13.06.2006 | Архив "Итогов" / Книги

Конец / Начало

В 1996 году в Издательстве Ивана Лимбаха вышла книга Михаила Безродного "Конец цитаты"

В послесловии Андрея Зорина с конгениальным названию книги заглавием "Осторожно, кавычки закрываются" сказано о книге Безродного, кажется, все. О типологическом родстве ее жанра с традицией Василия Розанова и Лидии Гинзбург. О всех возможных литературных аллюзиях и отсылках самого названия. О том, что "вся суть "Конца цитаты" в обнаружении экзистенциальных основ филологического труда, позволяющем увидеть в самых академических изысканиях автобиографические свидетельства".

Филолог, а автор - филолог, как правило отчетливо понимает то, что сочинителю дается лишь тяжким опытом: какая в сущности двусмысленная и нелепая в наше время вещь - литературное сочинительство.

Представим себе, что человек культурный и все понимающий пишет, допустим, стихи. Если у него хотя бы есть имя (об имени - позже), то появившиеся где-либо в печати его тексты автоматически, не глядя, поощряются одними и раздражают других.Что же прикажете делать с этим странным обстоятельством безымянному автору? Не предлагать же литературным журналам пресловутые "подборки", которые в лучшем случае заметит самый неленивый критик, а потом где-нибудь напишет: "Стихи такого-то заставляют вспомнить о таком-то и таком-то такого-то периода. Чувствуется, что автор изрядно начитан, но возвещать о появлении на поэтическом горизонте нового имени пока не приходится..." Кому-нибудь это  надо?

В книге Безродного много стихов, вернее стишков, если быть более точным в жанровом определении и если учитывать уровень авторских притязаний. Такие стишки складываются, как правило, во время каких-нибудь семинаров, конференций и прочих академических бдений. Их явная "домашность" и необязательность для исполнения необычайно к ним располагают, делая их уместными и необременительными, что со стихотворной речью бывает нечасто.

Вот, например, биографическое свидетельство:

захватив на память об отечестве

мать, жену и пару дочерей,

............................ нечисти

..............................еврей.

Отточия вовсе не означают, что на их месте предполагается что-нибудь неприличное. Они являются лишь приметой актуальнейшего литературного жанра - черновика.

А вот трехстишие, с предельной емкостью репрезентирующее дух и колорит филологического быта:

Зашли друзья гуманитары

Поспорить о моногатари.

Осталось очень много тары.

Или же центонный фрагмент, который я озаглавил бы как "Вопросы литературы":

Как были те выходы в степь хороши,

И как хороши были свежие розы,

Как тихо над пропастью было во ржи,

Как билось в пути и жилось не по лжи, -

На эти, а также другие вопросы

Ответят поэты и авторы прозы.

Давайте похлопаем им от души.

Стихотворные фрагменты самым вольным образом соседствуют с фрагментами мемуарными, а те, в свою очередь, легко сменяются забавными и обаятельными наблюдениями над мутациями языковой практики дочери-эмигрантки: "Почему это я не чувствую русского языка? Я русского языка очень даже чувствую!" Или: "Здесь мы пишем сдельно, а здесь разлитно". Дальше могут идти вполне академические конспекты лекций или отрывки из писем.  А следом - с комментариями и без них -  маленькие шедевры из коллекции  библиографических описаний каких-то совершенно немыслимых книг:

"Быковский И.К. Значение поцелуя и его последствия: Психологический этюд. С 8-ю гравюрами и портретом автора. М.,1904".

"Муравьев И.И. Зало для духовных бесед при городских скотобойнях. СПб., 1894".

Цитировать разные места из книги хочется еще и еще, и избавиться от этого искушения почти невозможно. Книга обречена быть расхватанной на цитаты и эпиграфы.

Но дело не только в этом. Текст "Конца цитаты" саморефлексивен настолько, что описывать его можно в сущности лишь с помощью его самого. Это важное обстоятельство роднит его с текстом концептуалистским, но, пожалуй, лишь оно одно и роднит. Если не считать еще и регулярных упоминаний в тексте некоторых персонажей московской концептуальной школы.

Ритмообразующим фактором книги служат  рассеянные по ее страницам  повторяющиеся темы и мотивы.  Например, Публичная библиотека становится компактным и универсальным знаком ностальгии. С нее книга и начинается: "Более всего, впрочем, не хватает Публичной библиотеки на Садовой". Отечество ему - Публичная библиотека. Она же - Россия, она же - Ленинград- Петербург, она же - профессия, она же - друзья.

Возникающее время от времени имя Розанова (а не "Имя розы") звучит, помимо всего прочего, надежным свидетельством того, что автор помнит и другим дает понять, что помнит свое литературное родство. Даром что Безродный.

Я ни за что не позволил бы себе такого свойства каламбура, если бы не те многочисленные художественные и историко-филологические манипуляции, которым  подвергает свое имя сам автор. Собственное имя - еще один постоянный мотив книги. Это понятно. Если сверхзадачу художественной деятельности понимать как утверждение своего имени в списке действующих лиц "культурной сцены", то имя становится художественным, литературным фактом. Особенно если реальное имя - как в данном случае - так напоминает типовой литературный псевдоним первой четверти все еще нашего века. А ведь именно этот период много лет был предметом академических интересов автора.

Но его интересует  не только собственное имя, но и имя собственное, имя вообще как ключевой фактор современной культуры: "Моделью современной культуры нужно считать, по-видимому, афишную тумбу, лишенную корней и кроны и быстро жиреющую от напластований имен". Вряд ли случайно с этой же страницы начинаются вполне академические тезисы "к семинарским занятиям по художественной ономастике".

В комфортном пространстве свободного жанра текст Михаила Безродного чувствует себя как дома, не боясь ни излишней академичности, ни заведомой "пустяковости". Он не стесняется быть ни пустяковым, ни дневниковым, ни "черновиковым".

Вполне по-домашнему чувствует себя и читатель, которого никто не таскает по гулким залам с указкой в руке, никто не заставляет обуваться в тряпочные тапки с тесемками, который может, если захочет, взять с полки умную книжку, может рассеянно полистать семейный альбом, а может и просто ничего не делать, ибо артистически заряжена и содержательна сама атмосфера текста.

"Конец цитаты" (в несколько иной редакции, но с тем же послесловием) уже был опубликован в журнале "Новое литературное обозрение". Теперь он издан отдельной книгой Издательством Ивана Лимбаха. О полиграфических достоинствах издания хочется сказать лишь одно: они столь несомненны, что, кажется, придают тексту еще одно, дополнительное измерение.

Из исторической грамматики русского языка известно, что "конец" и "начало" слова однокоренные. "Конец цитаты"? "Начало цитаты"? Все зависит лишь от точки отсчета.

Источник: "Итоги", №19, 17.09.1996,