30.11.2006 | Виньетки
Floor & breakfastВ старом Чикаго
Тут на днях состоялась небольшая конференция по Серебряному веку в Чикагском университете. Все было интеллигентно, заранее оплачено -- и не так уж холодно. Поселили чикагцы кого у себя по домам, кого в отеле в даунтауне (и возили туда-сюда на машинах), а кого, в том числе нас, в пансиончике типа «Bed & Breakfast» на расстоянии пешеходной прогулки от кампуса. Дом оказался симпатичный, со светлой квазикирпичной облицовкой (см. фото), широкой лестницей, высокими потолками и массой всяких ковриков, стульчиков, сундучков, тумбочек, зеркалец, подставочек, салфеточек, статуэточек и прочего викторианского уюта.
Отношения с хозяйкой сразу же сложились самые взаимные: мы не понравились ей, а она нам. Она была в возрасте, глядела понуро, передвигалась с усилием, и я не мог понять, да так и не разобрался, косила ли она на один глаз или прихрамывала на одну ногу.
Трения начались с моего вопроса, когда завтрак. Она объявила, что в пятницу -- в 8-8:30, но в субботу и воскресенье -- никак не раньше девяти, и вообще, «мы с мужем не верим в такие вещи, как завтрак в семь утра». К счастью, заседания начинались в 10, так что проблема поспевания отпала.
(1) Ввиду растущего интереса к моему телу (см. https://stengazeta.net/article.html?article=2248), я планирую регулярно держать читателей «Стенгазеты» в курсе.
Но во весь рост встала другая. В переписке с устроителями я упомянул, что моему позвоночнику (1) нужна жесткая постель. Хозяйка сказала, что отвела нам комнату с кроватью, тверже которой в доме нет. Под ее суровым взглядом я по специальной приступочке взобрался на высоченное ложе, бегло его опробовал и одобрил, решив, что там видно будет.
Как и весь дом, комната была полна всевозможных рюшечек. Кроме того, везде торчали записочки, выдержанные в непреклонно лапидарном стиле: «Не забывайте о подставках», «Не передвигайте» и т. п. Особенно интригующей была инструкция о заказе такси:
Checker Cab: 312-243-2537
NOT cab # 986 !
Первые же серьезные попытки заснуть показали полную непригодность кровати. Делать нечего, мы собрали всякие коврики и одеяла, расчистили место и постелили на полу. Спалось, надо сказать, отлично.
Утром я попросил у хозяйки еще подстилок. В ответ я услышал, что ни с чем подобным она никогда не сталкивалась, никаких подстилок у них, скорее всего, нет и, вообще, не лучше ли бы нам было в отеле?! Оказавшись лицом к лицу с жестокой правдой, я позорно, как сейчас говорят, прогнулся (обнаружив теперь уже и моральную бесхребетность), заверил, что, нет, нет, нам у них очень нравится и в подтверждение своих слов бессмысленным жестом обвел гостиную.
Между тем, к столу спустился еще один участник конференциии, прибывший рано утром и немедленно получивший за это взбучку. Я слушал его рассказ с удовольствием -- как вечно взыскуемое подтверждение, что дело не во мне. Хозяйка держалась виновато и даже предложила отвезти его, а заодно и нас, в университет на своей машине.
Этот механизм компенсаторной любезности хорошо знаком мне по внутреннему опыту. Наблюдая его с оборотной стороны, я мог убедиться, что компенсация компенсацией, но нанесенной травмы она не снимает.
На следующий вечер мы вернулись довольно рано, так как попали под холодный дождь со свирепым чикагским ветром и мечтали оказаться, наконец, под кровом. Однако пробраться в дом нам удалось не сразу -- хозяйка замахала руками, требуя все мокрое сбросить при входе. Мы повиновались, дивясь цельности ее характера, начинавшего проситься в виньетку в качестве примера тяжелого наследия то ли викторианских табу, то ли чикагского гангстеризма.
Оставив туфли и зонтики в холодном тамбуре, мы на цыпочках двинулись к себе, но были остановлены хозяйкой, объявившей, что лишних подстилок для меня нет и не будет, а такого, чтобы постояльцы сами переставляли мебель (один сундук мы, расчищая плацдарм, действительно, сдвинули в сторону), не бывало за всю историю этого заведения (2). Я еще раз сослался на свою хрупкую спину, и мы трусливо ретировались. Угроза выселения повторена не была.
(2) Дом был построен в 1895 году, два года спустя после знаменитого пожара, когда сгорел практически весь город.
Размышляя о глубоко неамериканском поведении хозяйки, я не мог не признать, что хорошо ее понимаю. Я и сам не люблю, когда в мой дом проникают посторонние, даже редких желанных гостей курить выгоняю на улицу, а к спасительному ежедвухнедельному приходу уборщицы начинаю психологически готовиться с вечера. Так что раздражительность хозяйки недоумения не вызывала, оставалось только понять, какой садо-мазохистский комплекс заставляет ее держать дом для постояльцев.
За завтраком к нам присоединилась еще одна коллега и тоже пожаловалась на неприветливость хозяйки; виньетка разрасталась на глазах. Я с трудом удерживался от того, чтобы в ответ рассказать о постели, когда в столовую вошла хозяйка, со словами: «Ну как там было на полу?». Таиться стало ни к чему.
Перед отъездом в аэропорт, совершенно, так сказать, под занавес и мало чем рискуя, я задал, наконец, давно волновавший меня вопрос о причинах отлучения таксиста № 986. Сделал я это не без опаски, но близость долгожданного расставания уже начала оказывать на хозяйку свое благотворное действие. Оживившись, она рассказала, что тот однажды возил ее в город, гнал, как сумасшедший («It was bare knuckles!», -- она показала сжатые от страха кулаки), оскорблял других водителей (она выставила средний палец) и матерился (она процитировала). Пришлось позвонить в компанию, так что, наверно, он уже уволен. Продолжая на той же ноте, она сообщила, что сотрудник университета, договаривавшийся с ней о нашем размещении, больше там не работает.
Отрицание явно было ее любимой риторической фигурой. Не исключаю, что у нее уже заготовлена новая памятка:
Visiting scholars :
NOT Zholkovsky!
***
« Я стал наделять своих героев сверх их собственных гадостей моей собственной дрянью. Вот как это делалось: взявши дурное свойство мое, я преследовал его в другом званье и на другом поприще, старался себе изобразить его в виде смертельного врага… преследовал его злобой, насмешкой и всем чем ни попало»
Он уходит, но загадка недоданных подробностей продолжает, выражаясь поэтически, подобьем смолкнувшего знака тревожить небосклон… И занимает меня до сих пор, полтора десятка лет спустя.