02.02.2009 | Колонка / Общество

Пустые надежды

Власть имеет нюх на паленое и готовится к худшему и, прижатая к стене, будет защищаться: «Вы сами за это голосовали»

Кризис, как советский Первомай, широко шагает по планете. Вот уже Иран вместе со своим Ахмадинежадом на волне рухнувших нефтяных цен как-то по-хлебниковски поутих-поутух, и наглый Чавес особо не чавечит, и США заполучили реформатора Обаму, а не консерватора Маккейна, и Украина перестала бояться России, и даже наши кремлевские вохровцы хвосты поприжали. Приехав в Давос Путин, еще недавно брезгливо выковыривавший, как изюм из булки, слово «кризис» из словарного запаса высших руководителей в Кремле и на ТВ, заговорил как последний либерал – о независимости экономики от диктата государства, о слепоте тех, кто собирается выехать за счет  милитаризации экономики и протекционизма. Понятно, это новый раунд фальшь-игры для той внешней аудитории, у которой скоро деньги взаймы просить придется. А настоящим страхом перед возможными последствиями кризиса объясняются другие кунштюки для аудитории домашней – увеличение срока президентских полномочий и проправительственные демонстрации в поддержку повышения пошлин на иномарки, сужение возможностей для суда присяжных и расширение толкования понятия «измена родины».

Властная элита имеет нюх на паленое и готовится к самому худшему и, прижатая к стене, будет защищаться известным: «Вы сами, наши дорогие граждане, за это голосовали».

Многим, конечно, хочется, чтобы кризис (начавшийся для России так символически – аккурат вместе с войной против Грузии, как наказание свыше) точно сильный осенний ветер с дождем, снес всю эту шелупонь – продажных политиков и чиновников, углеводородных баронов и их многочисленных подпевал на центральных телеканалах, в Общественной палате и прочих институциях, скроенных по лекалу потемкинских деревень. Снес, сдул груду сухих, скрутившихся в шорох листьев и омыл чистую землю дождем.

Как любил петь Веничка Ерофеев: «Ты проснешься, скажешь: «Здрасте, нет нигде советской власти! Как прекрасен это мир, посмотри!». Но и тогда, двадцать пять лет назад, и сегодня, мы пытаемся прогнать одну утопию с помощью другой. Не была советская власть наваждением, она стала казаться им перед самым концом, когда ослабела и перестала мстить за каждое слово, сказанное вопреки. А так она была плоть от плоти русской социальной утопией, при которой все, кажется, равны, потому что об этом говорят по телевизору, но самое главное – мы, русские, всех сильнее и духом, и силой. И пусть несовершенна была эта утопия в плане равенства, это можно было терпеть, пока весь остальной мир нас боялся и трепетал, как жалкий лисий хвост, а как только трепетать перестал, тогда и случилась перестройка.

Тогда тоже был кризис, цены на нефть клонились долу, деньги на пропитание гегемону и разным братьям нашим меньшим из социалистического содружества закончились. Но все это можно было переждать, если бы было чем ответить на угрозу Звездных войн, то есть показать всем им кузькину мать, которая и есть квинтэссенция нашей великой утопической русской идеи: мы, конечно, живем неказисто и порой бестолково, но зато духом истинные, и поэтому нас остальные уважают и боятся как старшего брата.

Увы, если говорить о кризисе нынешнем – ничего опять не выйдет. И не только потому, что нет такой силы у этого кризиса, чтобы очистить авгиевы конюшни российской политики и российской общественной жизни в одном порыве.  Слишком долго промывали мозги нашим доверчивым зрителям и слушателям, слишком много еще подкожного жира накопила предыдущая эпоха  во всех проблемных местах, но самое главное,

кризис – это не тот инструмент, чтобы исправлять ментальные заблуждения с многовековым анамнезом; менять из-за экономических проблем то, что не удалось изменить за несколько революций, проблематично.

Вообще кризис только для здорового – беда. Для больного это способ перебороть болезнь. Кажется, что больному становится хуже – температура повышается, глаза мутнеют, дыхание учащается, кажется, близок зловещий Чейн-Сток, но именно кризис вызывает тайные силы организма, и, коли эти силы еще есть, болезнь отступает. В этом смысле кризис часто полезен – и тем, кто надувает мыльные пузыри, и тем, кто зарабатывает на них. Он помогает вернуться к большей реальности, что всегда благо. Большим и малым странам он помогает избавиться от национального высокомерия и агрессивности, он мокрым грязным полотенцем хлещет по мордам спесивой элиты, выравнивает взаимоотношение между тем, что называют физическим, и тем, что еще менее удачно называют духовным.

