Авторы
Значительна ли фигура учителя русского языка в России? Так себе, ничего особенного. Зато фигура учителя английского в Америке без преувеличения является центральной. Он/она не только учат непосредственно языку. Учитель английского, как газета "Искра" для большевиков, - организатор, агитатор и популяризатор незнакомой американской жизни для всех вновь приехавших.
Парус не одинокий
Здесь, кстати говоря, прослеживается огромная разница с Россией. В Россию тоже приезжает большое число иностранцев из ближнего и дальнего зарубежья - от Украины и Средней Азии до Турции и Танзании, - но никому и в голову не придет учить их бесплатно русскому языку. Да и вообще правилам поведения в новой стране, как, впрочем, и рассказу об этой стране отнюдь не душистых прерий. То есть стране со своими проблемами и заморочками.
А американцы тратят на этих учителей английского (причем разного уровня - от начинающего до вполне продвинутого, предуниверситетского) огромные деньги. Они понимают, что эмигранты, переселенцы, пришельцы из разных миров могут быть как благом для интернациональной Америки, так и тяжелой обузой - закваской криминальной и террористической среды, среды социальных неудачников и иждивенцев. Поэтому они не жалеют сил, чтобы буквально с первого дня в Новом свете беженец или искатель лучшей жизни не чувствовал себя одиноким и имел бы пусть маленький, но парус, помогающий в бурю и безветрие.
Кто изобрел Google?
Нашими первыми учителями английского в Нью-Йорке стали преподаватели Нью-Йоркской ассоциации новых американцев (знаменитая NYANA) Том и Элла. Том - высокий, худой американец, всегда аккуратно и стильно одетый - занимался почти чистым языком, грамматикой, фонетикой, идиомами, но - конечно, попутно, - что называется, давал советы. Он, кстати, был первый, кто сказал мне, что с моим характером у меня будет много неразрешимых проблем в этой стране. Причем сказал без всякого сочувствия, а почти не скрывая раздражения, потому что ему, очевидно, действовал на нервы мой легкий и подчеркнуто независимый стиль поведения. При этом, когда он сердился, обычно заученное формальное радушие мгновенно слетало с него, зато появлялось что-то неприятно истеричное.
Сердился Том чаще всего на нарушения этикета, нарушения, по большей мере, неосознанно лингвистические, никак не демонстративные, а вытекающие из недостаточного понимания языковых тонкостей и условностей.
Но поведение Тома разительно контрастировало с поведением тех учителей английского, к которым я привык в России. У меня был опыт общения с молодыми преподавателями - носителями языка из Англии и Америки, их на радио "Свобода" (где я работал) присылала фирма, с которой наше начальство заключало сезонное соглашение. Обычно это были молодые, недавно закончившие университет люди, в равной степени стеснительные, неуверенные в себе и приятно скромные. Они попали в чужую и не самую простую для чужестранца страну и вели себя соответственно. Они приходили к нам в бюро пару раз в неделю и всеми силами пытались подстроиться под наш безумный распорядок, непрерывные телефонные звонки, постоянные отлучки, вызванные необходимостью записать материал в студии, ответить по телефону, убежать писать скрипт, а также хроническое невыполнение домашних заданий.
Эти учителя напоминали несчастных бедных гувернеров при избалованных отпрысках в богатом семействе.
Я до сих пор не уяснил, зачем эти симпатичные молодые ребята ехали зарабатывать в нашу дикую Россию, где их постоянно грабили милиционеры, довольно точно идентифицируя в любой толпе как иностранцев, беззащитных перед милицейской наглостью. Да и такие ли уж большие деньги они зарабатывали в нашей культурной столице, чтобы стоило ради этого покидать родину?
В любом случае Том даже отдаленно не походил на тех преподавателей английского, которых я встречал в России. Самоуверенный, громогласный, изысканно одетый в рубашку без воротничка или косоворотку, он и не думал смотреть на нас снизу вверх - напротив, излучал снисходительность и поверхностное радушие. Ни одного вопроса - чем вы там занимались на ваших родинах (в небольшой бесплатной группе, куда мы попали, были выходцы из Ирана, Латинской Америки, стран СНГ). Это никого не интересовало, всех приучали к мысли, что они начали новую жизнь, в которой для старой нет уже места.
Том, как и почти все интеллектуалы в Америке (учителя в том числе), был левых убеждений. Интеллектуалы голосовали за демократов, ненавидели и презирали Буша за войну в Ираке и прочее. Но Том при этом был патриот.
Приведу пример. Ему страшно нравился Google, который он считал типичным изобретением современного американского ума и которым пользовался по нескольку раз в день. Но помню, как он разозлился, когда я сказал, что один из изобретателей гугла - русский. "Нет, нет, нет, - ответил нам Том, - хватит нам ваших русских изобретений, хватит выдумывать. Здесь вашим русским духом и не пахло". Представляю, как он огорчился, когда узнал, что я был прав.
