19.12.2008 | Общество

Заметки соглашателя-2

Конформизм в отсутствии

Текст: Ольга Яблонская

(Окончание. Начало тут)

Вполне очевидно, что главный спрос за гражданскую ответственность именно с прогрессивных талантливых гуманитариев, а не с геологов или, допустим, врачей. Я не думаю, что обостренная гражданская совесть заведет нас так далеко, что мы запишем в коллаборационисты, пособники и предатели «ценности противостояния большинству и силе» акушеров-гинекологов, принимавших младенцев в советских роддомах и способствовавших, таким образом, приросту населения  и укреплению мощи тоталитарного режима.

Вернемся к прогрессивным гуманитариям. История, простите за банальность, не  терпит сослагательных наклонений, но все же: если бы все интеллектуально, профессионально и нравственно значительные и значимые гуманитарии, вместо того, чтобы заниматься своим прямым делом, пошли бы на площади и баррикады, режим, почему-то мне так кажется, не очень бы от этого пострадал. А преемственность знания и культуры пострадала бы очень – и в этом нет никаких сомнений.

Если бы… Нет. Простите. Даже рискуя ослабить, в отсутствие конкретных примеров, методологическую убедительность собственной аргументации, я не буду в этом терминологически скользком разговоре называть их честные имена. Во-первых, по неискоренимому конформизму (вдруг кто обидится), а во-вторых (на самом деле, это – во-первых) потому, что те, кого я, по большей части, имею в виду, возразить уже не могут – ни моему уважаемому оппоненту, ни мне. И уточнить терминологию не могут тоже.

Пора переходить к следующему риторическому вопросу: «Где голоса советской либеральной культуры?»

Ответ на этот вопрос есть, и он настолько прост, что даже странно его вербализировать. У советской либеральной культуры давно уже нет никаких голосов. Потому что давно уже нет никакой советской либеральной  культуры. Она умерла вместе с советской властью.

Тихой естественной смертью. В тот упоительно прекрасный и пока еще длящийся миг, когда отечественная культура (к радости одних ее носителей и к недоумению многих других) перестала, наконец, делиться на советскую и антисоветскую, либеральную и нелиберальную, официальную и неофициальную, реакционную и прогрессивную, конформистскую и нонконформистскую – а стала просто культурой – мозаичной, но целостной. Политизированной или дистанцированной от политики – в зависимости от интенций авторов, но в любом случае, спокойно практикующей любые формы и безнаказанно реализующей любые традиции и инновации.

Кстати, о традициях и инновациях: вопреки опасениям моего оппонента, я не стану ловить его на слове. Причем, не из конформистской корректности, а просто потому, что ловить здесь нечего.

Право, не знаю, откуда может взяться сейчас в такой первозданной свежести апокалиптически-ретроспективное представление о злых конформистах, заедающих, в программе политических компромиссов, инновационные формы культуры. Честное слово, не знаю… Поскольку лет уже, минимум, двадцать, как за культурные инновации можно в этом смысле совершенно не переживать. Настолько, что в рассуждении именно противостояния силе и большинству впору бы уже и впрямь озаботиться судьбой традиционных ценностей (да простят мне друзья и коллеги это, практически, экстремистское в своем конформизме замечание).

На самом деле, к  «важности противопоставления силе и большинству» никакие формы и месседжи современной культуры никакого принципиального отношения давно уже не имеют, а к политическим компромиссам – тем более.

Если мой оппонент имеет в виду историю с Андреем Ерофеевым и Юрием Самодуровым, то эстетические и политические компромиссы здесь тоже ни при чем. На наших коллег напали охранители нравов из православных патриотов и повышенно нравственно чутких государственных чиновников. Коллегиальное и культурное сообщество, и вообще все нормальные люди безоговорочно и публично поддержали кураторов и художников – совершенно независимо от приверженности тем или иным эстетическим традициям, и вообще – в отрыве от всяческих вкусовых предпочтений.

Друзья и коллеги моего оппонента по нонконформистской культуре сегодня – значительнейшие и влиятельнейшие фигуры культурного истеблишмента, в самом лучшем и правильном смысле этого слова.

Они публично говорят, все, что думают, и реализуют в своих художественных практиках все, что считают нужным. И, в общем, неудивительно, что их голоса отчетливо слышны: самые читаемые публицистические порталы с радостью предлагают им свои страницы, а самые уважаемые и релевантные издательства публикуют их произведения. И не со всякой трибуны слышны их голоса – они имеют право выбирать площадку для своих выступлений, и выбирают, и правильно делают – пока еще нет необходимости подавать свой голос откуда ни попадя, и слава богу.

