19.03.2009 | Литература

Горе мыкать

Статья

I.

Формулируя свою поэзию грамматики (1),  с ее акцентом на роли в поэтическом тексте  

1. Роман Якобсон. Поэзия грамматики и грамматика поэзии// Семиотика/ Сост. и ред. Ю. С. Степанова. М.: Радуга, 1983. С. 462–482.

языковых категорий, особое внимание Якобсон уделил местоимениям. В пушкинском «Я вас любил...» для него прежде всего важен местоименный костяк: Я вас -- в душе моей -- она вас -- Я вас – ничем -- Я вас -- Я вас -- вам – другим. Это естественно. Местоимения, особенно личные, находятся в точке пересечения внешнего, объективного сюжета с внутренним, субъективным -- собственно лирическим. Да и вне поэзии эти так называемые шифтеры относятся к экзистенциально наиболее существенной части словарного фонда, отражая/определяя взаимоотношения носителя языка с окружающим миром. Якобсон вторит тут вниманию позднего Витгенштейна и его кембриджских  последователей к философии обыденного языка.

Разумеется, поэты и до этих теоретических новшеств были чутки к смысловому потенциалу местоимений и иногда иронически его обнажали. Например, Пушкин уже в одном из лицейских стихотворений, так и озаглавленном «Она» (1817):

«Печален ты; признайся что с тобой».

— Люблю? мой друг! — «Но кто ж тебя пленила?»

— Она. — «Да кто ж? Глицера ль, Хлоя, Лила?»

— О нет! — «Кому ж ты жертвуешь душой?»

— Ах! ей! — «Ты скромен друг сердечный!

Но почему ж ты столько огорчен?

И кто виной? Супруг, отец, конечно...»

— Не то мой друг! — «Но что ж?» — Я ей не он.

К подобной местоименной поэтике Пушкин возвращается и в зрелые годы, например, в более откровенно лирическом «Ты и вы» (1828), хотя и сохраняющем некоторую степень повествовательной отчужденности -- там, где речь идет о ней в 3-м лице:

Пустое вы сердечным ты

Она обмолвясь заменила,

И все счастливые мечты

В душе влюбленной возбудила.

Пред ней задумчиво стою;

Свести очей с нее нет силы;

И говорю ей: как вы милы!

И мыслю: как тебя люблю!

Интимные коннотации перехода на ты не требуют комментариев, но стоит вспомнить и возможность его проблематизации, скажем, в песне Окуджавы «Зачем мы перешли на "ты"?..» (1969; вольный перевод из Агнешки Осецкой):

К чему нам быть на "ты", к чему?

Мы искушаем расстоянье.

Милее сердцу и уму

Старинное:  я -- пан, Вы -- пани. (2)

2. Pan, pani (букв. – «господин», «госпожа») -- польские местоимения вежливого 2-го л. ед. ч., согласующиеся с глаголами  в 3-м  л. ед. ч.

Какими прежде были мы...

Приятно, что ни говорите,

Услышать из вечерней тьмы:

"пожалуйста, не уходите".

Я муки адские терплю,

А нужно, в сущности, немного --

Вдруг прошептать: "я Вас люблю,

Мой друг, без Вас мне одиноко".

Зачем мы перешли на "ты"?

За это нам и перепало --

На грош любви и простоты,

А что-то главное пропало.

Конечно, это главное могло становиться жертвой чрезмерного интима и в пушкинскую эпоху, но век спустя проблема встала более остро. Тем временем  произошли радикальные исторические сдвиги, отразившиеся и на употреблении местоимений, в том числе в поэзии, которая была тут чутким барометром. Вот, например, что было написано в 1910 году:

Мы желаем звездам тыкать,

Мы устали звездам выкать,

Мы узнали сладость рыкать.

Хлебников («Мы желаем звездам тыкать...»)

В строго лингвистическом смысле вызов Хлебникова русской поэтической традиции (и вообще русскому языковому узусу) не имеет под собой почвы. Риторическое обращение к божественным, обожествляемым и прочим так или иначе культивируемым предметам (вплоть до коня,  кинжала и глубокоуважаемого шкафа), всегда принимало форму 2 л. ед. ч. – вспомним хрестоматийное гоголевское Русь, куда ж несешься ты? И в первую очередь это относилось к звездам. Традиционным примером подобной адресации может служить стихотворение Бенедиктова «К Полярной звезде» (1836):

...Тихо горишь ты, дочь неба прелестная,

После докучного дня;

Томно и сладостно, дева небесная,

Смотришь с высот на меня.

Жителя севера ночь необъятная

Топит в лукавую тьму:

Ты безвосходная, ты беззакатная --

Солнце ночное ему!..  .       

