27.05.2010 | Виньетки

Уроки испанского

Памяти В.П. Аксенова и Ю.К. Щеглова

Говорят, что в ответ на вопрос журналиста, как становятся писателем, Хемингуэй сказал:

- Как становятся писателем? Наверно, надо любить предложения. Вы любите предложения?

Я люблю предложения. И я думаю, что любить их нужно не только писателям, но и читателям. Ведь читая, важно настроиться на одну волну с писавшими -- писавшими, как будет видно из дальнейшего, на волнах, общих с писавшими до них. 

Одно предложение, прочитанное четыре десятка лет назад, я помню все это время, периодически пытаюсь разгадать его секрет, и только недавно, вроде бы, что-то понял.

Предложение это – из одного мелкого рассказа Василия Аксенова,  настолько проходного, что, когда я захотел его процитировать, то долго не мог его разыскать, ни сам, ни с помощью знатоков аксеновского творчества.

Оно скрывалось в нижеследующем пассаже:

«Помню пикник. Над лазурными водами Кратовского водохранилища это было. Леночка Рыжикова, юная балерина, вся сияла, вся трепетала, никак не могла успокоиться: вчера у неё был дебют в одном из крупнейших театров республики. Все её расспрашивали, шумно восхищались, все трепетали синхронно. Один лишь Стаc  Рассолов уловив паузу в общем восторженном разговоре прогудел через силу:

- Как же, как же... Был я вчера в театре, видел, как ты там резвилась с изяществом бегемотицы. Нет, мамаша, не лезь ты в балет со своими данными. Твоё дело — четыре “К”: киндер, кюхе, клайде, койка.

Леночка ахнула, сжала руки на груди. На беду мимо как раз проплывала размокшая газета со статьёй о вчерашнем балете. Любой мог прочесть: “Недюжинным темпераментом порадовала зрителей молодая Елена Рыжикова...” Подписана статья была Глебом Латунным, который сидел среди нас и смотрел на Елену».

Но память мне немного изменила. Она слепила некий оптимальный дайджест, в котором водохранилище, подплывшая газета и отзыв об артистке умещались в пределах одного предложения. А имя артистки я вообще перепутал, полагая, что речь идет об Ирке Ивановой, героине рассказа «Жаль, что вас не было с нами» (1964), -- возможно, потому, что этот рассказ более знаменит и дал заглавие целой книге (1969), которую мне в дальнейшем надписал сам автор (Prof. Z. – Ал. Жолковскому. До сих пор жалею, что Вас тогда не было с нами. В. Аксенов). Но там искомого предложения нет, и я направил своих добровольных помощников по ложному следу -- на поиски несуществующего второго рассказа с Иркой Ивановой.

Однако, поскольку ключевым было все-таки не имя артистки, а сочетание газеты, водохранилища и рецензии, то, в конце концов, выловить нужный текст удалось – из интернета. Выяснилось, что речь идет о рассказе «Ранимая личность», впервые опубликованном на знаменитой в свое время 16-й полосе «Литературной газеты» (1970, № 4), а в новые времена перепечатанном в газете «Литература» издательского дома «Первое сентября» (№ 16/2007) и выложенном на ее сайте.

Ну, кое-что ясно сразу. Дух полуофициальной культурной элиты рубежа 70-х как нельзя нагляднее запечатлен в образе компании, закусывающей на берегу замусоренного водохранилища, и извлекаемой из воды и тут же зачитываемой случайно подплывшей газеты, каковая, несмотря на всю свою внешнюю, да, подразумевается, и сущностную, неприглядность, вдруг оказывается неожиданно близкой персонажам. К тому же, броский контраст: трепетная балерина -- размокшая газета. И все это так, между делом, рассказ на этом не задерживается, он, собственно, не о балерине, а о заглавном герое -- якобы ранимом хаме.

Но за этими незамысловатыми эффектами мне всегда мерещились какие-то широкие, чуть ли не мировые, литературные горизонты. Выражаясь научно, интертексты.

Я уже писал о подпитывающем толстовском  источнике моего любимого эпизода из «Острова Крым», в котором лейтенант Бейли-Лэнд, спасает Крым от большевиков (1). 

