27.05.2008 | Общество

Первая квартира

Письма из Америки. Письмо девятнадцатое

Все произошло примерно так, как я подозревал. Мы летели через Атланту, там сделали пересадку на Нью-Йорк на самолете американской авиалинии "Дельта", где кормили очень мало и невкусно, а бесплатной выпивки, как у европейских компаний и даже у "Аэрофлота", не было вовсе. Потом я узнал, что "Дельта" после событий 11 сентября не может прийти в себя. Она потерпела тогда колоссальные убытки и теперь экономит на чем только можно. В том числе на пассажирах.

Совсем иное дело

В Америке я был несколько лет назад по приглашению Гарвардского университета, но, конечно, восприятие страны во время короткой конференции, лекционного турне или туристического вояжа принципиально отличается от того, когда вы решаетесь поселиться здесь надолго.

Самое главное - отличается отношение к вам окружающих. Когда вы приезжаете на несколько дней, вам все рады, вы - источник новостей и сладких сплетен о знакомых. Вы скоро уедете но, пока вы здесь, на вас можно произвести блестящее искрометное впечатление своей без сомнения успешной жизнью. Более того, долг платежом красен: вас принимают здесь, в Париже, Берлине или Риме, а завтра вы сами будете принимать гостей, занимаясь их краткосрочными и потому не очень утомительными проблемами у себя дома в России.

Совсем иное дело, когда вы поселяетесь надолго, - может быть, навсегда. Очень быстро, почти сразу, вы из желанного гостя превращаетесь в нечто непонятное и немного опасное.

Источником новостей и сплетен об общих приятелях вы уже не являетесь. Ваши разговоры и размышления о России никого не интересуют, так как все живут обыкновенными буднями, в которых Америки и ее проблем несравнимо больше, чем дикой, нелепой и неприятной России. И для любого вашего знакомого вы реально опасны, так как у вас, как у всякого приезжего, множество проблем и вы вполне, того и гляди, возьмете и обратитесь с просьбой. А тут только начни: сунешь палец - увязнет локоть. Кому охота заниматься чужими проблемами.

Конечно, каждый помнит, что и у него было точно такое же или похожее положение. Но относительно себя всякий уверен, что он уникален, что он был борцом с большевизмом, или спасал детей от топора погромщиков, или был и есть звезда мировой культуры, лениво согласившаяся осесть на американском горизонте. Но тут появляетесь вы с неясным статусом, с невнятным рассказом о том, что заскучали в России и решили посмотреть на нее со стороны.

Как это заскучали, как это посмотреть, - а на какие шиши? Мы здесь голову не поднимаем от своей интеллектуальной пашни, не имеем времени на самое насущное, а он - посмотреть. Непонятно.

Неприязнь к эмигрантам волны следующей

Что еще? Любой эмигрант нуждается в том, чтобы окружающие подтверждали и еще много раз подтверждали правильность сделанного им непростого выбора, когда он, этот самый эмигрант, решил эмигрировать. А как вы можете это подтвердить? Вы должны уверять, что в России жить невозможно, что это отвратительная страна, в которой сейчас остались одни продажные и беспринципные рабы и негодяи, и вы последний из приличных людей, кто успел унести ноги. Вы должны нести нашу дурацкую несчастную родину на чем свет стоит и говорить, что жизнь чернорабочим в свободной стране в тысячу раз лучше, чем барскокремлевское благосостояние в Москве или в Питере. Поэтому

самым главным подтверждением правоты эмигранта является сообщение, что вы - тоже эмигрант.

Тогда вы можете рассчитывать, по крайней мере, на понимание, хотя все равно каждый из эмигрантов предпочитает держаться подальше от тех, от кого может последовать просьба о помощи.

Поэтому одна из характерных особенностей эмиграции любой волны - неприязнь к эмигрантам волны следующей. Мол, мы бежали от преследований и мечтали о свободе, поэтому бросили все нажитое за жизнь, потеряли свои квартиры, эта наша плата за новый и мучительный выбор... А чем заплатили вы?

Еще одна постоянная тема - неправильная политика правительства, поддерживающего новых эмигрантов. Мол, нас надо было поддерживать потому, что (читай выше). А вот этих ленивых дармоедов, которые нагло сидят на нашей шее, не нужно и преступно (почему - и так понятно).

Кроме того, надо сказать, что я попал в противофазу. Я в Америку приехал, а все из нее уезжают. Ну, не все, а многие. То есть там и сям слышишь, что сын такого-то получил место топ-менеджера на таком-то металлургическом комбинате и уезжает в Сибирь, а дочка такого-то стала преподавателем английского в таком-то частном университете и уезжает в Новгород. А я вдруг появляюсь как бы на новенького, когда все уже 20, если не 30 лет назад успели между собой познакомиться, подружиться, помучиться, вырастить детей, прожить здесь свой эмигрантский срок, поссориться, раздружиться и как-то привыкнуть. Да я еще не хочу играть по правилам, вставать последним в очередь и смотреть с восхищением и завистью на всех, кто впереди тебя на полшага.

