Авторы
В разгар лета особенно мучительно думать и говорить на всякие общественно значимые темы. Особенно тяжело впускать в свой подтекший от жары мозг всякие политические новости. Потому что эти новости, как правило, таковы, что необычайно редко действуют освежающе.
И уж вовсе невыносимыми становятся некоторые разговоры, например, о "духовности". Ибо давно уже очевидно, что под духовностью в наших широтах понимается обычно, что ни в коем случае нельзя открывать форточку. И это летом!
В разгар лета в общественной жизни наблюдается что-то подобное водяному перемирию. Полемические страсти заметно ослабевают. Все объединены общим безвоздушным пространством столичного метрополитена. И каждый обмахивается своей газетой – кто державно-патриотического направления, кто либерально-общечеловеческого, а чаще всего той, где опубликовано эксклюзивное о трех полосах интервью с первой учительницей Димы Билана, из которого становится понятно, что один из главных героев новейшей истории нашего отечества все-таки учился в школе.
Летом – я давно заметил – обостряется художественное восприятие окружающего. Может быть, дело в отчетливом информационном голодании, может быть, еще в чем-нибудь. Но это так. Мы как-то особенно заняты поиском созвучий, сходств и параллелей. Мы как-то особенно пристальны и неравнодушны к проходным деталям.
Мне вот заказал недавно один журнал маленький текстик про то, как я провел вчерашний день. Почему именно вчерашний, я так и не понял. Только, говорят, если можно, напишите художественно, вы ведь вроде как у нас писатель, а писатель обязан изъясняться художественно. А я отвечаю, что, дескать, я нехудожественно вообще не могу ничего делать, я так устроен. Я с исключительной художественностью пишу даже заявку на ремонт протекшего сливного бачка, каковая художественность - скажу попутно и честно - мне в подобных случаях не столько помогает, сколько вредит. Но уж так я устроен, а меняться в моем возрасте поздно, да и незачем.
А еще я помню, как другой, тоже очень художественный человек написал однажды заявление в милицию на предмет ограбления собственной дачи. Он там настолько художественно, с таким вниманием к деталям изложил список пропавших вещей (свитер с дыркой на левом рукаве, одеяло ватное 1939-го года рождения, будильник "Слава" без минутной стрелки), что вся милиция, отхохотавшись как следует, посоветовала художественному человеку заявление свое забрать, что он, будучи человеком, хотя и художественным, но здравомыслящим, и сделал.
В разгар лета весьма плодотворно, лениво и безответственно думается об искусстве. Летом как ни в какое иное время кажутся более или менее правдоподобными вечные рассуждения о конце искусства, о смерти автора, о кризисе всех без исключения жанров, родов и видов. Искусство как бы уходит из нашего повседневного обихода, не теребит нас, не мучает постоянной стрессообразующей необходимостью выбора, временно оставляет нас в покое - наедине с жизнью.
Но оно, искусство, на самом деле никуда не исчезает. Оно просто покидает зимние квартиры, иначе называемые художественными институциями. Пустеют концертные залы, закрываются до осени галереи. Даже издательства придерживают выход новых книжек поближе к осени, к ярмарочному сезону. А искусство уходит на улицу, мимикрирует под листву, под городские шумы, напоминает о себе классическим пиликаньем сотовых телефонов.
Искусству и вообще-то свойственно растворяться в быте, совершать дерзкие рейды в повседневность, чтобы потом вернуться в свои музеи, театры и издательства помолодевшим и похорошевшим, с охапкой новых идей. Летом становится особенно очевидным, что искусство вовсе не совокупность соответствующих учреждений, а одна из важнейших функций осмысленного организма. Нужда в художественных впечатлениях вполне может удовлетвориться без непосредственного контакта с картиной, книгой, оркестром, экраном, без культпоходов и мероприятий. Зачем театр и кино, когда настежь отворены окна первых этажей? Зачем художественный музей, когда электричка въезжает прямо в радугу? Зачем поэтический томик...
Кстати, о поэтическом томике. Я помню давнее телеинтервью с каким-то видным спортсменом. Среди прочего его спросили: "А как вы проводите свободное время?" "Свободного времени у меня мало, - ответил он, - но когда оно есть, то я больше всего люблю уйти в лес с томиком поэзии".
Так вот, зачем нам томик поэзии, когда вокруг бушует и пенится язык, такой родной и такой прекрасный во всех своих проявлениях. И уж особенно во дни тягостных сомнений. И уж особенно на фоне неумолкаемого плача о порче родного языка, о том, куда же мы катимся, и о всяком таком прочем. Вот ведь дураки, не ведающие того, что язык, так же, как и мировой океан, обладает способностью к самоочищению. И он, язык, всегда прав, даже если эта правда нам не нравится. Пытаться им управлять или манипулировать бесполезно. Он этого попросту не позволит. За подобные попытки он будет мстить, то есть выставлять на всеобщее обозрение фальшь и пошлость всяческих администраторов. Язык развивается по своим собственным законам, он всегда соответствует своему времени, а если кажется, что не соответствует, то тем хуже для времени, ибо это значит, что время не вполне соответствует ему.
Летом иногда кажется, что искусство замещается погодой, одуванчиком, лопухом, сиренью, поющими комарами, загорелыми красавицами и длинными разговорами на дачной веранде. О чем? Да о нем же, об искусстве, разумеется. И обо всем прочем.
Софья Толстая в спектакле - уставшая и потерянная женщина, поглощенная тенью славы своего мужа. Они живут с Львом в одном доме, однако она скучает по мужу, будто он уже где-то далеко. Великий Толстой ни разу не появляется и на сцене - мы слышим только его голос.
Пожалуй, главное, что отличает «Надежду» от аналогичных «онкологических драм» – это возраст героев, бэкграунд, накопленный ими за годы совместной жизни. Фильм трудно назвать эмоциональным – это, прежде всего, история о давно знающих друг друга людях, и без того скупых на чувства, да ещё и вынужденных скрывать от окружающих истинное положение дел.
