Авторы
Уже не раз приходилось об этом и думать, и говорить, и писать. О том, что слово и весь мало контролируемый пучок его значений если чем-то и связаны друг с другом, то уж точно не знаком тождества.
Вообще-то думать и говорить все время приходится даже не об этом вполне вроде бы очевидном обстоятельстве, а о том, что оно, это обстоятельство, вполне очевидно лишь тем, кто наделен абстрактным мышлением. Но ведь многие, очень, к сожалению, многие склонны полностью отождествлять слово с его значением, знак с означаемым, изображение с изображаемым.
Отсюда, как мне кажется, проистекает большинство бед или, как минимум, разнообразных недоразумений, иногда роковых.
В контексте недавних бурных и бестолковых общественных свар и суетливых законотворческих телодвижений, связанных с "оскорблением чувств", эта неразрешимая проблема необычайно актуализировалась.
Вновь и вновь возникает необходимость напоминать о том, что, например, Бог как живая реальность существует лишь для верующих. А слово "бог" существует для всех носителей языка. Бог живет в храмах, в священных книгах, в молитвах и в сердцах верующих. А слово "бог" живет в языке, и живет оно там не по тем или иным религиозным канонам, а по законам самого языка. Идиома "бог его знает" означает буквально то же самое, что и "черт его знает". Или, допустим, "хрен его знает". Или, пуще того, носителем абсолютного знания выступает иногда то самое, эвфемизмом чего выступает пресловутый "хрен". Кому-нибудь придет в голову говорит здесь что-либо о богохульстве или об оскорблении чьих-либо чувств?
А реплику "Господи! Да отстань ты уже от меня, наконец! Надоел, ей-богу" можно воспринять как богохульную? Впрочем, почему бы и нет - было бы желание. Ни человеческому гению, ни человеческой глупости пределов нет и пока не предвидится.
Или вот небольшая история, финал которой, вырванный из контекста, вполне может кому-то показаться вопиюще кощунственным и святотатственным.
Приятель рассказывал, как он присутствовал однажды при довольно вязком разговоре двух сильно подвыпивших художников. Один из них, настроенный, так сказать, боевито, долго и довольно надоедливо наседал на своего друга и коллегу, повторяя время от времени: "Нет в тебе, Мишка, бога! Во мне бог есть. И в Таньке, - и он тыкал большим пальцем в сторону своей жены, уже утерявшей к тому времени способность к речепорождению, - и в Таньке есть бог. А в тебе, Мишка, бога нет, так и знай". Мишка, настроенный более миролюбиво, чтобы прекратить эту бредовую эскападу, лениво соглашался: "Ну что делать, Володь! Нет так нет". Но Володя не унимался и все объяснял другу, что бога в нем нет.
Это повторялось довольно долго и закончилось тем, что художник Мишка, который был, между прочим, человеком воцерковленным, поднял на своего зоила кроткий взор и отчетливо - неожиданно для всех и прежде всего для себя самого - произнес: "А я е..л твоего бога!" Дискуссия на этом, понятное дело, завершилась.
Нельзя, никогда нельзя вырывать то или иное высказывание из контекста. Из контекста этой сцены, например, вполне очевидно, что в словосочетании "твоего бога" ключевым является слово "твоего". "Твоего", то есть не Бога вообще, а именно того самого "бога", в отсутствии которого внутри себя был обвинен упомянутый Мишка, вынужденный столь сильнодействующим способом завершить этот мучительный и бессмысленный разговор.
Тесное соседство в языковом обиходе "бога" со словами, обслуживающими, так сказать, низовые области человеческого бытия, - явление вполне распространенное. И если идиоматику понимать не как идиоматику, а понимать ее буквально, могут происходить коварнейшие курьезы, вроде такого, например.
В одном столичном издательстве работала корректором дама средних лет. Корректором она была хорошим - грамотным и внимательным. К тому же была она добрым, отзывчивым и скромным человеком. Одним словом, ею были довольны. Да и свою набожность (а она была набожной) она не выставляла напоказ, что тоже свидетельствовало о ее человеческой адекватности. А в производственном процессе ее набожность проявлялась лишь в одном: когда ей в том или ином тексте попадалось слово "бог", она механически поправляла "б" на "Б". При этом полностью игнорировался контекст. Так, однажды она правила рукопись какого-то переводного романа. Герои, а также героини этого довольно фривольного романа и изъяснялись весьма вольно. Там, например, две подружки обсуждали подробности своей интимной жизни. Одна из них, рассказывая о своем новом возлюбленном, похвасталась: "Он, конечно, не ахти какой красавец! Но трахается он как бог!"
Ну, дальше все понятно. В общем, усилиями благочестивой корректорши вполне невинная фраза превратилась во вполне кощунственную и, прямо скажем, оскорбительную для чувств верующих. Так бывает. И бывает это, как правило, не от коварных замыслов, а от самой обыкновенной глупости.
И напоследок. Наткнувшись где-нибудь на фразу "Я Бог", не спешите записывать ее автора в гордецы и богохульники. Лучше вспомните, что она принадлежит Державину, автору оды "Бог", и прочите эту оду с начала и до конца. И не только Державина. И не только оды.
«Ряд» — как было сказано в одном из пресс-релизов — «российских деятелей культуры», каковых деятелей я не хочу здесь называть из исключительно санитарно-гигиенических соображений, обратились к правительству и мэрии Москвы с просьбой вернуть памятник Феликсу Дзержинскому на Лубянскую площадь в Москве.
Помните анекдот про двух приятелей, один из которых рассказывал другому о том, как он устроился на работу пожарным. «В целом я доволен! — говорил он. — Зарплата не очень большая, но по сравнению с предыдущей вполне нормальная. Обмундирование хорошее. Коллектив дружный. Начальство не вредное. Столовая вполне приличная. Одна только беда. Если вдруг где, не дай бог, пожар, то хоть увольняйся!»
