Авторы
03.10.2006 | Архив "Итогов" / Просто так
Внуки старика ХоттабычаМальчики у Христа на елке
Роскошное слово "роскошь" я осознал впервые, когда смотрел кинофильм "Старик Хоттабыч". Там в сцене посещения цирка отсталый и погрязший в феодальных предрассудках, но цивилизующийся, то есть советизирующийся прямо на глазах джинн, поедая в товарных количествах эскимо, восторженно приговаривал: "Такой роскоши не было даже при дворе Сулеймана Ибн- какого-то там". Слово "роскошь" он произносил очень убедительно, очень смачно. Впрочем, переев "роскоши", он схватил ангину, да такую, что чуть не помер. "Роскошь", что поучительно, чуть не стоила ему жизни. Я так тогда и понял, что роскошь - это чтобы не переедать лишнего. Впрочем, скорее всего так и есть.
Было это слово и до этого, но я его как-то не замечал. Для нашей, скажем, соседки Раисы Савельевны "роскошным" было буквально все: котлеты, цвет маминого маникюра, погода, глаза и волосы ее дочки - ябеды и стервы.
Это во взрослом мире роскошь есть понятие прежде всего социально-экономическое. Нечто порожденное определенной стадией товарно-денежных отношений. Нечто, ненужное, но дорогое. Про все это много чего написано, как и про знаменитый советский дефицит, превращавший в роскошь буквально все. Прямо как у Раисы Савельевны. Что касается поворота темы в постдефицитную эпоху, то с этим мы охотно отсылаем к полному корпусу анекдотов о красных пиджаках и золотых крестах с гимнастом и без него.
Представление о роскоши как особый тип вожделения возникает именно в детстве, с возрастом меняются лишь объекты вожделения. Причем меняются не слишком существенно. Усложняясь с возрастом, круг этих представлений все равно с неизбежностью восходит к сверкающему убранству новогодней елки.
Мы все - вечные "мальчики у Христа на елке", тоскливо заглядывающие в чужие окна, за которыми наверняка притаилось что-нибудь волшебное. Вечные мальчики и девочки, теперь уже навсегда лишенные водяного пистолета, жвачки, Барби, велосипеда. Представить себе только, что когда-нибудь будешь иметь одновременно джинсы, дубленку и магнитофон, - сердце ведь может и не выдержать.
Уникальный советский опыт прививает детство на всю жизнь. Для "запертого в чулане" советского человека роскошь была еще тесно связана с "заграничностью". Фарцовщик - медиатор и законодатель - был культурным героем, сопоставимым с Прометеем. С фарцовщиком, кстати, и поступали почти так же нехорошо.
Для непосвященного универсальным каталогом заграничных соблазнов были кино и литература про западную жизнь. В пору моего детства был, скажем, такой "культовый" - как теперь говорят - писатель, как Александр Беляев - самый, может быть, неидеологизированный автор своего времени. Именно в его "Человеках-амфибиях" и "Головах профессора Доуэля" я впервые вычитал такие слова, как "вилла", "сотерн со льдом", "Лазурный берег", "оранжад". С тех пор много поезжено, пожито на виллах и попито оранжадов, а волшебные эти слова так и остались волшебными, так и не совпали с тем вполне земным, что они призваны означать. Странное наблюдается расщепление. Когда я, съездив в город Париж, пытался потом кому-нибудь что-нибудь про это рассказать и начинал со слов "Когда я был в Париже...", я ловил себя на том, что внутри меня кто-то глумливо восклицает: "Господи! Что ты несешь? Какой тебе еще Париж?" Но ведь я же действительно был в Париже! Да, был. Но одно дело Париж, а другое - "Париж"...
Детская тоска по заведомо недостижимому порождает особые типы сознания и поведения, наиболее знаменательными из которых являются криминальный и художественный. Впрочем, это уже совсем отдельный разговор.
Однажды она спросила: «Ты ел когда-нибудь варенье из роз?» Ничего себе! Варенье из роз! Какой-то прямо Андерсен! Варенье! Из роз! Неужели так бывает? «Нет, - ответил я с замиранием сердца, - никогда не ел. А такое, что ли, бывает варенье?» «Бывает. Хочешь, я привезу тебе его в следующий раз?» Еще бы не хотеть!
Можно, конечно, вспомнить и о висевшем около моей детской кроватки коврике с изображением огромного ярко-красного гриба, в тени которого, тесно прижавшись друг к другу, притулились две явно чем-то перепуганные белочки. Что так напугало их? Коврик об этом не счел нужным сообщить. Одна из первых в жизни тайн, навсегда оставшаяся не раскрытой.
