12.03.2008 | Асаркан. Ящик Павла Улитина

Письма Ларисе Улитиной — 3

В Америке большинство моих получателей – «наши» эмигранты, которые американских штучек не любят и не знают

Текст: Александр Асаркан

28 декабря 1995
Московский штамп на конверте: 180296

Лариса, Ваше большое письмо прибыло 26 декабря (поскольку 25-го и в воскресенье 24-го почту не разносили, можно считать, что оно поспело к Рождеству) и застало меня, говоря нынешним русским языком, в стрессовой ситуации: Рождество прошло, Новый Год тоже уже почти наступил, а не сделана и половина открыток, которые я по традиции (а не потому, что кто-то их ждет или в них нуждается) должен разослать во все концы. Причин несколько, я, как и Вы, был тут в очень плохом виде (из-за сердца, но были – и есть – и всякие другие недомогания), но больше всего помешало известие, что 31 декабря закончится публикация газетного комикса Calvin and Hobbes. В свое время я наткнулся на него случайно (пил кофе на разостланной газете и скользнул взглядом по странице комиксов, которую до того никогда не читал), он мне понравился, я стал вырезать некоторые (не все!) strips, а потом выяснилось, что это я один такой отсталый, а все просвещенные люди давно вовлечены в «культ» этого комикса. В результате все мои открыточные идеи стали вертеться вокруг Calvin’а и Hobbes’а, и ничего другого не придумывалось, а ведь послать такие открытки можно не всем, особенно в Россию (да и в Америке большинство моих получателей – «наши» эмигранты, которые американских штучек не любят и не знают), и я вот сейчас (вечером 26 XII) должен был бы делать открытки, а вместо этого пишу Вам на обороте Calvin-and-Hobbes, где отражена также реакция американской прессы на столь горестное событие.

Исписав первый лист не столько в ответ на Ваше письмо, сколько в угоду своим whims (см. Calvin’а), я стал искать более подходящий лист и взял этот Трамвай Желание, предполагая что Вы и пьесу знаете и фильм (старый) видели или можете увидеть, а я в свое время посылал кому-то на таком листе интересное слово Serendipity, а уж заодно и весь related material. В один день с Вашим письмом я получил два письма от Оли, первое из которых почему-то шло больше двух недель – если только она не отправила его много позже, чем написала, - и там (во втором, написанном позже) она сообщает о Вашем письме, а также о том, что летом они все  –  Оля, Аня, Тоби и «Федя»* – собираются в Москву. А в феврале семейство Platt’ов намерено приехать на неделю в Чикаго, к чему я готовлюсь со страхом, потому что середина февраля (они приедут как раз на день рождения Ани, 19 II) – это в Чикаго самая плохая погода: как правило, самая холодная, но в любом случае самая пасмурная; в январе бывают яркие морозные дни, в феврале я таких не помню. – В кино я тут не хожу, но Покаяние случайно видел: его показывали на Чикагском Международном Кинофестивале (есть такой!), а накануне приехала Аня (в то время еще школьница), и когда я спросил, не хочет ли она посмотреть этот, в то время уже прославленный, фильм, она сказала что да, очень хочет. Это был ее второй вечер в нашем часовом поясе, jet lag еще не прошел, и во время фильма она заснула, что и понятно – фильм шел по-грузински с английскими субтитрами, а мы сидели далеко и Аня их читать не могла. А я мог (я же не близорукий, а дальнозоркий) и, думаю, все понял, но мне показалось, что фильм сделан специально для грузин – чтобы излечить их от национальной любви к Сталину, - и многие его сюжетные повороты (особенно по линии «отцов и детей») не нужны публике, которая и без того настроена против Сталина, диктаторов, демагогов и (даже) джигитов. Как говорил когда-то один голливудский босс, если вы хотите send a message – идите на телеграф, а не делайте кино. Тем не менее, message есть и в голливудских фильмах (иногда даже очень прямолинейно мосфильмовский), а этого босса (Samuel Goldwyn’а) цитируют с насмешкой (его goldwynism’ы – часть американского фольклора), и я ничего не хочу сказать против Покаяния – конечно, это замечательный фильм, - я только думаю что Вам лучше остаться с воспоминаниями о первом его показе, а не идти на него теперь. – Вы пишете, что почтовые ящики в домах взламывают из озорства, а Вава написала, что это делают, чтобы украсть доставленную почтальоном газету. Она тоже велела писать ей на адрес почтового отделения, но не «до востребования», а на «абонементный ящик», и такое же указание я получил от Юлика Кима, живущего там же на Автозаводской в доме напротив, так что почтовое отделение у них одно. Впрочем, сейчас он, может быть, еще и не дома: у него был инфаркт в сентябре, а последнее письмо было в конце ноября все еще из больницы где он «реабилитируется». – Ну, будем надеяться на лучшее в Новом Году.

