03.11.2005 | Просто так
Голубая мечтаПро джинсы, говорят, что-нибудь напиши. Ничего себе. Еще бы сказали: про первую любовь
Про джинсы, говорят, что-нибудь напиши. Ничего себе. Еще бы сказали: про первую любовь.
Детские утраты и поражения оборачиваются иногда последующими победами и приобретениями. Юношеские травмы рубцуются с трудом. Иногда остаются на всю жизнь.
Вот тебе уже тридцать, а ты донашиваешь за кем-то потертые «ливайсы» и знаешь, что за тобой их уже никто донашивать не будет, потому что тебе они достались от знакомой девушки, которая вдруг взяла да и забеременела, а тебе, во-первых, это не грозит, а во-вторых, такого маленького размера, как у тебя, все равно ни у кого нет. Ты носишь эти чужие штаны, размышляешь о своей социальной несостоятельности и вздыхаешь. Это в тридцать, а вот отсутствие джинсов в девятнадцать лет по накалу отчаянья сопоставимо лишь с несчастной любовью.
Можно было, впрочем, мечтать. Например, о том, чего бы тебе хотелось в первую очередь - дубленку, кассетный магнитофон или джинсы. Вообразить себе, что все это может быть одновременно, было никак невозможно, а если и возможно, то опасно – сердце могло не выдержать.
Настоящая мировая революция произошла не тогда, когда были изобретены эти знаменательные портки из плотного синего х/б, а тогда, когда они в один прекрасный момент перестали быть шахтерской спецодеждой, а стали просто одеждой всех слоев общества, одеждой, главной особенностью которой было то, что одежда эта, войдя однажды в моду, так из нее и не вышла. Это если в мировом масштабе. На нашей же одной шестой джинсовых революций было две. Первая произошла тогда, когда джинсы (их вначале называли «техасами») впервые появились на просторах нашей родины, занесенные западным ветром в двусмысленную хрущевскую эпоху. Постепенно из экзотической заокеанской птицы они превратились в знак, в символ, в фетиш, в религию. Джинсы были, как звездочки на погонах.
Я не забыл тех косых мимолетных взглядов, какими сопровождалась любая - независимо от пола и возраста - оджинсованная задница. Так, это «Ли», а это «Супер-райфл», а это вообще самопал. О, о – думает, никто не догадается, ну давай, давай.
Это были не просто штаны. Это был стиль эпохи. Недаром в какой-то момент все стало вокруг голубым и джинсовым. Юбки, рубашки, куртки, пальто, сумки, носовые платки, презервативы, крыши домов, печные трубы, деревья, люди, львы, орлы и куропатки. Был даже такой анекдот. Приходит грузин к зубному протезисту. (Тут надо пояснить для молодых людей, что фольклорный «грузин» того времени был тем же, чем потом стал «новый русский».) Так вот, приходит грузин к протезисту. Тот спрашивает: «Какие зубы делать будем – стальные, золотые, платиновые?» - «Ты что, дорогой, - отвечает грузин, - Я что, нищий, по-твоему? Джинсовые вставляй!» Если из джинсовой ткани пошили бы государственный флаг, ему присягнули бы с особым чувством.
Вторая революция случилась тогда, когда джинсы стали все-таки обычными штанами, очень удобными, очень универсальными, но всего лишь штанами. Вот тогда-то первые новые, неношеные, приобретенные без очереди и влезания в долги, собственноручно выбранные и примеренные в магазине джинсы появились у меня. Ура, казалось бы…
Теперь у меня четыре … нет, пять пар джинсов, если считать те, с огромной дырой, которые я все не соберусь выбросить. Разные: черные, черные вельветовые, тоже вельветовые, но цвета морской волны, светло-голубые - цвета мечты. На все, можно сказать, случаи жизни. Мечта сбылась и даже с лихвой. Но что-то тут не так. Видимо, джинсы эти какие-то ненастоящие. Потому что носить-то я их ношу, но что-то они меня, как было сказано в известном анекдоте, совершенно не радуют.
Однажды она спросила: «Ты ел когда-нибудь варенье из роз?» Ничего себе! Варенье из роз! Какой-то прямо Андерсен! Варенье! Из роз! Неужели так бывает? «Нет, - ответил я с замиранием сердца, - никогда не ел. А такое, что ли, бывает варенье?» «Бывает. Хочешь, я привезу тебе его в следующий раз?» Еще бы не хотеть!
Можно, конечно, вспомнить и о висевшем около моей детской кроватки коврике с изображением огромного ярко-красного гриба, в тени которого, тесно прижавшись друг к другу, притулились две явно чем-то перепуганные белочки. Что так напугало их? Коврик об этом не счел нужным сообщить. Одна из первых в жизни тайн, навсегда оставшаяся не раскрытой.