянной раздражительности, хронической депрессии, трудности установления доверительных отношений с другими людьми, в навязчивых воспоминаниях о прошлом и чувстве отчужденности от других людей» (Война в Афганистане. М.: Воениздат, 1991. С . 307-308).
Как я поняла по обрывкам переписки бабушки с моей мамой, она стала рассказывать маме о заболеваниях своего сына только в середине 90-х годов. В очередном письме бабушка прислала своему сыну и невестке ксерокопию статьи «Поставьте на ноги ваших сыновей!» из какой-то местной газеты. Статья написана И. Коваленко, матерью сыновей, воевавших в Чечне и столкнувшихся с теми же проблемами, что и матери бывших «афганцев». На этой ксерокопии Анна подчеркнет самые точные, правильные и важные для нее строки: «Хочу поделиться бедой, лежащей камнем на моей душе. Так уж вышло, что я одна воспитывала своих детей… А вернулись (с войны) мои сыновья, и я не узнала их. Издерганные, агрессивные, потерянные какие-то, ночью кричат, вскрикивают, бредят. Читать не хотят, не могут, телевизор смотреть – тоже. А какие они пришли оборванные, вшивые, ноги – сбитые, в мозолях. Работать в коллективе они теперь не могут. Жениться и жить семьей – не могут. Что уж говорить о том, чтобы они мне обеспечили старость, когда у них у самих зубов нет, здоровья нет. Словом, это молодые покалеченные судьбы. Наши дети гибнут там (на войне) физически и морально...»
Александр стал много пить, а в подвыпившем состоянии крушил все на своем пути, не осознавая своего поведения. У отца были выявлены поражения центральной нервной системы (ЦНС).
Мама и бабушка как могли боролись за здоровье мужа и сына. С середины 90-х годов Александр стал регулярно ложиться на лечение в госпиталь. У нас сохранились медицинские справки, благодаря которым мы узнали, что у него был ряд патологий головного мозга. Причем эти изменения возникли как следствие получения черепно-мозговых травм и интоксикации клеток головного мозга «во время службы в Афганистане». Это влияло на общее физическое состояния отца. Впоследствии у него стали случаться «приступы с потерей сознания, судорогами и пеной изо рта». Александр был признан инвалидом третьей группы. В связи с этим ему был «противопоказан тяжелый физический труд».
В 1997 году в Волгоградском областном клиническом госпитале ветеранов войн было открыто психотерапевтическое отделение, главным направлением которого было восстановление психического здоровья. Бывшие военнослужащие, уже будучи дома, на гражданке, продолжали воевать: громили мебель, били тарелки, чашки, кастрюли. У госпитализированных были каждодневные групповые занятия. Существовала специальная программа для семей ветеранов боевых действий. Некоторые беседы проводились втроем: муж, жена и врач-психотерапевт. Врач задавал вопросы: «Кто виноват? Вас спровоцировал(а) жена/муж? Ребенок неправильно себя повел?», отвечать на которые было весьма затруднительно. Разбирали бытовые проблемы: имеет ли смысл продолжать жить вместе, пытались понять, кто виноват в предыдущем конфликте, какие ошибки были сделаны и что этому способствовало. В этих беседах врач пытался вывести супругов на осознание своей доли вины и добиться того, чтобы они сделали шаги навстречу друг другу. Мама вспоминает эти беседы с горечью. Они были очень тяжелыми и, в конечном счете, не давали никаких результатов.
Конечно, лечение приносило некоторое облегчение. Отец становился спокойнее. Он очень скучал по родным и всегда стремился вернуться в семью. У нас сохранились некоторые письма папы из госпиталя. Мама хранит их уже не один год – не потому, что в них содержится какая-то важная информация, а видимо, потому, что в них сквозит та доброта и любовь, которая привлекла когда-то ее в этом человеке.
Но со временем всё повторялось. Папа дал клятву (в который уже раз) не пить. Этой клятвой послужила расписка, написанная им в тот же день: «Обет трезвости. Я, Сафонов Александр Анатольевич, призываю в свидетели Господа Бога, что с сего дня даю зарок не пить вина, водки, пива. А также вести трезвый здоровый образ жизни». Но эта расписка, конечно, ничего не изменила в жизни моей семьи. «Нет, не выдержал он и месяца, 24-го устроил опять здесь концерт», – записано в мамином дневнике. Позже она написала: «Порой бывает впечатление, что Сашка – зомби. Настолько меняется мимика, осанка, не говоря уже о его действиях. Словно его перещелкивает. Кто виноват? Или что виною этому?»