Так что ни о каком принятом и подлежащем отмене выканьи звездам речи идти не могло. (3) Что в языковом жесте Хлебникова было действительно  новаторским, так это  вызывающее -- нарочито деромантизирующее и снижающее -- описание обращения к звезде на ты именно как тыканья.

3. Разумеется, ко множеству звезд поэты всегда обращались на вы, ср. например, «Ночные мысли. Из Гете» Тютчева (1829):

Вы мне жалки, звезды-горемыки!
Так прекрасны, так светло горите,
Мореходцу светите охотно,
Без возмездья от богов и смертных!
Вы не знаете любви — и ввек не знали!
Неудержно вас уводят Оры
Сквозь ночную беспредельность неба
О! какой вы путь уже свершили
С той поры, как я в объятьях милой
Вас и полночь сладко забываю!

Вряд ли Хлебников имел в виду переход на ты и в таких ситуациях; во всяком случае, подобных неологических попыток в его текстах нет.

Просторечный глагол тыкать (кому или кого) означает подчеркнуто фамильярное обращение на ты к тем, кому следовало бы говорить уважительное вы. Именно это демонстративное снижение, еще на вы с небесными светилами или уже на ты, постоянно слышится у футуристов:

Эй, вы!

Небо!

Снимите шляпу!

Я иду!

(Маяковский, «Облако в штанах», 1914);

Хватай за ус созвездье Водолея,

Бей по плечу созвездье Псов!

(Хлебников, «Ладомир», 1919-1921);

Эй, Большая Медведица! требуй,

чтоб на небо нас взяли живьем. 

(Маяковский, «Наш марш», 1917)

В хлебниковском стихотворении 1910 года особенно бросалась в глаза подчеркнуто грубая рифменная пара тыкать/выкать. Напротив, в некоторой дискурсивной тени оставалось при этом линвистически более стандартное, но не менее программное мы (подхваченное и Маяковским – ср. нас). Желание перейти со звездами на бесцеремонное ты было высказано от имени некого собирательного мы, и, как вскоре выяснилось, за сладость совместно рыкать, предстояло расплатиться полным подчинением системе. (4)

4. Некоторая двусмысленность слышится уже в натужной формуле Мы не рабы, рабы не мы -- из первой советской азбуки «Долой неграмотность: Букварь для взрослых» (1919; сост. А. Я. Шнеер).

Но Хлебникова это мало смущало. Вот его стихи, написанные 21 апреля  1917  г., своего рода апрельские тезисы:

Только мы  <...>

Поем и кричим, поем и кричим,

Пьяные прелестью той истины,

Что Правительство земного шара

Уже существует.

Оно  -- Мы.

Только мы нацепили на свои лбы

Дикие венки Правителей земного шара.

Неумолимые в своей загорелой жестокости,

Встав на глыбу захватного права,

Подымая прапор времени,

Мы -- обжигатели сырых глин человечества

В кувшины времени и балакири,

Мы -- зачинатели охоты за душами людей,

Воем в седые морские рога,

Скликаем людские стада --

Эго-э! Кто с нами?

Кто нам товарищ и друг?

Эго-э! Кто за нами?

Так пляшем мы, пастухи людей и

Человечества, играя на волынке <...>

Только мы, встав на глыбу

Себя и своих имен,

Хотим среди моря ваших злобных зрачков ,

Назвать и впредь величать себя

Председателями земного шара <...>

Какие наглецы -- скажут некоторые,

Нет, они святые, возразят другие.

Но мы улыбнемся, как боги,

И покажем рукою на Солнце.

Поволоките его на веревке для собак

Повесьте его на словах:

Равенство, братство, свобода...

(«Воззвание Председателей Земного Шара») (5)

5. Впервые опубликовано в 1920 г.; см.  Велимир Хлебников. Творения/ Комм. В. П. Григорьева и А. Е. Парниса. М.: Советский писатель, 1986. С. 609, 707.

Надличное мы быстро приняло столь мрачные социально-политические очертания, что вскоре прославилось в качестве заглавия знаменитого романа Евгения Замятина, в Советской России запрещенного (1920; первая публикация – в Англии, по-английски, 1924). Правда, с языковой точки зрения замятинский текст несколько разочаровывает. Заглавное местоимение никак не вплетено в словесную ткань: герой от начала до конца ведет повествование в 1-м лице единственного числа, хотя и проповедует победу мы.

«Я просто списываю -- слово в слово --  то,  что  сегодня  напечатано  в  Государственной Газете...

... Я,  Д-503,  строитель  Интеграла,  --  я  только  один из математиков Единого Государства. Мое, привычное к цифрам, перо не в силах создать музыки ассонансов  и  рифм.  Я...» (Запись 1-я, начало).  

«И я надеюсь -- мы победим. Больше: я уверен -- мы победим. Потому что разум  должен победить» (Запись 40-я, конец). (6)

6. Евгений Замятин.  Мы. New York: Inter-Language Literary Associates, 1973. С.  5-6, 200.

