15.01.2009 | Книги

Чужие правила

Янгфельдт не осмелился показать всю деятельность Маяковского как производную от его отношений с Лили Брик

Автор новой биографии Маяковского «Ставка – жизнь» шведский славист Бенгт Янгфельдт – главный в мире специалист по Маяковскому, издавший его переписку с Лили Брик, лично знавший и Лили Брик и Романа Якобсона.  Обозревая русскую литературу о Маяковском последних лет, он пишет: «Основной интерес за последние годы привлекала, несомненно, Лили, а не Маяковский. Причины тут две: отсутствие интереса к нему в сочетании с новообретенной свободой писать о том, что раньше было запрещено». Но главную причину такого интереса он не называет: нам, то есть современным русским читателям, интереснее читать об активной, а не о пассивной стороне любой ситуации.

Относительно любого положения нам самим важнее всего вопрос «кто тут главный» -  поэтому нам и в прошлом интересны хозяева положения – Сталин нам интереснее, чем Вавилов, а Лили Брик интереснее, чем Маяковский.

Собственно, и книга самого Янгфельдта непроизвольно клонится в ту же сторону.  Это история того, как Маяковский подчинился не взаимному, как он по-детски надеялся, уговору с Лили Брик, а ее «правилам», которые ей давали свободу, а ему - «безумные страдания» без права ухода, – и в этой истории Лили оказывается ярче, живее, первостепеннее, чем Маяковский (кроме как в предсмертных сценах). Сам Янгфельдт не мастер психологического портрета или картины нравов, но иногда приводит замечательно яркие цитаты – например, из дневника Галины Катанян, жены молодого лефовца Василия Катаняна, в будущем мужа Лили Брик и маяковсковеда:

«Приехал (режиссер Лев) Кулешов с (женой Александрой) Хохловой. Лиля и Кулешов тотчас поднялись наверх и пробыли там довольно долго. То же самое произошло, когда приехал (режиссер Виталий) Жемчужный с (женой) Женей. Ося с розовой от смущения и радости Женей немедленно удалились наверх. Хохлова невозмутимо беседовала с дамами на террасе, но Жемчужный, очевидно менее вышколенный, тоскливо бродил по саду в полном одиночестве. Я была несколько озадачена всем виденным и на обратном пути домой спросила Васю – что же это такое? Вася, поразмыслив, объяснил мне, что современные люди должны быть выше ревности, что ревновать – это мещанство».

По страданиям второстепенного двойника всегда проще осознать, что происходило с главным героем, поэтому в тоскливых прогулках менее вышколенного Жемчужного мы легко узнаем фигуру самого Маяковского – страдающего, но не смеющего уйти с места «безумных страданий», все более бессмысленных, но оттого не менее сильных (последним шансом такого ухода ему показался немедленный, пока Брики еще за границей и лилины чары не действуют, брак с Вероникой Полонской – когда она ему отказала, он и убил себя). 

Как все так называемые слабые люди, Маяковский любил язык ультиматумов, но своих угроз выполнить не умел, а чужим – что лилиным, что партийным – подчинялся.

Янгфельдт, видимо, побоялся, что его примут за «желтого автора», и потому не осмелился показать всю – и поэтическую, и литературную, и политическую – деятельность Маяковского как производную от его отношений с Лили Брик. И стихи Янгфельдт, к сожалению, не анализирует в свете главной любовной коллизии, а пересказывает или оценивает -  например, так: «дешевые шутки (в стихах американского цикла) были недостойны автора таких произведений, как «Человек» и «Про это»». Вообще

вся агрессивная, грубая, кощунственная сторона поэзии и личности Маяковского Янгфельдту неинтересна или непонятна – он упоминает о ее проявлениях как об отдельных срывах или уступках.

Например, о строках в первомайском стихотворении 1923 года «Долой нежность! Да здравствует ненависть!» он пишет: «Здесь впервые в творчестве Маяковского  проступает большевистская непримиримость. Даже такой поэт, как Маяковский, не был в состоянии обороняться от ужесточения политики и языка, происходившего после захвата власти большевиками» - как будто еще в «Облаке» не было довольно-таки непримиримой строки «Выше вздымайте, фонарные столбы, окровавленные туши лабазников». С другой стороны, постсоветские авторы, начиная со страстного Карабчиевского в его прогремевшей в перестройку книге «Воскресение Маяковского»,  так долго уравнивали словесную жестокость и кощунства авангарда и реальные зверства большевистского террора, что, может быть, спор с этим был бы кстати – но здесь не спор, а какое-то наивное незамечание проблемы.

А иногда  простодушие, с которым Янгфельдт не замечает привычных для нас проблем, кажется, наоборот, полезным.

У нас в любом разговоре о Маяковском центральным оказывается вопрос, зачем он променял настоящую поэзию на рекламу и прочие агитки, а Янгфельдт пишет об этом очень просто - «рекламные тексты были логическим продолжением работы с плакатами в период мировой войны и военного коммунизма: это были стихи на злобу дня. Кроме того, как и плакаты, работа над рекламой имела большое значение для семейного бюджета».  И действительно, прочитав о всех перипетиях главного – то есть любовного  - сюжета, начинаешь думать, что строки «я себя смирял, становясь на горло собственной песне» описывают не столько отказ от «настоящей лирики», сколько отказ от своего понимания жизни ради «правил» Лили Брик. Кстати, сама она замечательно конкретным образом употребляла слово «лирический» - после того как нарсуд оправдал ее за автомобильный наезд, она написала в письме: «Мне позвонил лирически один из членов суда!»

Источник: "Коммерсантъ - Weekend", № 49, 19.12.2008,