Подобные вопросы задавались не только моей мамой. В статье Н. Дудниковой «Научиться владеть собой» в журнале «Боевое Братство» (2007, № 9) я прочла созвучные слова: «Солдата обучают отвечать на собственное чувство страха агрессивным поведением. При достаточной тренировке этот навык доводится до автоматизма: человек агрессивно реагирует, не задумываясь, не осознавая, что именно его напугало. Именно этот гнев многие ветераны считают главной причиной своих жизненных трудностей в мирной жизни: „Не знаю, откуда это у меня“, „На меня вдруг что-то нашло“, „Порой это происходит без всякой причины“. Проблемы создает не просто умеренная злость, а неуправляемые взрывы ярости. Гнев можно сравнить со стихией огня: он несет в себе энергию, вырвавшись из-под контроля, он может оставить после себя выжженную пустыню там, где недавно были человеческие отношения».
Психические проблемы отца со временем не только не решались, но еще больше усугублялись, выяснилось, что он не только злоупотреблял алкоголем, но и принимал наркотики.
В одной из медицинских справок мы прочли: «Нормологический анамнез: употребляет алкоголь больше обычного в течение 5 лет. Толерантность – 1 литр водки. Пьет все виды спиртных напитков, но предпочитает крепкие спиртные напитки. Все виды контроля потеряны. К своему состоянию относиться не критично. Защитный рвотный рефлекс не выявлен.
В настоящее время родственников беспокоит крайняя агрессия в состоянии опьянения. С 1981 года начал употреблять коноплю, анашу путем курения. Чаще употребляет наркотик в состоянии алкогольного опьянения. Статус в настоящее время: ориентирован в полном объеме. Адекватен. Психически лабилен.
Настроение на лечение формальное.
Диагноз: Хр. алкоголизм 1–2 стадии. Злоупотребление наркотическими препаратами (анаша). Врач».
То, что наш отец стал наркоманом, мама долго скрывала от нас. Перед тем как отдать мне те документы, которые я сейчас цитирую, она меня спросила, уверена ли я в том, что хочу знать всю правду до конца? Я считаю, что мы с сестрой должны знать всю правду об отце, чтобы, по крайней мере, приблизиться к пониманию. Размышляя над этим, мы осознали, что проблема алкоголизма и наркомании, которым так подвержена значительная часть «афганцев», это проблема не только нашей семьи, это проблема социальная и касается очень многих семей, таких как наша. Ведь многие представители поколения моего отца впервые попробовали наркотики именно в Афганистане, а сейчас Афганистан является одним из главных поставщиков наркотиков в мире, в том числе и в Россию.
Н. Дудникова, которую я уже не раз цитировала, затрагивает вопрос об алкоголизме на войне: «Для снятия стресса на войне люди пользуются тем, что имеют. Пили и пьют на войне много, но не пьянеют. Хронический стресс снижает чувствительность к алкоголю. Во всех армиях мира перед боем рядовые и офицеры выпивали положенный им стакан. Для храбрости, а главным образом для предохранения от болевого шока при ранении. Впрочем, и после боя солдат пил стакан-другой для психологической разрядки. Шли в ход и наркотические средства».
А вот слова бывшего капитана А. Дубровского в книге «Война в Афганистане»: «Солдаты, да и кое-кто из офицеров, принимали наркотики не для удовольствия. Не каждый мог привыкнуть к изуродованным трупам своих товарищей. Вот и находили средство, чтобы забыться на время и успокоиться как-то».
Конечно, не все, кто прошел «Афган», впали в алкоголизм и наркоманию. Мы много размышляли над этим, пытаясь понять, почему наш отец не удержался, почему он поддался? В поисках ответа на этот вопрос мы обратились в Волгоградский областной клинический госпиталь ветеранов войн. Мы встретились с заведующим психотерапевтического отделения Андреем Григорьевичем Кривцовым, который был одним из лечащих врачей моего отца. Он вспомнил маму, вспомнил нашего отца. А на наш вопрос ответил довольно обобщенно. Врач, как многие современные психотерапевты, считает, что Афганистан в данной ситуации является только увеличительным стеклом, которое попросту умножило во много раз проблемы психики, заложенные еще в детском возрасте.
