08.09.2009 | Монологи о Венедикте Ерофееве

Лидия Любчикова (часть 1)

Ребенок в «Петушках» - это Валин сын, а женщина - не она

« ... пришли Вадя с Лидой ... »

Венедикт Ерофеев. Упоминание о В. Тихонове и Л. Любчиковой в поэме «Москва- Петушки».

Знакомство мое с Беном началось в 1964 или в 1965 году, значит, больше 25 лет назад. (Я всегда звала Ерофеева Бенедиктом, считая наше «Венедикт» - испорченным.) Он работал в одной шарашке с Вадимом Тихоновым, бывшим моим мужем. Я была хозяйкой в маленькой семиметровой комнатке на Пятницкой. Очень удобное место: близко метро, близко центр, кругом магазины. Ерофееву тут - как транзитному - очень хорошо. Впервые он пришел к нам со своей женой - Валей Зимаковой. Оба высокие, крепкие, очень привлекательные. У Вали - роскошные длинные волосы гривой. Но оба какие-то неприкаянные, неустроенные, в поношенной бедной одежде. Меня поразило, как много они выпили, причем Валя мужчинам практически не уступала. С этих пор они часто появлялись у нас, когда бывали в Москве. Разговоры были обычно самые пустые, я их часто оставляла с Тихоновым и уходила по своим делам. Потом, когда они подверглись репрессиям моей матушки, я уже их не бросала, беззащитных. Комнатка у меня была крохотная, разместить всех было негде, приходилось или мне уходить в комнату матушки - а это скандал, или спать на полу. С Тихоновым отношения Бена были сложные и простые в то же время. Ссорились они редко, да и то Бенедикт ему все спускал: «Ох, Вадимчик!» Их соединяли и совместные проказы, например, они во Владимире вместе поджигали райком. Взаимное подтрунивание, иногда до ожесточения, и тут же любовное распитие и умиленные взоры друг на друга.

А я обеспечивала закуску, по безденежью чаще всего яичницу, которую Бенедикт очень бережно, кусочком хлеба всю подбирал со сковородки. Есть он всегда хотел ужасно, но выражал это застенчиво, ел не жадно и действовал кусочком хлеба как-то чрезвычайно деликатно.

Мы с Тихоновым тоже побывали у них в гостях в деревне Мышлино, где жила Валя. «С тещей и козой», а потом и с «пухлым младенцем». Изба была какая-то темная, мрачная, холодная. Новую избу Валя нечаянно сожгла. А в этой, старой, и печка русская была уже нехороша, приходилось топить еще и другой печкой. Труба от нее тянулась через избу в окно. Уюта не было никакого. И лада в семье тоже было мало, потому что теща не очень любила Веню, как водится у тещ. Про нее «владимирцы» сочинили, что она была ведьмой, как, впрочем, и Валя. Бен рассказывал: «Смотрю, стоит теща, а козы нет, потом тут же стоит коза, а тещи нет». В те поры мне казалось, что Бен любил Валю. А Валя любила его. Он непременно что-то вез в Мышлино, когда ездил туда, и, заходя к нам, обычно показывал, что везет: ему нравилось изображать хозяйственность и что я его хвалю, хотя в его клади преобладала выпивка. Валя была очень хороша во время беременности: кожа нежная, чистая, лицо как будто нарисовано акварелью, глаза большие - прелесть. Она казалась счастливой тогда. И сына назвала по отцу (наверное, он один в стране Венедикт Венедиктович - «дважды благословенный»). Ребенка мы увидели уже годовалого или старше, когда приехали опять в Мышлино, на этот раз ватагой «владимирцев», встречать Новый год. Ребенок был действительно «пухлый» и «кроткий», по-моему, ни разу не заплакал, хотя жил в очень трудных условиях. В этой старой избе воздух от пола на полметра никогда не нагревался и мальчик жил при минусовой температуре, вечно простуженный («весь в соплях», сказал Бен).

«Владимирцы» - это действительно владимирцы: Боря Сорокин, Игорь Авдиев, Андрей Петяев, Вадим Тихонов, Валера Маслов и его девушка Валя, Владик Цедринский, потом Андрей Архипов и другие, которые возникали и пропадали. Бен во Владимире учился в пединституте и жил на квартире у матери Тихонова. Отсюда все эти ребята, их девушки, их знакомые.

В пединституте Ерофеев был, по рассказам, очень заметен. Очень кpaсив, очень беден, очень счастлив в любви. Это ему и дружкам его, вроде Тихонова, помогало и жить, и пить. Они подкатывались к очередной жертве и, пользуясь своей красотой, с нахальством занимали трешку «до понедельника», не уточняя - которого. Бен пил уже тогда «гомерически». Он рассказывал, что у него бывали дуэли с самыми знаменитыми выпивохами, и он перепивал всех, причем знаменитости валялись под столом, а он, чистый, как стеклышко, в домашних тапочках на босу ногу (бедность!) снисходительно принимал восторги дев. Но и вылетел из «педа» за все подвиги, хотя учился там лучше всех, получал именную стипендию.