1. Cм.: Эросипед и другие виньетки. М.: Водолей Publishers. C. 568-572.

И даже подступал к самому Василию Павловичу с вопросом, не опирается ли вот это мое любимое место из «Затоваренной бочкотары» (1968):

 
« был единственным  в  своем  роде  специалистом  по маленькой латиноамериканской стране Халигалии.

     Никто  в  мире  так  живо  не  интересовался  Халигалией,  как  Вадим Афанасьевич руг   интересов   Вадима Афанасьевича охватывал все стороны жизни Халигалии. Он знал  все  диалекты этой страны ,  весь фольклор,  всю  историю,  всю экономику, все улицы и закоулки столицы этой страны города  Полис  и  трех остальных городов, все магазины и лавки на этих улицах, имена их хозяев  и членов их семей, клички и нрав домашних  животных,  хотя  никогда  в  этой стране не был. Хунта, правившая в Халигалии, не давала Вадиму Афанасьевичу въездной визы, но простые халигалийцы все его знали и любили,  по  меньшей мере с половиной из них он был в переписке, давал советы по части семейной жизни, урегулировал всякого рода противоречия» --

-- не опирается ли оно на вот этот любимый мной пассаж из «Гюи де Мопассана» Бабеля:

«Приютил меня учитель русской словесности -- Алексей Казанцев.

Он жил на Песках   Приработком к скудному жалованью были переводы с испанского .

Казанцев и проездом не бывал в Испании, но любовь к этой стране заполняла его существо -- он знал в Испании все замки, сады и реки».

Но Аксенов отвечал, что бабелевского рассказа не помнит, а, может, и вообще не читал (2). А что касается небывания в изучаемой стране, то, дескать, это советская жизненная реалия. Вот, например, вы, спросил он, вы, специалист по языку сомали, вы в Сомали бывали? Пришлось признаться, что не бывал.

2. См. А.К. Жолковский. Блуждающие сны и другие работы. М.: Наука -- Восточная литература, 1994. С. 15, 17.

Я охотно узнавал себя в Дрожжинине и в пикникующих у водохранилища (только мы со Щегловым живали в палатке и при лодке не на Кратовском, а на Тишковском), но упорно верил, что объяснений надо искать не в жизни, а в литературных архетипах, инвариантах, выразительных конструкциях. Аксенов мог и не заимствовать дрожжининской ситуации из казанцевской, а повторить – и развить ее  -- в силу сходной художественной логики. Правда, мало того, что Дрожжинин в Халигалии не бывал, далее по ходу сюжета выясняется – сначала постепенно, а потом сразу (как говорится в одном месте у Хемингуэя), -- что он-то не бывал, а его бывалый друг Володька Телескопов бывал и даже крутил романы с заочно обожаемыми Дрожжининым красотками. А  ведь нечто подобное происходит и в рассказе Бабеля: Казанцев в Испании не бывал и все время сидит у себя на чердаке за чтением и переводами, тогда как герой-рассказчик чуть ли не буквально переносится во французский мир Мопассана и, подобно герою новеллы, переводимой им вместе с пышнотелой Раисой, ему удается «позабавиться» с ней.

Разумеется, и это дополнительное сходство может быть чисто типологическим, не доказывающим заимствования. Тем более,что бабелевскому Казанцеву, в отличие от Дрожжинина, не приходится пережить момент неожиданного прозрения, -- скажем, вдруг узнать о проникновении молодого протеже в его испанские замки (3).

3. Прозрение, но не комическое, а трагическое, переживает сам герой: читая биографию Мопассана, он осознает, что его в конце жизни тоже может ждать сумасшествие.   