И хотя о русской Америке я еще скажу, сразу признаюсь, что буквально с первого дня моего пребывания в Америке я от наших бывших соотечественников бежал как от черта.

В конце концов, не для того я сюда приехал, чтобы изучать эмиграцию, - без меня исследователей и знатоков полно.

Но вот то, что моя Америка и есть противофаза, то есть Америка не столько Пушкина, сколько Достоевского и Свидригайлова, я, конечно, сразу не понял. Да и понял бы - что бы поменялось, - не ехать же сразу обратно?

Так или иначе, поселились мы во Флашинге, где прожили чуть больше месяца, ибо сразу столкнулись с одной характерной чертой местной жизни - лицемерием. То есть встречаетесь с кем-нибудь, знакомитесь - улыбка до ушей, как я рад вас видеть, как прекрасно, что вы к нам (ко мне обратились), как чудесно, что вы просто существуете. И должно пройти какое-то время, чтобы вы поняли, что это показное радушие и ровным счетом ничего не значит. Что это просто формула вежливости, но на любого русского, привыкшего к нашей постоянной хмурости, производящая впечатление луча света в темном царстве отечественных воспоминаний. И чем сильнее будет очарование от этого радушия, тем сильнее, сокрушительнее и неизбежнее будет разочарование в нем.

Так мы потеряли свою первую квартиру.

Улыбка до ушей

Конечно, наш хозяин формально не имел права пускать нас к себе жить. Хотя он не брал себе ни пенса, а лишь оплачивал нашими деньгами свою квартирную плату или, говоря по-американски, rent. Более того, чтобы у нас не было неприятностей, он заранее пошел к супервайзеру (главному администратору по всем вопросам в доме), подарил бутылку коньяка и рассказал, что его родственник - из Петербурга, известный писатель, поживет у него какое-то время. Как жаль, что вы не читаете по-русски, он с удовольствием подарил бы вам свою последнюю книгу. Если, конечно, супервайзер не возражает. О чем разговор - улыбка до ушей, радостное похлопыванье по спине, оскаленные белые здоровые зубы.

Его звали Хьюго. Теперь у нас была отмазка на все случаи жизни, мы на любой вопрос о нашем статусе здесь должны были говорить: Хьюго ноус (Хьюго знает).

Этот же Хьюго на нас и донес. Очевидно, коньяка было недостаточно, надо было давать деньгами.

Формально наше изгнание было справедливым - мы жили на субсидальной квартире, а субсидальные квартиры нельзя сдавать в субаренду. Нельзя в них жить посторонним. Хуже всего то, что у нашего несчастного и благородного родственника в качестве наказания эту квартиру решили вообще отнять, то есть не только мы оказались без относительно дешевой крыши над головой, так еще хороший человек пострадал. А ведь если бы Хьюго не скалился лицемерно до ушей, а просто сказал: нет, не положено, - так и проблем бы не было.

Так или иначе, не прошло и месяца со дня нашего приезда, как нам оказалось необходимо срочно искать квартиру.

Квартиру мы нашли, но уже не во Флашинге (Квинсе), а в Бруклине. Пусть и не в русском комьюнити (то есть далеко от океана и русских магазинов), но так нам даже показалось лучше. И дешевле (а нам теперь приходилось думать об экономии), и до Манхэттена, куда мы почти каждый день катались на курсы английского языка, ближе.

Жить в настоящем русском Бруклине не хотелось, потому что страшила потеря дистанции. Я все время помнил, что не эмигрант, а так, погулять вышел. Почему я так боялся слова "эмигрант", не знаю. Но я действительно боялся его еще с эпохи советского застоя, когда многие приятели и знакомые уехали из совка в поисках лучшей жизни, а я смотрел на них, как на людей, совершающих концептуальную ошибку. Мне казалось, что история творится именно здесь.

Теперь же все было, казалось, иначе. Но все равно косая тень от слова "эмигрант" лежала на моем ощущении себя, и мне было легче считать, что это так, временная передышка.

Многие жили, причем годами, за границей и оставались русскими писателями или русскими художниками.

Тем временем к нам все ближе оказывалась граница, когда нужно было уже не жить, а выживать. Начиналось настоящее погружение. Деньги таяли на глазах, но это почему-то совсем не пугало. Я был уверен, что все как-то само собой образуется. И не ошибся.

Источник: "Дело", Спб, 26.05.2008,