Но надеяться на то, что народ наш расейский, даже обидевшись на власть, даже восстав против нее и показав ей свою собственную кузькину мать, согласится отступить от национальной утопии: мол, мы не хуже никого (что правда), а на самом деле лучше и духовнее (что враки) – не стоит. Только если власть действительно не даст простора  для этой символической гордости, для этого чувства национального превосходства, то тогда и только тогда - русский бунт и кирдык власти. Но и это будет заменой очередной социальной утопии все той же утопией национальной.

Но не такого свойства болезнь наша, чтобы вот так взять и отступить только потому, что число безработных зашкалит, что – представим худшее - жрать станет нечего тем, кому во время всех кризисов труднее других, то есть самым неимущим. Что облупится и посыплется, как сухая штукатурка, ложь власти о заботе и народном процветании, стратегическом предвидении и тактическом умении.

Русская история не такая длинная, как другие, и она легко обнажает историческую повторяемость, стандартность ответов на вызовы времени.

Тому гомункулусу, апологету национальной исключительности, которого за много веков русская власть  сформировала с помощью русской культуры, легче других удается переживать трудные времена, потому что он с наибольшим доверием относится к мифам власти о своем превосходстве, питается ими и  готов как худое, так и радостное интерпретировать как свою победу. Нечего есть, зубы просятся на полку – враги злые окружили, но мы духом сильнее и все перетерпим. Прошла весна, настало лето - власть щедро делится крохами с господского стола, а значит: мы никогда не сомневались, что заткнем их за пояс, они только и умели, что зелень свою на бумаге печатать и другим, как платежное средство, навязывать.

Один мой знакомый в голодный год начала 1990-х водил друзей из Штатов по Третьяковской галерее. Несмотря на реальный кризис, в каждом зале был смотритель – интеллигентная опрятная старушенция с тщательно причесанными седыми волосами, что американцев почему-то очень умиляло: исконная русская духовность. С одной из смотрительниц они разговорились, о том, о сем, пожилая женщина некогда работала учительницей в младших классах. А когда они уже распрощались, и восторженные, покоренные американцы отошли, смотрительница-учительница наклонилась к уху моего знакомого и жарко-мечтательно прошептала: «Эх, нам бы еще лет 10, мы бы этим американцами показали!» Кому, зачем и что хотела показать эта нищая бабуля, в очередной раз обманутая родным государством и не имеющая денег на пристойную старость?

Это я к тому, что наша болезнь не язва, голодом, тюрьмой и  нищетой не лечится. По крайней мере, так ее травили не раз, а она тут как тут, на знакомом месте, как ни в чем не было.

Некоторые полагают, что помогло бы позорное сокрушительное поражение в войне, не такое, как от японцев в 1905 или от немцев в 1941 (тем более что 1945 шел по пятам), а с внешним управлением, как у Франции, которая не раз оказывалась под тем же немцем. Или опять же, как у Японии или Германии, которую дважды в прошлом веке учили уму-разуму на собственной территории, после чего идея собственной национальной исключительности неизбежно-таки тускнеет и линяет. Но на самом деле и Россию враги не раз брали в оборот, как те же поляки или татары, сжигали столицу, накладывали дань, сажали своих царей-князей, подвергали национальному позору, и что – стала меньше национальная гордость великороссов, от которой даже Ильич не знал, как избавиться, пока его Преемник (Имя России) на нашел ей свое исконное применение?

Ведь чем плохо национальное бахвальство в виде русской духовности или шапкозакидательной убежденности, что Красная Армия всех сильней? Тем, что именно на эту приманку лукавая русская власть ловила, ловит и будет ловить лохов, согласных в обмен на лесть (мы всех православнее и сильнее), отдавать то, что не очень точно и правильно называется свободой. Можно, конечно, сказать, не отдать свободу, а – надув щеки - продать душу дьяволу, но если русская власть очень часто кажется некоторым дьявольской, то

что такое в политическом смысле душа – не вполне ясно. Голос на выборах, неспособность распознать патриотический обман, физиономическая и психологическая наивность, переходящая в гражданскую и социальную невменяемость? Может, все вместе?

Власть всегда ловила и ловит на самодур, пеструю, красочную и дешевую приманку, незаменимую для тех, кому, чтобы жить, надо, чтобы его боялись, то есть уважали, как он боится и уважает власть, зная, какой она может быть дикой и беспощадной. И неужели необходимость подтянуть пояса и перестать горланить об островке спокойствии и благоденствия  во время экономического и финансового кризиса (пусть он даже в десять раз усилится и нефть опять будет стоить пучок советских деревянных рублей) способна изменить структуру сознания российского гражданина, чтобы его мозги стали на то место, на котором никогда раньше не были? Я не знаю, какая это задача – политическая, психоаналитическая, гражданская, возможно, культурная, – но дело не только в том, что кризис ее не решит, а в том, что, не решив ее, Россия будет жить так, как сегодня: без реальной политики, без реальной экономики, без реальной демократии, без реальной культуры, а как-то по-своему суверенно и кондово. Из огня в полымя. То есть без перспективы.