05.11.2009 | Виньетки

Сардельки с человеческим лицом

Из новой книги «Осторожно, треножник!» (М: Время)

Одним из ранних и навсегда запавших в душу знамений оттепели был открывшийся году в пятьдесят четвертом чешский ресторан «Пльзень». Все чешское, польское, венгерское, да даже и эстонское, играло в те времена роль первых ласточек новизны, еще соцлагерной по форме, но уже европейской по содержанию.

«Пльзень» располагался в ЦПКиО – Центральном парке культуры и отдыха им. Горького, рядом с Крымским мостом, то есть недалеко от улицы, на которой я жил (Остоженки, тогда Метростроевской). Фирменным блюдом там были шпикачки, очень похожие на наши сардельки, но отличавшиеся как составом – белыми вкраплениями сала, так и способом приготовления -- крест-накрест надрезанные с обоих концов, при зажаривании они растопыривали восемь незабываемо подгоревших отростков. Кажется, надрезание диктовалось повышенной  жирностью шпикачек, при высокой температуре требовавшей выхода.  Как известно, настоящие сосиски должны прыскать. 

К шпикачкам, естественно, подавалось пиво, в том числе, наверно, пильзенское, знаменитое особым процессом отстаивания пены, но этих тонкостей моя память не сохранила (пиво я вообще распробовал много позже). Не сохранила она и типа сосудов -- были ли это граненые стаканы, стеклянные кружки или изящные тюльпановидные бокалы. Запомнилось главное: шпикачки, пиво и витавший над вызывающе простыми деревянными столами призрак свободы.

Под тем или иным соусом он и потом продолжал забредать в наши палестины. Однажды, когда я уже был сотрудником прогрессивной Лаборатории машинного перевода, дружественный нам Арон Борисович Долгопольский, один из отцов-основателей советской ностратики, встретившись мне в полутемном коридоре Иняза, вдруг поднял сжатую в кулак руку и нарочито торжественным, чуть не загробным, голосом произнес «Uhuru!». Тогда я еще не помышлял об африканистике, но на дворе стоял 1960-й год, год сбрасывания Черным континентом цепей колониализма, и суахилийское слово ухуру, «свобода», было знакомо не только «полиглотательному Арону», но и любому рядовому читателю «Правды». Цепи, впрочем, были сброшены несколько преждевременно -- угрюмые коннотации тройного «у» овеществляются с тех пор со все более и более удручающей убедительностью.

Шпикачки же, в общем, не подвели, обернувшись пражской весной, а там и бархатной революцией. Но еще в августе 1979-го года, впервые оказавшись по другую сторону железного занавеса, я все никак не мог вдоволь наесться жареными «вюрстлями», продававшимися в Вене на каждом углу, чуя в них, несмотря на гастрономические отличия, сбывшуюся реинкарнацию шпикачек четвертьвековой давности.

Кухонный привкус этих рассуждений никак их, я думаю, не роняет. Еда и питье, особенно на людях, дело серьезное. Призрак свободы был дан нам в ощущении -- в обличье, казалось бы, сугубо телесном и частном, но в то же время одухотворенно публичном, открывавшем новое политическое пространство. В «Пльзене» мы  причащались плоти и крови мировой культуры.

Источник: «Новый Мир» 2009, №2,