Констатировав «прозрение»  Дрожжинина (который вдруг осознает, что Володька поет «йе-йе-йе, хали-гали» потому, что побывал в Халигалии), я неожиданно испытал собственное. Я сообразил, что некоторое «прозрение» есть и в пассаже о водохранилище: в случайно подплывшей  газете помещен отзыв одного из собравшихся о другом! Но общий сюжетный ход (прозрение, внезапно подсказываемое с самой неожиданной стороны) реализован в рассказе не так, как в «Бочкотаре», а несколько более традиционным образом – с опорой на документ. В других случаях это может быть письмо Хлестакова к Тряпичкину («Ревизор»), дневник Глумова («На всякого мудреца довольно простоты») или письма штурмана «Св. Марии», которые попадают в руки Сани Григорьева в раннем детстве и лишь потом оказываются имеющими прямое отношение к его жизни и любви («Два капитана»).

Последний случай особенно близок к аксеновскому. Вот самое начало романа:

«Помню просторный грязный двор Двор стоял у самой реки, и по веснам, когда  спадала  полая  вода, он  был усеян щепой и ракушками,  а иногда  и  другими,  куда  более  интересными вещами. Так, однажды мы нашли туго набитую письмами сумку,  а  потом  вода принесла и осторожно положила на берег и самого почтальона

Сумку отобрал городовой, а письма, так как они размокли и уже  никуда не годились, взяла себе тетя Даша. Но они не совсем размокли:  сумка  была новая, кожаная и плотно запиралась. Каждый вечер тетя Даша читала вслух по одному письму, иногда только мне, а  иногда всему двору».

«Два капитана» Аксенов, скорее всего, читал (увы, теперь уже не спросишь!), но значит ли это, что свою размокшую газету он взял оттуда? Или у них был общий источник?

В истории европейского романа все дороги ведут к «Дон Кихоту», и вот что в главе IX Первого тома сообщает повествователь о том, откуда он почерпнул большую часть рассказываемой им истории.  

«Однажды, идя в Толедо по улице Алькана, я обратил внимание на одного мальчугана, продававшего  торговцу шелком тетради и старую бумагу, а как я большой охотник до чтения и читаю все подряд, даже клочки  бумаги, подобранные на улице , то взял я у мальчика одну из тетрадей и по начертанию букв догадался, что это арабские буквы. Но догадаться-то я догадался, а прочитать не сумел В конце концов судьба свела меня с одним мориском н взял в руки тетрадь и, прочитав несколько строк, расхохотался

- Здесь, на полях, написано вот что Дульсинея Тобосская, которой имя столь часто на страницах предлагаемой истории упоминается, была, говорят, великою мастерицею солить  свинину  и  в рассуждении сего не имела себе равных во всей Ламанче.

Имя Дульсинеи Тобосской повергло меня в крайнее изумление, ибо мне тотчас пришло на ум, что тетради эти заключают в себе историю Дон Кихота. Потрясенный этою догадкою, я попросил мориска немедленно прочитать заглавие, и он тут же, с листа, перевел мне его с арабского на кастильский : История Дон Кихота Ламанчского, написанная Сидом Ахмедом Бенинхали, историком арабским Бросившись к торговцу шелком, я вырвал у него из рук все тетради и бумаги и за полреала купил их у мальчика Затем мы с мориском зашли на церковный двор, и тут я попросил его за любое вознаграждение перевести на кастильский язык все, что в этих тетрадях относится к Дон Кихоту он меньше чем за полтора месяца перевел мне всю эту историю так, как она изложена здесь» (пер. Н. Любимова).

Налицо опять почти весь букет: тексты, находимые  практически на помойке, бросают неожиданный свет на персонажей, которыми интересуется нашедший, причем как у Аксенова, так и у Сервантеса под вопросом оказывается репутация прекрасной дамы (Леночки Рыжиковой/ Дульсинеи Тобосской). Единственно, чего у Сервантеса не хватает, это размокания бумаг. Тут ученики немного превосходят учителя. Но в главном  -- в демонстративном изготовлении своего нового текста из чужих старых (писем, новелл, газет, биографий, рыцарских романов...) – они следуют за основоположником.

Что еще? Очень бегло: одно из самых потрясающих прозрений при ознакомлении с текстами, найденными, где не следует, -- у Гоголя в «Записках сумасшедшего».

