50 лет театру на Таганке — это полвека из истории страны. Театр — странное место, он изолирован и как будто отделен от реальности. В театре свои законы, свои критерии, это очень консервативный мир. В каком-то смысле в нем со времен Шекспира немногое изменилось, но нет точнее зеркала, чем театр, для того чтобы понять суть эпохи.
Все знают, что Таганка началась со студенческого спектакля. Но кто помнит фамилию руководителя того курса? И тех студентов, участников первого спектакля? А вот педагога, его поставившего, знают все.
Юрий Любимов, артист, красавец, полуцыган, герой-любовник, — играл главные роли в Театре Вахтангова. Но он еще «был и завтруппой, и замхудрука, и секретарем комсомола, был вообще фигурой очень крупной, — вспоминает Галина Коновалова, актриса театра. — Помню, были перевыборы парторганизации, а партбюро имело большой вес, секретарь говорит: такой-то получил 100%, и сзади голос совершенно взбешенного человека: «Вранье, я голосовал против». Повернулись, стоит Любимов, выкатив глаза: он все время был против чего-то, все время с чем-то боролся, я его называла «самосожженец».
В 47 лет жизнь Любимова совершила неожиданный вираж. До того он почти не занимался режиссурой, имел всего один — и неудачный — опыт постановки, но «Добрый человек из Сезуана» сразу сделал из него театрального лидера.
А ведь это был учебный спектакль, но какой-то необычный, и кафедра не хотела его принимать, сам Борис Захава тогда сомневался: Брехт — «драматург от разума, в нем нет нашей глубокой русской души». Любимов вспоминал: «Щукинская кафедра разбилась пополам. Одни говорили, что это пройденный этап самим Вахтанговым, мы, дескать, это уже проходили. А я был оболтус, ничего не боялся и сказал им: «Да, вы все это проходили, но мимо. Мимо вы прошли, уважаемые! Вот в чем трагедия-то ваша».
Лидерские качества плюс темперамент плюс умение вовремя повернуть обстоятельства в свою пользу: перед сдачей спектакля кафедре Любимов распустил слух о том, что показ будет единственным, что спектакль закроют. Поэтому пришло столько народу, что снесли дверь в зал. А еще в этот же день, так же не случайно, в газете «Неделя» вышла хвалебная рецензия.
Событие было хорошо подготовлено, но случилось оно вовсе не из-за интриг или пиара, о спектакле сразу заговорили как о манифесте нового искусства.
Рождение нового театра в 1963 году было логичным, потому что в это время вообще рождалась новая культурная эпоха. Ее становление было очень непростым, трудным, противоречивым, но чрезвычайно долгожданным. Оттепель в искусстве ведь наступила не сразу после ХХ съезда, потребовалось время на созревание.
Разве сейчас кто-нибудь жалеет о том старом Театре драмы и комедии, который по инициативе руководства Минкульта очистили для Любимова? Таганка в тогдашней Москве была местом небойким, зрители в этот театр добирались редко, но, между прочим, там как раз в это время появился молодой режиссер Петр Фоменко, который, немного поработав при Любимове, потом ушел. Труппу расформировали, освободив места для любимовских студентов, Смехов и Ронисон остались от нее в наследство, и со стороны пришло много актеров: Высоцкий, Золотухин, Филатов, Шаповалов, Губенко, Дыховичный.
Не случайно недавно эту историю вспоминали в связи с Театром Гоголя.
Но тогда нового от театра ждали страстно, хотя в те времена новаторами тоже были далеко не все. В чем только не упрекали Любимова, но все нападки только разогревали в нем бойцовский дух. Чем сильней ругали, тем громче он созывал в свою защиту — всех, кого мог, от Лили Брик до Петра Капицы. Таганка в некотором смысле была делом чести советской интеллигенции, хотя, по сути, это был вполне советский театр — в том смысле, что он существовал внутри советского мифа, делившего мир на черное и белое, на правильное и ошибочное.
Театр прямого высказывания — и за этой поддержкой, за прямотой и чувством солидарности приходила в театр публика, вынянчившая его своей любовью.
Я не застала Таганку молодой. В мое время это был уже театр солидный, престижный, его билетами расплачивались за услуги со стоматологами, и кабинет Любимова, расписанный автографами знаменитостей, был столь же модным и дорогим местом, как ресторан Дома литераторов. Но вот одно впечатление от спектакля Таганки запомнилось мне очень ярко.
1982 год, после смерти Брежнева в ноябре новым генсеком стал Андропов, а в декабре Любимов показывает «Бориса Годунова» с Николаем Губенко в главной роли. Я сижу на одном из публичных прогонов, которые театр непременно устраивает до официальной сдачи спектакля управлению культуры. Финал, бояре представляют народу нового царя — Дмитрия Самозванца, — приходит известие, что дети Годунова убиты, и в ответ, как гласит знаменитая ремарка, «народ безмолвствует».
Так вот последние слова пьесы, боярина Мосальского: «Что ж вы молчите? Кричите: да здравствует царь Димитрий Иванович!» — были обращены к нам, сидящим в партере зрителям, которые в этот момент как раз чувствовали себя статистами, исполняющими роль народа, ну и, натурально, безмолвствовали. А поскольку только что страна пережила первую после многих лет незыблемости смену власти, реальное ощущение собственной безгласности все почувствовали очень остро.
Это было сильное переживание и очень таганковское. Спектакль так и не разрешили. До изгнания Любимова из страны в марте 1984 года оставалось 15 месяцев.
Прошло 50 лет, ландшафт театрального мира стал иным.