Это не значит, что Замятин совершенно безразличен к местоименному режиму своего романа. Все граждане его Единого Государства с друг другом на вы, и важным поворотом в сюжете становится момент, когда герой-рассказчик Д-503 и его возлюбленная I-330 по ходу развития своих любовных отношений переходят друг с другом на ты, тогда как с другими близкими людьми (своим другом-поэтом R-13 и будущей матерью своего ребенка О-90), а также со своей возлюбленной при свидетелях Д-503 остается на вы. Переход с возлюбленной на ты знаменует образование нового интимного единства, противостоящего мы-коллективу:

«—  Я,  кажется,  задержала  вас...

...Ближе -- прислонилась ко мне плечом -- и мы одно, из нее переливается в меня -- и я знаю, так нужно...

Помню: я улыбнулся растерянно и ни к чему сказал:

— Туман... Очень.

— Ты любишь туман?

Это древнее, давно забытое "ты", "ты" властелина к рабу -- вошло в меня остро, медленно: да, я раб, и это -- тоже нужно, тоже хорошо» (Запись 13-я).

Еще раньше влюбленность в I-330 приводит к расщеплению личности  героя-рассказчика:

«Вечер.  Легкий  туман....

... У меня была твердая вера в себя, я верил, что знаю в себе все. И вот –

Я  --  перед зеркалом. И первый раз в жизни... с изумлением  вижу  себя, как  кого-то  "его".  Вот  я  -- он: черные, прочерченные по прямой брови; и между ними -- как шрам  --  вертикальная  морщина... Стальные,  серые глаза... и за этой сталью... оказывается, я никогда не знал, что там. И  из  "там"  (это  "там" одновременно и здесь, и бесконечно далеко) -- из "там" я гляжу на себя – на него, и твердо знаю: он... -- посторонний, чужой мне, я встретился с ним первый раз в жизни. А я настоящий, я -- не -- он...» (Запись 11-я»).

Древние коннотации интимного ты (в духе пушкинского «Ты и вы»), как и расщепление личности на «я» и «он» (à la Достоевский) (7)  естественным образом работают на

7. Об этих интертекстуальных коннотациях записей 13 и 11 см.  Robert Russell. Zamiatin’s “We”. London: Bristol Critical Press , 2000. P. 73, 69.

гуманистическую коллизию замятинского романа, но отчасти  противоречат его центральной теме. В свете последующего исторического опыта отчужденно-уважительный модус взаимоотношений между «номерами», живущими, к тому же в отдельных помещениях, выглядит слишком благополучным. Безликому сплочению дистопического коллектива скорее cоответствовало бы либо напрашивающееся всеобщее взаимное ты, либо какой-то более оригинальный, гротескный местоименный неологизм-неограмматизм, например, мы в значении 1-го лица не только множественного, но и единственного числа.

Подобное мы -- и проекцию мыканья от его имени в повествовательный план -- применила американская писательница российского происхождения Айн Рэнд (ур. Алиса Розенбаум, 1905-1982) в романе «Гимн» (1938), многое позаимствовавшем из замятинского «Мы». (8) Повествование ведется там явно единичным расказчиком, говорящим о себе мы, а его

8. Айн Рэнд. Гимн/ Пер. с англ. Д. В.Костыгина. Предисл. Сергея Бернадского// Серия: Опыты в стихах и прозе. Urbi: Литературный альманах/ Издается Владимиром Садовским под ред. Кирилла Кобрина и Алексея Пурина. Выпуск четырнадцатый. СПб.: АО Журнал «Звезда», 1997. https://www.vavilon.ru/metatext/
opyty/rand1.html
О связи книги Рэнд с замятинской существует обширная литература; о соотношении их метоименных режимов см., например: Zina Gimpelevich, ‘We’ and ‘I’ in Zamyatin's «We» and Rand's «Anthem»// Germano-Slavica 10 (1997), 1: 13-23.

переход к я совершается в кульминационный момент обнаружения им этого дотоле неизвестного ему местоимения в старинных книгах, причем сюжетным лейтмотивом коллизии служит поиск им и его возлюбленной слов для объяснения в индивидуальной, а не коллективной, любви.

«Наше имя Равенство 7-2521 ... Нам двадцать один год. Наш рост шесть футов... Учителя и Начальники всегда выделяли нас и, хмурясь, говорили: "Равенство 7-2521, в твоих костях живет зло, ибо твое тело переросло тела твоих братьев" (9) ... Мы родились проклятыми. Это всегда порождало в нас запрещенные мысли и недозволенные желания.... Мы стараемся быть похожими на братьев -- все люди должны быть похожими. На мраморных воротах Дворца Мирового Совета высечены слова...: "Мы во всем, и все в нас. (10) Нет людей, есть только великое Мы. Единственное, неделимое, вечное"» (гл. 1, начало).