Среди множества имеющихся у меня словарей есть один драный, который использую как пресс для наклеек, и спокойно вырезаю из него разные entries для таких случаев.

----------

* Оля, Аня, Тоби, «Федя» – жена (живет в Лондоне), дочь, муж дочери, внук Theo (семейство Platt'ов, живут в Оксфорде) Асаркана.

О ПОЛЬЗЕ ЧТЕНИЯ ЧУЖИХ ПИСЕМ

В этом отнюдь не чужом, но всё же не мне посланном письме, особенно привлекла одна Сашина фраза:  «Новый Год <…>  уже почти наступил, а не сделана и половина открыток, которые я по традиции (а не потому, что кто-то их ждет или в них нуждается) должен разослать во все концы».

Здесь, конечно,  ключевое слово –  должен. На первый взгляд, слово до враждебности чужое и странное,  именно для человека той страны и эпохи, у которой и без того все были  в должниках, а она всё талдычила о Великом и Неоплатном Д. 

В случае Асаркана, однако, императив внушён не извне, а вызван исключительно  внутренним побуждением.

(Здесь Саша мог бы заметить, что и  русская интеллигенция в своём неустанном народопоклонстве была движима тоже исключительно внутренними побуждениями, постоянно побуждающими её лезть, как он говорил, не в свои дела).

«Долг это право, которое другие имеют на нас» мог бы, если захотел и если б представился случай, сказать Асаркан  – сказать до Ницше. У Саши это всегда как-то здорово получалось: сказать до всех, в том числе и до Ницше, конечно. И он всегда уважал наши права на что-то в себе. Правда, для каждого было и своё что-то, и своя доля этого что-то. И права эти не были неизменными – по поводу их границ и практики применения то и дело возникали позиционные игры, а то и ожесточённые стычки.

Письмо Ларисе содержит интересный контекст употребления и другого важного понятия из  Словаря Асаркана: традиции. Здесь его смысл тоже расходится с обыденным словарным значением. Там оно подразумевает  процесс наследования социального опыта (вроде приобретения хорошей или  дурной наследственности), управляемый некой  безличной волей, отчего в итоге и возникает такая вот непонятная наша «заведёнка». У Асаркана традиция – это лично творимый и закреплённый во времени ритуал, в котором время, не теряя своей цикличности, сохраняет и свою разновекторную устремлённость.

Замечателен и сюжет о комиксах Bill’a Watterson’a. Во-первых,  необыкновенной асаркановской открытостью и отзывчивостью ко всем культурам (а ведь для большинства людей они по-прежнему остаются лишь существительным единственного числа). Это радостное ренессансное сознание множественности миров отличало Асаркана не только в Москве, но, как теперь выясняется, и в Америке: «наши» там американских штучек не любят и не знают.

А кто хочет посмотреть на американские штучки Bill’a Watterson’a,  может заглянуть на один из посвящённых ему сайтов, хотя бы на этот (https://ignatz.brinkster.net/cbillart.html).

Ну, а я буду ждать новых чужих писем.

Привет.

Александр Ренанский.