Жизнь трудна, но стоит потерпеть
Элла была куда мягче Тома, она когда-то давно работала школьной учительницей английского в одном из русских провинциальных городов. Ее английский был куда хуже, чем у Тома, и ровно настолько же понятней. Элла занималась прикладными вещами - объясняла, что такое "культурный шок", как готовиться и отвечать на интервью, когда придет пора искать работу, как писать резюме.
Легкий пропагандистский налет ее преподавания скрашивался природной мягкостью и доброжелательностью. Она не стеснялась спрашивать у своих учеников об их биографиях, объясняла, чье прошлое может помочь и как, а чье помешать. Она объясняла, почему женщинам легче устраиваться в новой жизни, почему они лучше социально адаптируются и почему лучше защищены от депрессии, чем мужчины.
Элла любила приводить примеры из своей жизни и рассказывать о себе. Она жила с семьей в Нью-Джерси, каждый день ездила до Манхэттена на пароме. Ее муж, бывший ученый, работал электриком, сын закончил университет, дочь училась в школе. Машину они покупали с помощью лизинга. Когда однажды эту машину украли, их долго проверяли, не причастны ли они к угону, но потом быстро привезли новый автомобиль.
Эллин оптимизм был частью ее работы - жизнь трудна, но стоит потерпеть, потрудиться, чтобы жить, в конце концов, чудесно. Понятно, что этот английский был языком социального оптимизма.
Власть языка
Потом за полтора года мы сменили несколько школ - занимались в знаменитой разговорной Риверсайд-школе при одноименной церкви, но до 116-й стрит (где расположен Колумбийский университет) надо было добираться почти два часа в один конец, да и разброс знаний среди учеников оказался слишком велик, так что затраты не окупались.
Затем мы поступили на пятый уровень Лонг-Айлендского университета в Бруклине, где встретились с такими же типами преподавателей, как и раньше. Крис, как и Том, оказался хорошим профессионалом, хотя был не высоким и худым, а высоким и пухлым. Но ему тоже очень нравилось демонстрировать строгость, и он не разрешил себя сфотографировать на память в конце нашего курса. Но при этом Крис был неплохим психологом. Помню, как он сочувственно обратился к моей жене с вопросом: "Вы замечаете, что, рассказывая о семейной жизни, всегда говорите - "мы": "Мы пошли, мы сделали", а ваш муж - "я": "Я пошел, я сделал"?"
Милая Стефани была приемным ребенком в семье и даже не знала, какой она национальности. Зато это очень хорошо знал мистер Шварц (именно так он просил нас его называть) - пожалуй, самый сложный случай среди всех наших многочисленных учителей английского в Нью-Йорке. Обидчивый, церемонный, неопрятный, ужасно громко говорящий, иногда срывающийся на фальцет и ненавидящий интеллектуалов, потому что, скорее всего, сам не достиг того, о чем мечтал. Думаю, он был польским или немецким евреем, мы с ним не сошлись чуть ли не на первой же минуте знакомства. Все четыре месяца курса были для нас мучением. Надеюсь, что взаимным.
Но в любом случае преподаватель английского в Америке - это образ не столько американского, сколько русского интеллигента.
Он учит не языку, а правильной жизни, как ее понимает и чувствует. Более того, если в России учитель предстает перед нами в качестве своеобразной прислуги, то здесь, в Америке, он - фигура власти, ее инструмент, образ господства нормы над языковой и социальной бесформенностью.
Вот хороший пример того, как не человек красит место, а место человека. Быть преподавателем чужого, даже очень необходимого, языка в чужой стране - это значит быть слабым и немного нелепым. Ведь иначе возникнет вопрос: зачем ты сюда приехал, если говоришь на языке силы? Преподавать тот же язык на родине, (особенно, когда эта родина - могучая Америка, притягательная для многих), причем преподавать английский - язык самой влиятельной массовой культуры - значит, быть сильным и олицетворять власть. Власть языка. Власть времени и места в языке.
«Ряд» — как было сказано в одном из пресс-релизов — «российских деятелей культуры», каковых деятелей я не хочу здесь называть из исключительно санитарно-гигиенических соображений, обратились к правительству и мэрии Москвы с просьбой вернуть памятник Феликсу Дзержинскому на Лубянскую площадь в Москве.
Помните анекдот про двух приятелей, один из которых рассказывал другому о том, как он устроился на работу пожарным. «В целом я доволен! — говорил он. — Зарплата не очень большая, но по сравнению с предыдущей вполне нормальная. Обмундирование хорошее. Коллектив дружный. Начальство не вредное. Столовая вполне приличная. Одна только беда. Если вдруг где, не дай бог, пожар, то хоть увольняйся!»