Авторы
16.05.2007 | Просто так
Живая очередьСпецифика очереди как особой социальной группы в том, что она самопроизвольно превращается в митинг
Очередей, слава богу, стало мало. А если они где и есть, то человек с нашим опытом старается выбрать те места, где их нет. Но бывают случаи, когда никуда не денешься: почта, районная поликлиника, сбербанк какой-нибудь.
В очереди, как давно известно, говорят. Если не догадался взять с собою книжку, изволь слушать. Или, пуще того, участвовать в разговоре. Но к этому надо иметь особые склонности. Интереснее, да и безопаснее, слушать.
«Cмотрели вчера? Ну это, забыла как... Вот за что людей убивали?.. Сталин все этот... Что с людьми делали... Вот говорят: Гитлер, Гитлер, а этот хуже всякого Гитлера... Да, время-то такое было... А сейчас как будто лучше... О! О! Опять инвалид лезет. Ладно, пусть идет: их мало уже... Мой вот тоже свекор в прошлом году... Года не дожил... Обман один кругом... Все только врут да обещают... А мы как быдло: все терпим и терпим... Что за жизнь... Да там у них в правительстве уже давно ни одного русского... А мы все терпим... А русские по коммуналкам так и сидят... Конечно, мы же быдло... Нас-то уж не спросят... А мы терпим... Тогда хотя бы порядок был... Все им Сталин плохой... Петр Первый, вот кто нужен... Ну и что? А сейчас что, лучше?.. Терпим все... Гитлер нам нужен, вот кто... Он бы тут быстро...»
Характерно, что о Сталине, который «похуже всякого Гитлера», и о Гитлере, который бы «тут быстро», говорит с интервалом минут в пятнадцать одна и та же немолодая и очень даже мирного вида дама в традиционном вязаном берете. Такое вот состояние, если можно так выразиться, умов.
Специфика очереди как особой социальной группы, кроме всего прочего еще и в том, что она самопроизвольно превращается в митинг.
В советское, точнее, догорбачевское время очередь по хорошо известным причинам не особо митинговала. Говорили тогда о том, что зима раньше была как зима, а теперь не поймешь что. Или о том, что мясники-суки себе-то уж, наверное, возьмут без костей. Или о том, что грузины со своими цветами совсем обнаглели. А рефрены «наглость – второе счастье», «очень все грамотные стали» и «просили не занимать» были не только устойчивым ритмообразующим фактором советской очереди, но и своеобразной приметой общественной стабильности, которую позже зачем-то переименовали в «застой». Потом, впрочем, – ради восстановления исторической справедливости и идеологического обеспечения вертикальных мероприятий – обратно в «стабильность».
Поэтика горбачевской винной очереди – плод противоестественной связи паралитического дефицита с несовершеннолетней гласностью – породила, в свою очередь, поэтику перестроечного митинга.
Кажется, именно в этом ликеро-водочном Гайд-парке и оттачивалась причудливая риторика уличной демократии. Но механизм имеет обратную силу, и нынешняя даже маленькая очередь стала опытным полигоном по воспроизводству тоталитарного дискурса.
Впрочем, только ли в очередях все дело? Пока ваши уши вянут от Сталина с Гитлером, глаза сами по себе пытаются через плечо соседа по очереди протыриться в читаемую им газету. В этой газете какой-то неизвестный вам служитель культа дает интервью. В частности, он риторически вопрошает: «О каком воспитании русской культуры можно говорить, когда последние ростки ее подпитываются американскими удобрениями?» Интересное, как говорится, кино.
Носители ксенофобского сознания – старого, но верного оружия, – по-детски убежденные в самоценности собственного пафоса, все меньше и меньше озабочиваются видимостью логики.
Раньше, как это всем достоверно известно, Америка, ведя свою битву против нашей битвы за урожай, подпускала к нам столь же мифических, сколь и вредоносных вредителей наподобие колорадского жука. Трудно забыть и о завезенном по случаю на Московский фестиваль молодежи и студентов непарном шелкопряде, в борьбе с которым чем-то немыслимо тошнотворным опрыскивались с утра до вечера сады и огороды моего дачного детства. Теперь же выходит так, что эти злыдни одной рукой беззастенчиво башляют русофобскую горстку экстремистствующих маргиналов-гроссмейстеров, другой же – удобряют «последние ростки» русской культуры.
Не выйдет, господа! Нас не задуришь. Деньги, так уж и быть, давайте. Только не пятой колонне, а кому мы укажем. Ну, короче, нам. А то ведь на нашу вертикаль одного только купороса знаете сколько пошло?
А вот что касается удобрений, то у нас, уж извините, и своего этого самого... ну, в общем, того, чем удобряют, столько, что самим девать некуда. Так что ростки наши последние сами удобрим, да так, что мало никому не покажется.
Я, проведший значительную часть своей неповторимой жизни в советских очередях, ненавижу эту самую очередь всеми фибрами своей травмированной души. Но – с другой стороны – где еще увидишь, услышишь, прочтешь такое, чего нет и не может быть больше нигде? Ну разве что в телевизоре.
Так что ж теперь, телевизор, что ли, прикажете включать? Ну уж нет. Лучше в очередь. Она по крайней мере движется.
Однажды она спросила: «Ты ел когда-нибудь варенье из роз?» Ничего себе! Варенье из роз! Какой-то прямо Андерсен! Варенье! Из роз! Неужели так бывает? «Нет, - ответил я с замиранием сердца, - никогда не ел. А такое, что ли, бывает варенье?» «Бывает. Хочешь, я привезу тебе его в следующий раз?» Еще бы не хотеть!
Можно, конечно, вспомнить и о висевшем около моей детской кроватки коврике с изображением огромного ярко-красного гриба, в тени которого, тесно прижавшись друг к другу, притулились две явно чем-то перепуганные белочки. Что так напугало их? Коврик об этом не счел нужным сообщить. Одна из первых в жизни тайн, навсегда оставшаяся не раскрытой.