К тому же, их голоса – уже и пока – не голоса нонконформистов. А просто здравых, размышляющих и талантливых  людей, которые умеют свои размышления формулировать и имеют возможность ими поделиться с более или менее широкой аудиторией. Примерно с той же, что и двадцать лет назад, но существенно расширившейся за счет народившихся, выросших и вошедших за эти годы в разум детей и внуков. Аудиторией во всех отношениях подготовленной, преданной и благодарной.

И последний риторический вопрос: почему молчат разумные конформисты?

Ответ на этот вопрос не столько прост, сколько печален. Они молчат, потому что они  почти все уже умерли.

Филологи, историки, писатели, поэты, режиссеры, художественные, литературные и театральные критики, педагоги, переводчики, журнальные и книжные редакторы, кинооператоры, кинодраматурги и просто драматурги, художники-сценографы и просто художники, и многие другие.

Те, кто в своих более или менее негромких профессиональных трудах давали очень широкой публике верные социально-эстетические ориентиры и аккуратно, но надежно ввели во всеобщий интеллектуальный и визуальный обиход алгоритмы ненормативного мышления и нелинейного  восприятия.

Они почти все умерли. Не метафорически, а фактически. Одни (многие)  одновременно с советской либеральной культурой, не потому, что их убила перестройка и демократия, просто так совпало, им на рубеже восьмидесятых-девяностых было между шестьюдесятью и семьюдесятью, а продолжительность жизни в наших широтах, как известно, не слишком велика. Другие – ушли позже, некоторые – совсем недавно. А те, кто, дай им бог здоровья и долгих лет, живы – уже находятся в том возрасте и статусе, когда люди имеют право по разным причинам не отвлекаться на политические дрязги.

Как насчет тех, кто помоложе? Так они-то как раз не молчат. Некоторые даже пытаются действовать – например, прицепить выцветшие алые паруса шестидесятнической романтики к брутальному атомоходу современности. Зрелище, конечно, не очень величественное, но скорее, на мой взгляд, трогательно-несуразное, чем грозное или зловещее. Опасность исходит не отсюда.

Мы, кажется, действительно опять проиграли. И в этом смысле я искренне присоединяюсь к моему оппоненту в его горестной правоте. Почему мы проигрываем? Причем, действительно проигрываем все и всегда? По многим причинам.

В частности, потому что мы либо романтичны, ленивы и брезгливы, либо – романтичны, самонадеянны и бескомпромиссны. А главным образом – потому, что мы всегда готовы идти на бой кровавый, святой и правый, на смертный бой друг с другом. Вместо того чтобы противостоять силе и большинству, мы теряем силы и малочисленных союзников в яростном противостоянии самим себе.

Банальность, конечно. Но я и не претендую на свежесть. Подумаешь, бином Ньютона. Про эту удивительную особенность российской интеллигенции – склонность к само - и взаимоистреблению – еще Мережковский еще вон когда говорил. А разве его кто послушал?..

Сейчас над культурой (как, впрочем, и над другими формами жизни) опять нависла отвратная, пока невнятная, но очень уже знакомых очертаний хрень. Если так пойдет, то нонконформистская культура, в случае надобности, возродится. И уйдет в подполье, откуда в свое время вышла. Романтика неоандеграунда увлечет многих – и художников, и зрителей, и читателей, и слушателей – их всех будет значительно больше, чем в первом дубле, двадцать лет свободы творчества и прочих свобод свое возьмут, эту песню не задушишь, не убьешь.

Ниша разумного конформизма тоже наверняка сформируется и потребует заполнения. Только заполнят ее на этот раз не конструктивные идеалисты (иных уж нет, а те – далече), а по-настоящему вненравственные и циничные приспособленцы, сильные, смелые, ловкие, наросшие в период победительного релятивизма и дикого накопления капитала и больше ничего. Тогда-то и станет понятно, что гражданскую ответственность российской интеллигенции – ответственность созидания и преемственности знания и культуры – некому больше нести.

Пора, кажется, запретить себе пафос – хватит. И потом, все-таки, как-никак, вроде, насчитали 13% нормальных людей. Вполне, в общем, жизнеутверждающий результат: на самом деле, вменяемых и размышляющих людей в любом обществе и государстве примерно столько и бывает. К тому же, в их числе – наши дети. Будем надеяться, что обойдется.