18.12.2008 | Общество

Заметки соглашателя — 1

Конформизм в ретроспективе

Текст: Ольга Яблонская

О конформизме, так о конформизме… В любой полемике важно договориться о терминологии – это облегчает взаимопонимание. Важно также договориться о хронологии, и поэтому я считаю необходимым пояснить: я не имею чести принадлежать к поколению и типу людей, честь и достоинство которых взялась защитить. Взялась, главным образом, потому, что защититься сами они в абсолютном большинстве не могут. По понятным причинам, о которых ниже. Я потом, что непонятно, объясню.

Если моему уважаемому оппоненту угодно или удобно называть их конформистами – пожалуйста. Хотя термин «конструктивные идеалисты» мне действительно симпатичнее. Но дело, повторяю, не в терминах (хоть горшком назови) а в необходимости, как совершенно точно сформулировал мой оппонент, «уточнить и углубить важные проблемы гражданской ответственности российской интеллигенции». 

Я действительно рассматриваю действия Мариэтты Чудаковой как важный, но частный случай, а также как случай частного выбора. Каковой частный выбор я склонна (особенно, в данном случае) уважать, независимо от того, радует он меня, этот выбор, или печалит. Дело, опять-таки, не в этом.

Дело в том, что я, во-первых, искренне признательна моему оппоненту за готовность продолжать этот очень важный, как мне кажется, разговор,  а во-вторых – у меня, кажется, есть варианты ответов на некоторые вопросы, которые мой оппонент, судя по всему, полагает риторическими.

Вопрос первый, и, в общем, главный – о сохранении конформистами преемственности знания и культуры. «Так ли это? О какой культуре и о каком знании идет речь?» -- спрашивает Михаил Берг.

Отвечаю: думаю, что это так. А речь идет вот о чем.

О поколениях студентов,  ненавязчиво наученных конформистами-преподавателями самостоятельному, ненормативному мышлению и подготовленных к восприятию нетрадиционных, в том числе, и инновационных, форм, в том числе, и культуры. О миллионах читателей, которые вовремя прочли необходимые для настройки мозгов книги и статьи – не только написанные разными конформистами, но еще и опубликованные в коллаборационистской советской печати. Да и не только конформистами написанные.

Я не думаю, что моему уважаемому оппоненту надо об этом памятном случае напоминать, это просто в качестве примера, допустим, не особенно характерного, зато очень яркого. Первая повесть, страшно сказать, Солженицына, были опубликована, стыдно вспомнить, в советском либеральном, но конформистском журнале «Новый мир». Возглавляемом в этот момент откровенным коллаборационистом Симоновым, которым заменили недостаточно, видимо, гибкого конформиста Твардовского.

Кстати: по всем идеологическим и личностным раскладам, сиделец и страдалец Солженицын преуспевающему и вальяжному советскому вельможе Симонову, казалось бы, руки не должен был подавать. Даже если допустить, что проницательный политзэк обманулся неверным теплом оттепели (многие тогда обманулись). Так или иначе, Александр Исаевич пошел на сотрудничество с официальной советской печатью, персонифицированной к тому же в личности, даже для меня, потомственной конформистки, слегка одиозной.

Надо полагать, пошел он на это не потому, что молодой и талантливый автор хотел быть напечатанным (хотя, даже если бы и так, грех было бы кого-либо за это осуждать). А потому, что никому не известный и обладавший неоценимым знанием писатель хотел быть услышанным. И пошел ради этого на компромисс, и, мне думается, правильно сделал. Впрочем, о компромиссах мы поговорим позже, если успеем. Сейчас мы говорим о преемственности.

Преемственность в этом  случае выглядела примерно так: Симонов, какой бы он ни был (и как бы то ни было), напечатал во вверенном ему издании «Ивана Денисовича». А я (в частности) прочла. Не сразу, конечно (в момент этой взрывной публикации я была бессмысленным младенцем). Позже. Лет в пятнадцать. Когда во всю шла если не реставрация (это все-таки сильновато было бы сказано), то очевидная реабилитация сталинизма. Когда имя уже ошельмованного и выгнанного Солженицына нельзя было произносить вслух. Когда (благодаря давней взрывной публикации) это имя было у всех образованных и приличных людей на устах, а то немногое, что сгоряча опубликовали в оттепель, превратилось в библиографическую редкость.

Прочла, как сейчас помню, в кустарно переплетенном журнальном «выдрыше», который мои конформисты-родители предусмотрительно сохранили в своей совершенно не интересной спецслужбам конформистской домашней библиотеке – чтобы дети, когда подрастут, прочли.

Конформисты вообще много чего сохраняли и приносили, чтобы дети прочли. Мы и читали. Как заведенные. Потому и выросли такими умными и трезвыми, что наверняка составили большую часть тех 13% россиян, которые так любезны сердцу моего оппонента, и моему тоже. Кроме того, в этот почетный процент вошли наши взрослые уже дети, которым мы давали читать те же книги, стихи и статьи, что читали сами в детстве и в юности. Запрещенные, полузапрещенные, а то и вовсе не запрещенные, но тоже по-своему полезные – чисто для общего развития.