«Сегодня меня как бы светом озарило: я вспомнил тот разговор двух собачонок, который слышал я на Невском проспекте. "Хорошо, -- подумал я сам в себе, -- я теперь узнаю все. Нужно захватить переписку, которую вели между собою эти дрянные собачонки

Собачонка прибежала с лаем Я увидал, однако же, в углу ее лукошко Я подошел к нему, перерыл солому в деревянной коробке и, к необыкновенному удовольствию своему, вытащил небольшую связку маленьких бумажек

А ну, посмотрим: письмо довольно четкое. Однако же в почерке все есть как будто что-то собачье. Прочитаем:

“Мне кажется, если этот камер-юнкер нравится, то скоро будет нравиться и тот чиновник, который сидит у папа в кабинете. Ах, ma chère, если бы ты знала, какой это урод. Совершенная черепаха в мешке...”

Какой же бы это чиновник?..

“Фамилия его престранная. Он всегда сидит и чинит перья. Волоса на голове его очень похожи на сено. Папa всегда посылает его вместо слуги”.

Мне кажется, что эта мерзкая собачонка метит на меня. Где ж у меня волоса как сено?

“Софи никак не может удержаться от смеха, когда глядит на него”.

Врешь ты, проклятая собачонка! Экой мерзкий язык!»

Истории про умных и даже философствующих  собак восходят к Лукиану, непосредственным же вдохновителем Гоголя был Э.Т.А. Гофман, в свою очередь, подхвативший  традицию, начатую, конечно же, Сервантесом -- в «Новелле о беседе собак» (из серии «Назидательные новеллы»). Новаторство Гоголя, как отмечает исследователь, состояло, в частности в том, что у него собачки обмениваются разоблачительными сведениями не просто о ком попало, а именно о рассказчике, получившем доступ к их текстам (4). Тем сильнее эффект прозрения. Но в основе все-таки Сервантес.

Ю.К. Щеглов, автор знаменитых комментариев к романам об Остапе Бендере (5), перед смертью (6) успел закончить комментарии к «Затоваренной бочкотаре» (которые готовятся к печати) (7). Того, что я тут утверждаю, он не пишет, но тем не менее сравнивает Дрожжинина с Дон Кихотом!

Если теперь спросить: уснувшим над какой книгой герой бабелевского «Гюи де Мопассана», вернувшийся после любовной ночи с Раисой Бендерской, застает никогда не бывавшего в Испании Казанцева, то это будет не бином Ньютона, или, как говорят у нас в Штатах, it doesn’t take a rocket scientist. Но все же процитирую:

«Дома спал Казанцев. Он спал сидя, вытянув тощие ноги в валенках. Канареечный пух поднялся на его голове. Он заснул у печки, склонившись над "Дон-Кихотом" издания 1624 года» (8).

В Испании Бабель не бывал. Во Франции бывал, а в Испании нет. Там бывал Хемингуэй.

----------------------------------------------------

4. См. Theodore Ziolkowski. Talking Dogs: The Caninization of Literature// Он же. Varieties of Literary Thematics. Princeton: Princeton UP. P. 86-122.

5. Только что вышло 3-е издание, исправленное и дополненное: Ю.К. Щеглов. Романы Ильфа и Петрова. Спутник читателя. СПб: Изд-во Ивана Лимбаха, 2009.

6. Он скончался в Мэдисоне, шт. Висконсин, США, 6 апреля 2009 г.

7. См. их представительный фрагмент в НЛО, 99 (2009).

8. Антикварный «Дон Кихот» был, кстати, не выдумкой Бабеля, а, как и положено, реальным документом, занесенным в его жизнь волнами мирового литературного процесса. «Вы помните Кудрявцева из :”Новой жизни”? Он изучал испанский язык, у него было необыкновенной красоты издание “Дон-Кихота” на испанском языке, книга эта принадлежала в прошедшие времена какому-то герцогу. Кудрявцев читал ее с упоением» (Бабель, письмо Горькому, 25 июня 1925 г.). А «канареечный пух» на голове книжного червя Казанцева вторит -- независимо от намерений автора -- «волосам, как сено» столь же неавантажного Поприщина.

 

Источник: «Иностранная литература» 2010, №3,