«Сегодня Золотая вдруг остановились и сказали: 

— Мы любим вас. - Затем, нахмурившись, покачав головой и беспомощно взглянув на нас, прошептали: - Нет, не то. - Они помолчали и медленно-медленно, запинаясь, как ребенок, который только учится говорить, произнесли: - Мы одни, единственные, и любим вас одного.

Душа наша разрывалась в поисках слова, но мы не нашли его....» (гл. 9). (11)

9. Ай-ай-ай! Переводчик допустил в текст формы 2 л. ед. ч. твоих, твое, твоих, хотя в оригинале, благодаря двусмысленности английских you и your, все в порядке -- мн. ч. соблюдено: 
«"There is evil in your bones, Equality 7-2521, for your body has grown beyond the bodies of your brothers, but we cannot change our bones nor our body”».

«Это случилось, когда я читал первую книгу, которую нашел в доме. Я видел слово - "я", и, когда понял его, книга выпала из моих рук и я заплакал... Я рыдал, чувствуя свободу и жалость к человечеству. Я понял благословенную вещь, которую называл проклятьем. Я понял, почему лучшим во мне были мои грехи и преступления и почему я никогда не чувствовал за них вины... И вот я позвал Золотую и рассказал ей обо всем, что понял. Она посмотрела на меня, и первые слова, сорвавшиеся с ее губ, были:

—  Я люблю тебя...

...И здесь, над воротами моей крепости, я высеку в камне слово, которое станет моим маяком и знаменем... Это священное слово -- EGO» (гл. 12, конец).

Надо сказать,  что в оригинале поворот от первого, неудачного,

10. В переводе здесь слышится отголосок тютчевского Все во мне и я во всем, несколько искажающий смысл оригинала: «We are one in all and all in one», то есть, буквально: «Мы едины во всех и все в одном», что близко к формуле «Один за всех и все за одного».  

объяснения в любви к финальному, успешному, лингвистически не столь эффектен, как в русском переводе, – ввиду отсутствия в английском отдельного слова для местоимения 2 л. ед. ч. (12)  Так что, ничего, кроме I love you = Я люблю Вас/вас, современная англоязычная героиня сказать и не может, – в отличие от шекспировской Джульетты, которая при первом полузнакомстве с переодетым Ромео обращается к нему на you (13), но при следующем, уже любовном, объяснении, переходит на thou (14). Кстати, игра с обращением на ты/вы/you пронизывает «Двадцать сонетов к Марии Стюарт» Бродского (1974), в Пятнадцатом из которых отсылка к двойственности английского you обнажается:

...Не то тебя, скажу тебе, сгубило,

Мари, что женихи твои в бою

поднять не звали плотников стропила;

не «ты» и «вы», смешавшиеся в «ю»...

11. «Today, the Golden One stopped suddenly and said:  "We love you."  But they frowned and shook their head and looked at us helplessly.  "No," they whispered, "that is not what we wished to say." They were silent, then they spoke slowly, and their words were halting, like the words of a child learning to speak for the first time:  "We are one... alone... and only... and we love you who are one... alone... and only." 
We looked into each other's eyes and we knew that the breath of a miracle had touched us, and fled, and left us groping vainly. 
And we felt torn, torn for some word we could not find.» (https://www.pagebypagebooks.com/Ayn
_Rand/Anthem/Part_Nine_p3.htm)

Возвращаясь к Айн Рэнд, повествование от имени мы получилось у нее, в общем, довольно топорным, но тем самым и неустойчивым и, значит, повышающим желанность финальной модуляции в я (15).  

Окончание следует

----------------------------------------
За замечания и подсказки я благодарен Михаилу Безродному, Дмитрию Быкову, Ольге Матич, Ладе Пановой и Н. Ю. Чалисовой.

12. «Then I called the Golden One, and I told her what I had read and what I had learned. She looked at me and the first words she spoke were: "I love you."»

https://www.pagebypagebooks.com/Ayn_Rand/Anthem/Part_Twelve_p1.html

13. «Juliet. You kiss by the book» (I, 5) -- В переводе Пастернака: «Джульетта. Мой друг, где целоваться вы учились?» Сам Ромео уже и в этой сцене мешает thou с you.

14. «Juliet. Oh, Romeo. Romeo! Wherefore art thou Romeo?» (II, 2) – «Джульетта. Ромео, как мне жаль, что ты Ромео! ».

15. Кстати, «Гимн» был написан в 1937 г., а опубликован в 1938 г., то есть только после смерти Замятина (1884 -- март 1937); так что эпохальное открытие зловещего мы как бы «было ваше -- стало наше».

Источник: "Звезда", 2009, № 2,