В пединституте он был «первый парень на селе», в него там влюблялись все поголовно, мне потом перечисляли девиц, которые прямо-таки драму переживали. И Бен этот свой статус ценил. В юности он был очень добродушен и деликатен, никогда он никого резко не отталкивал. И у него, по-моему, были романы, но не знаю, насколько они его глубоко трогали. По рассказам он любил Юлию, и чуть ли это не осталось болезнью на всю жизнь. Юлия у них была "комсомольская богиня". Она была, кажется, секретарь комсомольской организации, девица с волевым характером, ездила на мотоцикле, стреляла и так далее. Она училась на биолога и сейчас, кажется, кандидат наук. Тогда дело кончилось разрывом: наверное, в этом виновата и его богемная натура и очевидная неустроенность, и благосклонность ко всем девушкам, которые вокруг вились. Была легенда, что Юлия хотела даже застрелить Бена.

Валя 3имакова, тоже из пединститута, оказалась, очевидно, той, которая полюбила Веню сильнее других, «прилепилась» к нему, как советует Писание, и стала в конце концов его женой.

После распределения она поехала к себе в Мышлино преподавать. Это под Петушками деревня, совершенно захолустная: через поля, через леса. Там несколько деревень близко друг от друга. Валя жила в Мышлине, а преподавала немецкий и потом что придется в соседней деревне в школе. Бенедикт приезжал в Мышлино, когда у него были свободные дни. Валя начала очень сильно пить, а может быть, она пила еще со Владимира, там была тогда мода на пьянство и бесовство: все девицы объявляли себя ведьмами, была общая истерия, вечно их нужно было вызволять, спасать: то они себе разрежут вены, то еще что-нибудь. Контора Бенедикта была в Москве, жил он где придется, у него никогда не было своего дома. Неустройство было ужасное. Когда он бывал свободен, если оказывался в Москве (они работали без выходных на прокладке кабеля, а потом выходные дни набирались), заходил и ночевал у друзей у Муравьева, Кобякова.

Ребенка своего Бенедикт называл «младенец» - так это и повелось. Он ужасно его любил, но не показывал этого впрямую. Ему несвойственно было говорить нежные слова, но интонация, выражение лица... Он сыну все время возил какие-то подарки, как и написано в «Петушках». Авоська у него была самая задрипанная, с какими-то газетными свертками, чемоданчик невзрачный. И мне казалось, что он с охотой ездил к сыну и Вале, а не по долгу.

Ребенок в «Петушках» - это Валин сын, а женщина - не она. И даже буква «Ю», я думаю, идет от имени Юлия. Бен потом снова сошелся с Юлией, и на какое-то время семью у него как отрезало, он о них даже не вспоминал, не говорил. У Юлии была трехкомнатная квартира в Пущине, она постаралась его обиходить, потому что он в переездах среди своих пьяных мужиков, житья на квартирах и в гостиницах оборвался весь, даже, наверное, и мыться там было негде. И она взялась его одевать, обувать, отмывать, всячески холить и нежить. Приезжает он как-то раз к нам и портфель несет. То у него были какие-то замызганные чемоданчики, а тут - роскошный министерский портфель, и оттуда он вынимает замечательные тапочки - мягкие, коричневые. Он нам тапочки показывает, усмехаясь над собой, и говорит: «Что тапочки! у меня теперь холодильник даже есть, представляете! Первый раз в жизни у меня есть холодильник, и чего там только в этом холодильнике нет!» И весь сияет и рад по-детски. Тихонов говорит: «Как же так, ведь Юлия ... » - «А я не пью,- отвечает,- совершенно». «Быть этого не может», - говорит Тихонов.- «Как же я могу пить, если она меня по методу Макаренко воспитывает? Она мне дает деньги и посылает в магазин. Ну как же я могу истратить их?»

Он пожил у Юлии, а потом страшно чем-то отравился. Кажется, у нее где-то спирт стоял как у биолога. И, по-моему, она стала ультиматумы ставить, чтобы он не пил. И Бенедикт снова появляется, вынимает эти тапочки и говорит: «Я В Мышлино еду». Обмолвился о том, что в Пущине у него стала коса на камень находить. Не в силах с тапочками расстаться, он их с собой взял. Потом через некоторое время появляется и снова тапочки достает: «Я,- говорит,- в Пущино еду». И так и ездил некоторое время. Если он доставал тапочки, мы знали, что у него эксцесс в Пущине. Если эксцесса нет, то тапочки не появлялись. Когда в Мышлине какой-нибудь эксцесс (очевидно, Валя ревновала), он уже из Мышлина уезжал с тапочками. Потом с IОлией опять вышел разрыв, и, кажется, инициатором его опять была она.

Сын рос, Бенедикт иногда с ним приезжал в Москву, специально его водил показывать Красную площадь. Бен о нем заботился, как-то говорил, что пальтишко надо купить, радовался, что мальчик вроде бы умный, боялся, что пить будет - там в деревне все пили. Когда мальчику было лет 15, говорил, что, слава Богу, ему, кажется, не нравится, что мать пьет. К сожалению, я слышала, что сын теперь все-таки попивает. Взрослого сына я увидела уже только на похоронах. Высокий, что-то у него от матери, что-то от Бена. От Бена особенно много жестов. И у сына эта осанка стройная есть, манера стоять, ходить. И лицом похож, но у Бена было более значительное лицо, несмотря на то, что очень милое и простое. Сын женился еще при жизни отца, у него родилась дочка, и Бенедикт с гордостью рассказывал, что он уже дедушка. Не знаю, сумел ли он повидать свою внучку.

(Продолжение следует)

Источник: "Театр", №9, 1991,