Правда, то, что мы были вынуждены глотать за ночь в слепых ксерокопиях, наши дети, постперестроечные счастливцы, читали уже не торопясь, без адреналинного ощущения сопричастности гражданскому неповиновению, зато вдумчиво и не портя зрение. Воспринимая спокойно изданные в свободной печати книги как художественное (аналитическое) высказывание, а не как политический манифест.

Это к вопросу о преемственности культуры и знания, и об их качестве. Кажется, получается, что конформисты выпестовали «лучшую и мыслящую часть нашего народа». И, кажется, пришлось и мне разрешить себе пафос. Но мне простительно: защита чести и достоинства – задача сама по себе патетическая. Тем не менее, как-то, на мой вкус, слишком красиво, хотя и парадоксально. Но не так парадоксально, как кажется.

У запрещенной литературы должны были быть не только авторы, издатели и распространители, но и читатели.  А у подрывных антирежимных идей – не только генераторы, но и носители, и реципиенты. Именно конформисты и составляли  аудиторию нонконформистов. И если бы не было этой конформистской аудитории, то уголовно наказуемые, действительно героически написанные, изданные, провезенные и распространенные  тексты не прочел бы никто, кроме тех, кто их писал. А те, кто их писал, в общем, и так примерно знали, о чем там написано.

Надеюсь, понятно, почему из всех нонконформистских культурных практик и социальных прорывов я выбрала для примера именно литературу: подвижничество самиздата – самая, если позволительно так выразиться, интерактивная сфера деятельности диссидентов. И, возможно, специально для меня обаятельная, потому что именно в этой плоскости – плоскости просветительства – нонконформисты впрямую соприкасались с конформистами. И шли рядом, существенно помогая друг другу.

Протестной культуре (независимо от видов и жанров, степени политизированности и прочих тонкостей акцентировки) нужен был не просто потребитель вообще, но потребитель подготовленный. И чем в большей степени протест содержался и выражался в формально-эстетической, а не в прямолинейно-идеологической части художественного высказывания, тем более квалифицированный этому высказыванию требовался реципиент. Квалифицированные реципиенты, между тем, ни на деревьях не растут, ни на дороге не валяются. Их учить надо.

И в то время, о котором я говорю, надо было, в частности,  давать гуманитарному студенчеству и прочему пытливому юношеству представление о запрещенных к академическому преподаванию буржуазно-формалистических извращениях, враждебных эстетике социалистического реализма, а также социалистическому строю, советскому правительству,  коммунистической партии, ее ленинскому Политбюро и лично товарищу Леониду Ильичу Брежневу. Но одновременно составлявших хрестоматийные страницы истории отечественной и зарубежной культуры, без точного и не извращенного представления о которых мудрено было бы впрыгнуть на полном ходу в непростые практики тех художников, которых мой уважаемый оппонент называет своими коллегами и друзьями по нонконформистской  культуре.

Я даже больше скажу: для того, чтобы в эти практики въехать, очень недурно было ознакомиться в детстве с творчеством конформиста Бориса Заходера и даже – не побоюсь этого имени – Корнея Чуковского (в принятой нами терминологической системе – коллаборациониста, перебежчика и вообще двойного агента). А также и несостоявшегося конформиста Даниила Хармса (хотел ведь, и даже пытался вместе с Чуковским и Маршаком отсидеться в тихой заводи детской поэзии, но не вышло, к сожалению – достали и оттуда).

Абсурдистские опыты Хармса иногда удавалось пропихнуть в свет конформистам, засевшим в детских издательствах – под видом стихов для детей. Фрагменты его дневников и еще кое-что, по возможности,  публиковались  в конформистском журнале «Вопросы литературы». В этом профилированном филологическом издании вообще много чего интересного публиковалось, а читали его, надо заметить,  не только профессиональные филологи. Откуда взялась активно ходившая в списках «Десятая тетрадь» -- не знаю, и врать не буду. Но не исключено, что какие-то конформисты добыли текст в каком-то доступном им архиве-спецхране и пустили его по рукам.

Нет, я вовсе не склонна героизировать скромные культурные усилия конформистов. Тем более что и сами они не видели ничего героического в том, чтобы просто делать свое дело. И никогда не объявляли себя жертвами режима – жертвами режима они справедливо считали своих расстрелянных отцов, а ту субстанцию, которая их окружала, они и за режим-то, честно говоря, не считали. Им было, с чем сравнить. И ничего они не боялись, кроме одного: запрета на профессиональную деятельность. Вот это была для них настоящая казнь.

Многие сумели избежать этой казни и делали каждый свою работу: писатели писали, режиссеры снимали и ставили, исследователи исследовали, преподаватели учили, переводчики переводили,  критики анализировали, комментировали и разъясняли. Делясь при этом на не только на талантливых и бездарных, но также на прогрессивных и реакционных. Понятно, что результат этого деления был амбивалентен: с какой стороны посмотреть. Понятно также, что я говорю о тех, на которых смотрела со своей стороны. И которых считала и считаю талантливыми и прогрессивными.

(Окончание следует)