08.10.2008 | Париж Дельфины де Жирарден

Депутаты за работой

12 января 1839 года

На этой неделе политика завладела всеми умами, приковала к себе все взгляды. Повсюду только и говорили, что о палате: что делается в Палате? вы были в Палате? кто сегодня выступал в Палате? Разговоры эти оказались такими заразительными, что мы не выдержали и самолично отправились в Палату; это было в понедельник; увы, именно в понедельник. Как жаль, что мы не побывали там, например, вчера; быть может, этот визит огорчил бы нас немного меньше.

Для такого независимого, беспристрастного и даже, можно сказать, непристрастившегося существа, как мы, посещение палаты депутатов – испытание не из легких: взору предстают люди, которые по отдельности способны на многое, но все вместе лишаются  способности сделать что бы то ни было; люди, которые по отдельности обладают либо талантом, либо опытом, либо энергией, то есть некими реальными и несомненными достоинствами, которые у себя дома выказывают ум и отвагу, но собравшись на заседание во дворце Бурбона, превращаются в беспокойную, бессильную массу, не имеющую ни авторитета, ни достоинства; числа, значение которых от сложения не увеличиваются; прутья, которые не объединяются в пучок; реки, которые приносят пользу до тех пор, пока текут одиноко, но тонут в капризном и бесполезном океане, в бескрайнем море, волнуемом вместо ветров буйными страстями и непомерными амбициями, -- море, на дно которого то и дело погружается хрупкий государственный корабль. Разве не наводит все это на размышления? Ведь палата состоит из людей в высшей степени достойных. Вот отважные генералы, которым Вы можете вверить армию своей страны – и не прогадаете; вот ловкие финансисты, которым вы можете вверить свое состояние, -- и не прогадаете;  вот красноречивые адвокаты, которым вы можете вверить ведение всех ваших дел, --  и опять-таки не прогадаете.

И тем не менее когда все эти достойные люди соединяют свой опыт и свои способности, когда они вносят в общую кассу свои таланты и свое величие, они оказываются решительно неспособны управлять делами государства; в чем тут секрет? Быть может, в том, что эти дела их не волнуют.

В тот день, когда мы побывали в палате, мы услышали ораторов, занятых исключительно самими собой: бывших министров, которые явились рассказать о своей былой карьере; степенных историков, которые не способны ни на что, кроме  устных мемуаров, и не только напоминают публике обо всем, что они  когда бы то ни было сделали, но еще и повторяют все, что когда бы то ни было сказали, и если упрекают другого оратора в выдвинутом некогда опрометчивом тезисе, то лишь для того, чтобы иметь право повторить свое тогдашнее возражение.  Это ретроспективное красноречие нас немало встревожило: сказать нечто один раз – это уже не шутка, но повторять одно и то же много раз – это просто издевательство; фразы, начинавшиеся со слов: «В ту пору я говорил, что… в ту пору я утверждал, что…» или «Тогда вы сказали, что… а я на это ответил вам, что…» -- эти фразы привели нас в ужас; а между тем очень вероятно, что год спустя мы опять услышим все то, что слышали в этом году. Как же быть? Нет никаких оснований надеяться на то, что этому придет конец. Единственная мера борьбы – брать штраф с каждого оратора, который станет сам себе эхом и повторит одну и ту же мысль больше семи раз. Тогда болтуны  разорятся, а многие вопросы разрешатся.

Впрочем, кто мы такие, чтобы давать советы столь важным персонам? Разве этого от нас ждут? разве наше дело – обсуждать подобные вопросы? Нет; однако если нам запрещено критиковать прославленных парламентских ораторов, мы вправе подвергнуть критике их могущественного помощника, вдохновляющую их лиру, наперсника их слабостей, сочувственника их невзгод – говоря короче, стакан воды с сахаром! Мы разберем его поведение без всякого снисхождения; мы обрушимся на него без всякой жалости. Ибо стакан воды с сахаром -- эта важная особа, играющая такую значительную роль в наших парламентских дебатах, -- систематически попирает все приличия! Этот скверный стакан не удосужился даже стать хрустальным, и смеет являться пред публикой в  презренном обличье, забыв о том, что его слушает вся Франция, что за ним наблюдает вся Европы! Стакан, которому красная цена четыре су,  под ним – белая тарелка вся в трещинах! Французский фарфор, где ты? возвысь свой голос! Севрская посуда, дай волю своему гневу; китайские блюда из серебра и накладного золота, защитите свои права; алмазные рудники, ослепите своим блеском и свергните с парламентского трона этот дешевый стакан, из которого утоляют жажду все косноязычные патриоты, все независимые политики, до хрипоты обсуждающие наши законы. Стакан за четыре су на белой тарелке! Вот, значит, каков этот хваленый стакан воды с сахаром, прославленный в анналах красноречия! Как же могло случиться, что столь важный участник парламентской жизни оказался в полнейшем небрежении? Видит Бог, на трибуне можно обойтись без множества вещей: без таланта и ума, без убеждений и мыслей, можно даже обойтись без памяти и все время твердить одно и то же, -- но обойтись без стакана воды с сахаром невозможно. Обращаем внимание господ квесторов на необходимость произвести благодетельную реформу во имя всех депутатов, представляющих Францию; иначе мы во всеуслышание объявим палату депутатов домом без хозяина.