Когда стало ясно, что к своему 50-летию Таганка подходит бесхозной и после смерти Валерия Золотухина на место художественного руководителя просто некого пригласить, а сам Любимов решительно отказывается от любого участия в жизни театра, департамент культуры Москвы принял решение отметить юбилей не вполне обычно.
Была создана Группа юбилейного года из молодых людей, которые предложили свой план работы с исторической памятью. Участники группы не имели собственных воспоминаний о любимовской Таганке, у них не было ни обид, ни пристрастий, они просто были намерены по-своему отрефлексировать легенду. И главным принципом их проекта была децентрализация истории Таганки. Вместо восхищения легендарными спектаклями и актерами они стали собирать свидетельства рядовых участников, от вахтеров и билетеров до простых зрителей.
Театр на Таганке существовал как часть жизни людей, именно поэтому в конечном итоге и стал столь значимым: его главная миссия была даже не в создании тех или иных произведений, но в самом факте существования этого феномена.
Однако театральный мир и тут не подвел: скандал разразился столь бурный, что можно было бы подумать о фундаментальном разрушении основ. Да, собственно, так оно и было.
Новая молодая команда — режиссеры Дмитрий Волкострелов, Семен Александровский, Андрей Стадников, художник Ксения Перетрухина и другие — невзначай задела главный нерв сегодняшнего времени.
Они не хотели революций, увольнений, они не бунтовали, не обличали, они просто полностью поменяли ракурс.
Ксения Перетрухина устроила в фойе театра выставку. Не из фотографий и архивных документов — просто на белых стенах появились черные надписи, цитаты классиков, современные высказывания. И это взбесило часть труппы. Одна из надписей заканчивалась так: «Вспомнить и затем инициировать актуальные сегодня художественные процессы, снова сделать Таганку местом дискуссий и общественных дебатов».
Вместо дискуссий начался скандал. Истерические крики, обвинения, доносы, возмущенная общественность негодовала. Актеры обвинили авторов выставки в «кощунстве» и «оскорблении чувств». Взывая к священной памяти основателей театра, одна актриса патетически ссылалась на авторитет президента Путина, который как-то приходил смотреть нынешний спектакль «Высоцкий».
Один из старших членов труппы спонтанно, но точно сформулировал суть конфликта:
«Мы живем в очень сложное время — не то что в междуцарствие, потому что был царь, а теперь команда, — мы входим в мучительно-демократический период».
Царь — это, конечно, Любимов. Команда — та самая молодежь, которая начала работать с мифом Таганки. А демократическая модель сознания для людей, сформированных в тоталитарной модели, действительно мучительна.
Дмитрий Волкострелов, совсем не революционный художник, не лидер в старом понимании, ответил не менее афористично: «При всем уважении к Юрию Петровичу вся проблема «Таганки» в том, что любая тоталитарная система рано или поздно рушится — мы сейчас находимся на руинах».
Но, как известно, руины порой защищают особенно неистово.
Символический смысл выставки Перетрухиной, заменившей на стенах фойе театра привычные артефакты на скромные графические символы, обнажил главный конфликт: не надо ничего менять. Страх перемен, их мучительность и человеческий ужас перед необходимостью подчиняться новым вызовам времени — вот сегодняшний день театра, и не только Таганки, и не только театра.
Дело в том, что новое художественное сознание требует перемен куда менее эффектных, но куда более радикальных, чем во времена оттепели. Журналист Ольга Шакина, рассказывая о спектакле Андрея Стадникова «Репетиция оркестра», составленном из воспоминаний старых работников театра, определила очень отчетливо: «Актуальное искусство, отрицающее иерархии, неуязвимо: в нем оставлены лакуны для шепотов и криков, шарканья ног покидающих зал, перегоревшего света и светящегося телефона — любой возможной зрительской реакции.
Потребители традиционно тоталитарного искусства с непременным художником-диктатором и публикой-паствой попали в пространство, где их никто никуда не ведет, а только кивает и смотрит за реакцией.… Переместиться из пространства лозунга в пространство диалога оказалось физически больно».
Пространство диалога, который предлагают молодые художники, оказывается действительно мучительно некомфортным. На помощь Таганке призывают власть, члены Совета Федерации по просьбе части коллектива вступаются за незыблемость и неприкосновенность. В ход идут обвинения в отсутствии патриотизма и пропаганде аморальности, насилия, гомосексуализма, педофилии, приплетаются Майдан, «Правый сектор», площадь Сахарова и прочие жупелы встревоженной дремучести.
И вот уже спикер Совета Федерации Валентина Матвиенко предлагает обратиться к министру культуры Владимиру Мединскому, чтобы пресечь…
Ничего, что все эти фантазмы всплыли в голове сенаторов или актеров, жалующихся сенаторам, без всякого на то реального основания. Главная битва там, в головах, и происходит. И от этого она не менее революционная, чем та, что положила начало легендарному театру. Но она несравненно менее эффектна.
Студенты Вахтанговского училища в далеком 1963 году, волнуясь, готовились к выходу: спектакль «Добрый человек из Сезуана», расчерченный пошагово, как вокальная партитура, требовал предельной собранности и дисциплины. Их педагог Юрий Петрович Любимов в зале мигал фонариком — это было его изобретение, чтобы держать форму, строгую и непривычную для артистов: когда актеры ошибались, он включал красный свет, зеленый зажигался, когда все шло правильно.
Это очень здорово, когда кто-то тебе сигналит в темноте. Но всегда наступает время, когда сигналы прекращаются. И приходится за все отвечать самому. И это время как раз пришло.
Источник:
"Газета.ру", 23.04.2014,