Положение и самочувствие воинов-«афганцев» усугубляло изменившееся отношение к ним и к проблеме Афганистана в обществе в 90-е годы. То, что в начале 80-х называли интернациональным долгом, в 90-е стали оценивать как стратегическую политическую ошибку. Такие перемены в оценках были страшны тем, что в обществе, в повседневности, формировалось негативное отношение к «афганцам» на личностном уровне. Находились люди, которые считали излишними даже те небольшие льготы, которые установило государство войнам-интернационалистам. Расхожей стала фраза, звучавшая из уст чиновников всех уровней: «Я вас туда не посылал».
Вторая половина 90-х годов, как я выяснила, оказалась самым тяжелым периодом жизни нашей семьи. Она прошла под знаком борьбы и надежды.
После прохождения реабилитационных курсов моему отцу иногда предоставляли путевки в санатории: в 1995 году – в Сочи, в 1997 году – в Ессентуки. 17 апреля 1997 г. мама записала в дневнике: «Сашке выдали семейную путевку в Ессентуки, я ездила в госпиталь, получила ее… Саша клянется, что пить не будет, но веры нет. Хотя, конечно, хочется семью…» Как для меня, так и для сестры, эта поездка значила многое – вся семья была вместе. Мы запомнили улицы этого курортного города, красивые архитектурные сооружения, улиток на каменном заборе, белок в парке, но не запомнили только одного – проблем, которые, оказывается, были в нашей семье за время пребывания в Ессентуках: «Сашка показал там себя во всей красе. Это лишний раз доказывает, что он не изменится. А у меня нет сил и желания подлаживать голову», – напишет мама по возвращению домой.
Мама боролась за отца несколько лет. Обращалась не только к врачам, но и к нетрадиционной медицине. Прошли через гипноз, кодирование, экстрасенсов, знахарей, «бабушек»...
В 1998 году Елена решила уйти с дочерьми к своим родителям. Решение родилось в ее сознании тогда, когда она стала замечать, что каждый вечер прислушивается к шагам на лестничной клетке. Она научилась по шагам понимать, в каком состоянии сегодня придет ее муж. Его приступы агрессии становились всё чаще и разрушительнее. Она стала бояться за нас, дочерей.
Решение уйти к своим родителям далось маме очень трудно, потому что она понимала, что ее уход ускорит деградацию мужа: «Сашка продал бабин Галин ковер. Он там скоро всё повынесет. Временами его очень жалко, по-человечески, ведь он бывает человеком, жаль, что прожигает свое здоровье и наше тоже, жаль, что не хочет, не может контролировать себя. Как коротка наша жизнь!.. Так он пропьет не только вещи, квартиры, но и себя…»
Так и получилось. 11 февраля 1998 года отец был уволен, как указанно в трудовой книжке – «по собственному желанию», а на самом деле это было не так. В это время у отца случались частые прогулы, но начальство решило его уволить только после эпилептического приступа, который случился на рельсах. Отец в это время работал монтером путей.
Бабушка по маминой линии с горечью вспоминала случаи, когда он приходил к своей теще и просил дать ему хоть сухарик. Александра Владимировна очень жалела его, подкармливала, как могла. Сокрушенно говорила ему: «Сашка-Сашка, какой мужик был… и что теперь с тобой стало…» Но в нем еще жива была потребность в заботе о своей семье. В конце 90-х было очень трудно устроить своих детей в детские сады, с этим в полной мере столкнулась семья Сафоновых. Садики были переполнены, но для детей своих сотрудников места в садике выделялись. Поэтому ради нас с Сашей 16 декабря 1998 года Александр устроился на должность слесаря-сантехника в ДУ № 2 Волгоградской КЭЧ. С этого момента меня и сестру оформили в детский сад «Белоснежка и семь гномов».
Папа приходил к нам с Сашей. Мы вместе гуляли, рисовали, играли как прежде. Саше особенно запомнился случай, когда мы все вместе ходили в «Луна-парк». Это было примерно в 1999 году. Ходили также на спортивную площадку. Отец учил нас подтягиваться, правда, у нас в то время получалось только висеть.
Несмотря ни на что, наши родители поддерживали отношения друг с другом. Они организовывали для нас с сестрой пикники на природе, рыбалку. В такое время мы чувствовали себя настоящей семьей. Но такие дни выдавались всё реже. Всё чаще мы видели папу с разбитым лицом, он очень изменился внешне.
Надо сказать, что тогда в 90-е мы с сестрой не могли осознавать весь драматизм того, что происходило в нашей семье и стране. Мама смогла сделать так, чтобы мы не почувствовали тотального дефицита, страшной для многих семей «бюджетников» инфляции, она долгое время молчала о проблемах отца, с которыми так долго и безуспешно боролась. Мы благодарны ей за то, что она сама не ожесточилась против него, сохранила в своей памяти и донесла до нас его лучшие черты. Мы считаем, что она поступила правильно, что не уничтожила документы, по которым мы смогли восстановить биографию отца.
