Авторы
15.12.2005 | Просто так
Страховое обеспечениеЕдинственное спасение наше вовсе не в повышенной бдительности, а, напротив, в том, что мы легкомысленны и фаталистичны
Заголовок следует понимать так, что мы на всю свою жизнь надежно обеспечены различными страхами. Не одними, так другими. Мы боялись, боимся и будем бояться. В детстве – чего-то одного, в отрочестве - другого, в юности - третьего, в старости – и вовсе четвертого.
Кроме страхов вечного пользования, таких, как, например, страх смерти, каждая эпоха была характерна собственным каталогом фобий и ужасов. Когда-то боялись леших и русалок. Потом - гнева барина и приезда станового. Боялись ревизора, квартального, татя в нощи, шпика в гороховом пальто, дворника с бляхой и свистком. Боялись казака с нагайкой, цыгана с серьгой, дядю Сэма с першингом, чечена с детонатором. Боялись шпионов, диверсантов и вредителей. Но еще пуще боялись «компетентных органов». Боялись колорадского жука и непарного шелкопряда. Боялись соседей и вагонных попутчиков.
Как только чуть-чуть перестали бояться Сталина, стали бояться атомной войны. Когда страх перед Американцами чуть поугас, обнаружился ужас перед китайцами. Готовы были стерпеть все, что угодно, только бы не было войны. Частушка "С неба звездочка упала прямо милому в штаны. Хоть бы все там оторвало, лишь бы не было войны" вполне отражала умонастроение эпохи.
Боялись оспы в конце 50-х и холеры в начале 70-х. Да что там оспа и холера. А куда было деваться от тех зловещих невидимок, которые с неясной целью незаметно кололи нас шприцами? Что кололи? Зачем? Какая разница? Кололи и все. Таких, которых укалывали, я лично не видел, но зато слышал в детстве множество рассказов про «одну женщину с Веркиной работы», которую кольнули в очереди за ковром. Последствия этих инъекций рассказах почему-то в не фигурировали. Видимо, младенческого происхождения ужас перед самим фактом укола был вполне самодостаточен.
А еще нас просвечивали лучами и всячески зомбировали. Нас воровали и разбирали на отдельные органы. А если мы не проявим должной бдительности, то не успеем ведь и оглянуться, как нас начнут клонировать. Что это такое и что все это значит, не вполне понятно, но тем-то оно и страшнее. А «бесхозные вещи», по поводу которых надо немедленно сообщать кому следует? В общем, «ужас, ужас, страх, петля и яма для того, кто на земле родился».
Вот мы и боимся. И, в общем-то, далеко не всегда безосновательно. И единственное спасение наше вовсе не в повышенной бдительности, а, напротив, в том, что мы при всем при том легкомысленны и фаталистичны, как жители острова Таити.
Я во всяком случае не припомню ни одной по-настоящему массовой паники. А помню я, как в октябре 93-го года, когда на одном конце Нового Арбата шла небутафорская пальба, на другом - осуществлялась бойкая торговля трогательными сиамскими котятами. Более мирной картины трудно было себе вообразить. Это что – бесстрашие или атрофия воображения? Это, видимо, и то, и другое. В том смысле, что это - одно и то же. А вот хорошо это или плохо, я, честно говоря, не знаю.
Коды и знаки приближающейся опасности формируются, как правило, в детском возрасте. С детства я привык понимать ее лексику, морфологию и синтаксис. Я точно знал, что скорее всего последует за фразой «парень, закурить не найдется?» В крайне редких случаях это могло означать всего лишь то, что человек хочет стрельнуть у тебя сигарету. Но по особой интонации и непереводимой системе жестов ты понимал, что именно сейчас произойдет.
В начале 90-х годов я провел пару недель в американском городе Сан-Франциско. Меня поселили в мастерской какого-то художника, которого я так ни разу и не видел. Мне просто выдали ключ и сказали, что здесь я могу пожить и что в холодильнике есть фрукты, яйца и молоко. И я вальяжно шлялся по окрестностям. Особенно мне нравилось гулять ночью. Вокруг моего жилища проистекала какая-то малопонятная и, как мне казалось, невероятно забавная ночная жизнь. Однажды я засиделся в гостях у одного знакомого, жившего в другом районе, но недалеко, в пределах пешего хода. В полночь я засобирался домой. «А как ты поедешь?» - спросил хозяин. – «А я пойду пешком. Это недалеко». – «А где?» - «На такой-то улице». – «Ты что! - завопил хозяин, - Это же самое криминальное место в городе. Туда можно ездить только на машине и чтобы машина обязательно подъезжала к самому подъезду. А иначе...» Он не договорил.
И я стал бояться.
Хорошо, что до моего отлета оставался один лишь день. Но весь этот день я крался вдоль стен, воровато озираясь по сторонам. Взгляды прохожих сделались угрожающими, а в подворотнях притаились невидимые убийцы. Часов в восемь вечера я заперся на все замки и сел у телевизора, прислушиваясь к неясным шорохам. Впорочем, как можно заметить, все обошлось. Во всяком случае на этот раз.
Как нам лучше и спокойнее – знать и понимать эту знаковую систему или пребывать в блаженном неведении, вопрос, однозначного ответа не имеющий. Не может ли быть так, что опасности подстерегают нас именно там и именно тогда, где и когда мы их ждем? Не может ли быть так, что что своими страхами мы сами выманиваем зло из его нор и щелей? Все может быть.
И какой вывод сделать из сказанного? Ох, не знаю. Очень хотелось бы выступить с пламенным призывом: не бойтесь, мол, господа, ничего, мол, не бойтесь. Главное, мол, не бояться, и тогда все будет хорошо.
Да нет, что-то не получается. Да и с чего бы: я ведь и сам боюсь. А иногда – так даже и очень.
Однажды она спросила: «Ты ел когда-нибудь варенье из роз?» Ничего себе! Варенье из роз! Какой-то прямо Андерсен! Варенье! Из роз! Неужели так бывает? «Нет, - ответил я с замиранием сердца, - никогда не ел. А такое, что ли, бывает варенье?» «Бывает. Хочешь, я привезу тебе его в следующий раз?» Еще бы не хотеть!
Можно, конечно, вспомнить и о висевшем около моей детской кроватки коврике с изображением огромного ярко-красного гриба, в тени которого, тесно прижавшись друг к другу, притулились две явно чем-то перепуганные белочки. Что так напугало их? Коврик об этом не счел нужным сообщить. Одна из первых в жизни тайн, навсегда оставшаяся не раскрытой.
