26.01.2006 | Виньетки
Селф-имиджРождественский рассказ
У нас в Калифорнии одеваются неформально. В магазин можно пойти и в пижаме — у кого есть пижама. Гостьям из российского далека приходится объяснять, что губная помада, каблуки и haute couture уместны в университете только по большим оказиям. А так — джинсы, шорты, футболки, кеды, на худой конец, миниюбка.
Так что у одного первокурсника даже вызвал недоумение портрет аксеновского персонажа: «Гроссмейстер был воплощенная аккуратность, воплощенная строгость одежды и манер, столь свойственная людям, неуверенным в себе и легко ранимым».
Я сказал, что же тут непонятно: если у человека комплексы, он облачается в защитную броню условностей, жилетов, воротничков, орхидей в петлице, а если он собой доволен, стесняться ему нечего, и он, как вот я сейчас, может одеваться как попало. Студенты внимательно меня оглядели и понимающе засмеялись.
Действительно, я настолько в этом смысле расслабился, что мне даже как-то раз предложили сэндвич — как бомжу. Об этом я уже писал («Санта Барбара»).
Но на днях ко мне дважды обратились, наоборот, за милостыней. Что навело их на мысль, что я раскошелюсь? Нищим я не подавал никогда, оправдывая это в СССР собственной бедностью, а в Штатах — огромностью уплачиваемых мной налогов. Что этот принципиальный отказ в моем облике не прочитывался, настораживало.
Одно дело — не следить за одеждой, другое — потерять лицо и выглядеть неизвестно как, то как голодный нищий, то как мягкотелый интеллигент. От этого один шаг до самокопания, сомнений в своей идентичности, а там и до блейзера, тройки, трубки, сигары.
Мысленные ссылки на пушкинский протеизм не убеждали. Оставалось утешаться предположением о физиогномической невнимательности бомжей, которых попутало разлитое в воздухе рождественское настроение. Типа время было такое.
Санта Моника, 29 декабря 2005.
***
« Я стал наделять своих героев сверх их собственных гадостей моей собственной дрянью. Вот как это делалось: взявши дурное свойство мое, я преследовал его в другом званье и на другом поприще, старался себе изобразить его в виде смертельного врага… преследовал его злобой, насмешкой и всем чем ни попало»
Он уходит, но загадка недоданных подробностей продолжает, выражаясь поэтически, подобьем смолкнувшего знака тревожить небосклон… И занимает меня до сих пор, полтора десятка лет спустя.