Оглядываясь назад, мама признается: «Память – интересная штука, запоминает хорошее и выкидывает плохое как не нужную информацию. Спустя годы, Санька вспоминается по-доброму. Я знаю точно, он любил меня и восхищался. Он любил девчат и занимался с ними, нашим девчатам завидовали их друзья и подруги, даже те, кто жил с папами, не говоря о тех, кто воспитывался без отцов».
В начале октября 2002 года папа заболел. В это время он жил один. Мама пыталась устроить отца в больницу или госпиталь, но везде было отказано в госпитализации. Возможно, врачи были уверены в том, что он обречен. Мама каждый последующий день была рядом с ним, буквально кормила его с ложечки. Сам есть он уже не мог, с каждым днем становился всё слабее. Через несколько дней он практически перестал есть.
Я хорошо помню тот день, когда мама разрешила мне проведать папу. Он лежал на полу, так как перед моим приходом он упал с кровати.
Я села перед папой на корточки, держала его руку, она была холодная. Папа был очень слаб. Я до сих пор помню его взгляд: он смотрел на меня, а казалось, будто бы сквозь меня... Я не смогла сдержать своих чувств и расплакалась. Мне кажется, в ту секунду, всем присутствующим в комнате было понятно, что развязка близка. Мама подняла меня с пола и отвела домой. А я до последнего верила, что папа поправится и будет жить!
17 октября, около 8 часов утра папы не стало… Нас с сестрой на кладбище не взяли… Гроб несли его друзья-собутыльники. Все они довольно скоро ушли из жизни один за другим.
***
В свидетельстве о смерти Александра Сафонова указан диагноз – ишемическая болезнь сердца. Ему было всего сорок лет. Прошло почти десять лет, а я по-прежнему задаюсь вопросом, почему его век оказался таким коротким? Почему он, такой добрый и любящий, вдруг становился совсем другим человеком? Почему мама не смогла удержать его от пьянства? Почему всё это случилось именно с моим отцом? Эти вопросы всегда меня волновали и не давали покоя, как будто что-то важное осталось не сказанным всеми нами: и отцом, и мамой, и мной, и моей сестрой…
Когда я писала эту работу, всё дальше углубляясь в биографию своего отца, я узнала то, что мама не решалась нам рассказать, то, что мы с сестрой смутно помнили, не понимая до конца. Для меня очень важно, что мне самой удалось восстановить и понять нашу семейную историю. Мне вдруг открылась простая истина: с момента призыва в армию, судьба отца проходила под знаком «афганского синдрома». Она оказалась для него непосильным физическим и психическим испытанием. Конечно, можно рассуждать о том, что были люди, которые смогли сохранить свое психическое и физическое здоровье, начать новую жизнь, приводить яркие примеры удивительных судеб героев-«афганцев». Я искренне восхищаюсь этими людьми и желаю им здоровья на многие годы, но я не могу не думать о тех, кто как мой отец, не смог вернуться с этой войны…
Сейчас обнародованы приблизительные цифры безвозвратных потерь: 12–15 тысяч военнослужащих погибло или умерло от ран, полученных в Афганистане. Мой отец не числится в этих списках. Однако у меня нет сомнений в том, что он – еще одна из многих жертв этой войны.
Размышляя о причинах, ходе и последствиях Афганской войны, я невольно сравниваю ее с войной Великой Отечественной. Фронтовики Великой Отечественной войны, что бы ни говорили о сегодняшнем положении наших ветеранов, всегда признавались героями, защищавшими Отечество. Никто не может сказать, что жертвы, которые были принесены в той войне, напрасны. Совсем иная картина относительно Афганской войны и ее ветеранов.
В нашей стране получилось так, что вместе с признанием ошибки введения советских войск в Афганистан жертвы этой войны тоже были названы напрасными. Именно это последнее мне представляется крайне несправедливым. Ошибки сделали одни, осудили ошибки и объявили жертвы бессмысленными другие… А что же сами «жертвы»? Просто один из уроков истории? Некрасивые страницы истории, которые хочется скорее перевернуть? Это то, что убивало наших «афганцев», вернувшихся более или менее живыми или более или менее здоровыми.
Мы не можем что-то переиначить в истории, но мы можем и должны помнить эти самые некрасивые страницы истории и лучшие черты тех, кто мог бы прожить совсем иную жизнь...
