Авторы
21.03.2006 | Архив "Итогов" / Просто так
У меня зазвонил телефонИнтимная телефонная культура не дала ярких образцов высокого искусства, но породила богатый телефонный фольклор
"Алло! Милостыню попросите пожалуйста!"
(Виктор Коваль."Моя народная мудрость")
Давно и хорошо известно, что искусство рано или поздно осваивает свойства и способы коммуникаций, изначально предназначенных для иных, как правило, чисто практических целей. Все новые виды и жанры искусства возникают либо "на базе" массовых коммуникаций, либо в сопротивлении их агрессивной экспансии. Но, кроме массовых коммуникаций, есть еще и интимные... Одна из них - очень старая -- породила мощную литературно-художественную традицию. Речь идет о почте. Первый европейский роман в письмах появился еще в XIV веке. Реальные и литературные переписки стали одним из наиболее устойчивых и авторитетных жанров мировой литературы. В "почтовом" пространстве зародилось и такое течение концептуального искусства, как mail-art.
Другой, более новый, но не менее интимный способ коммуникации пока не замечен в сколь-нибудь очевидных художественных отправлениях. Телефон доверия есть. Секс по телефону тоже есть. А вот "телефон-арта" как-то нет. Может быть, дело в том, что телефонные номера постепенно абонируются другими media, наделенными куда более богатыми выразительными возможностями.
Телефон как символ, как соблазнительная метафора был и остается устойчивым объектом лирических манипуляций от классической пьесы Жана Кокто "Человеческий голос" до шлягеров типа "Позвони мне, позвони". Носителем же и медиатором собственно художественных идей, он, кажется, так и не стал.
Если интимная телефонная культура не дала ярких образцов высокого авторского искусства, то породила богатый, специфически телефонный фольклор. Пересказывание разных телефонных историй и недоразумений перетекает в особый жанр анекдота -- анекдота, построенного на конструктивных возможностях специфической телефонной этикетности.
"Алло! Николай Иванович дома? - Пока дома. В четыре будем выносить". Или: "Елену Ивановну можно? - Я как сосед вам скажу: Елену Ивановну - очень даже МОЖНО". Или: "Гоги, ты что делаешь? - Я кушаю. - Гоги, а что ты кушаешь? - Э, слушай, это не телефонный разговор". Про прачечную и Министерство культуры, я полагаю, знают все. А тот, кто не знает, пусть спросит у того, кто знает.
Дожидаясь очереди в телефон-автомат, становишься невольным слушателем каких-то историй, каких-то драм и интриг. Слышишь лишь половину диалога, а воображение даже против собственной воли реконструирует вторую. Стоишь, слушаешь, всякий раз радуясь удаче, как собственному достижению, и время уже не кажется потерянным: "Алло! Да, да, это я звонил... От Карнаухова... Да... По поводу навоза... Я говорю: по поводу навоза... Что, простите? На. Во. За... Да. Навоза. Что? В понедельник? Хорошо, спасибо... Скажите, а это уже точно? А то... Да, да. Ой, спасибо вам огромное! А то... Что? Матвей? Нормально поживает. Спасибо, передам. До свидания. Еще раз спасибо. Значит, до понедельника? Спасибо." Вроде бы ничего нет, а сколько всего... Искусство, одним словом.
Некоторые мизансцены, основанные на разных телефонных ошибках и недоразумениях, поражая подчас своими никем не предусмотренными художественными достоинствами, запоминаются надолго, а то и навсегда.
Одно время у меня была дурацкая и, кстати, довольно обременительная привычка вступать в диалоги с первыми попавшимися не туда попавшими.
"Можно Татьяну Петровну? - Это я. (Пауза.) - Простите. Татьяну Петровну можно? - Ну я, я Татьяна Петровна. (Очень длинная пауза.) - Татьяна Петровна? - Да, да, это я.- (совершенно растерянно) Ой, простите. Я думал, что Татьяна Петровна - это женщина". По-моему, неплохо.
"Алло, это Наум Яковлевич? - Да, я вас слушаю. - Наум Яковлевич, говорите быстро: ГДЕ и КОГДА?" Буквально раздавленный внезапностью и безграничностью предоставленных мне возможностей, я малодушно положил трубку.
А однажды часов в семь часов утра меня разбудил резкий звонок. "У вас сетки какие? - спросили меня безо всякого "здравствуйте". - А какие вам нужны? - Миллиметра три-четыре. - Ну, есть. - Ну, я еду? - Ну, давай". Куда еду? Какие сетки? Чушь какая-то. Нехорошо, конечно, я поступил. А будить в семь утра хорошо? А произносить слово "миллиметр" с ударением на втором слоге хорошо?
Есть и еще один грех на моей совести. Дело в том, что когда мне было лет пятнадцать, я вместе с парочкой своих одноклассников был страстно увлечен довольно распространенным видом телефонной художественной самодеятельности. Этот вид, вернее жанр, если рассматривать его в контексте нравственных категорий, принято называть мелким телефонным хулиганством. Нет, нет, мы никого не шантажировали, не угрожали убийствами, не делали ложных вызовов скорой помощи и пожарной охраны. Ничего экстремистски-террористического в наших "перформансах" не было. Людей ночью будили, это было.
Лишь одна из наших импровизаций показалась мне удачной, если, опять же, пренебречь моральным ее аспектом подобно тому, как авторы школьных задач по физике упорно пренебрегают сопротивлением воздуха.
Простой по решению, но эффектный гэг заключался в том, что разбуженному среди ночи человеку по возможности металлическим голосом торжественно сообщалось: "ТРИ ЧАСА, ШЕСТНАДЦАТЬ МИНУТ". Ответа мы благоразумно не дожидались.
Сейчас-то понятно, что это была "провокативно-радикальная художественная стратегия". А точнее и короче - акционизм. Но тогда это еще называлось "приколоться". За редчайшим исключением наши приколы были необычайно убогими как по форме, так и по содержанию. И вспомнить о каких-то из них заставляет лишь неугасший до сего дня восторг перед блеском и поистине боксерской реакцией некоторых из наших безвестных партнеров, достойно принявших незатейливый вызов юных недоумков.
"Алло! Это Голландское посольство?" - нарочито противным голосом спрашивает Санек. "Молодой человек, - спокойно и наставительно отвечает ему интеллигентный женский голос, - голландским бывает только СЫР и ХЕР. А посольство бывает Нидерландское". (Отбой.)
"Алло! - ору я в пароксизме безнаказанного идиотства, - Алло, позовите, пожалуйста, Бога!". Ни секунды не размышляя, мрачноватый, ничем не удивленный, слегка пьяноватый мужской голос отчетливо произносит: "БОГА НЕТ". Короткие гудки. Немая сцена.
Моя безнадежно беллетризованная память пытается убедить меня в том, что именно с этого момента навсегда прекратились наши опыты и что "если Бога нет, значит все дозволено" никого из нас все же не соблазнило.
Чуть позже я, как и многие, отдал дань телефонным романам. Один из этих телефоносериалов длился более полугода, но ни один не вышел из интимного коммуникационного пространства. О чем можно лишь сожалеть как об одной из бесконечной череды потерь. Но чем можно и утешаться как свидетельством чистоты жанра.
Однажды она спросила: «Ты ел когда-нибудь варенье из роз?» Ничего себе! Варенье из роз! Какой-то прямо Андерсен! Варенье! Из роз! Неужели так бывает? «Нет, - ответил я с замиранием сердца, - никогда не ел. А такое, что ли, бывает варенье?» «Бывает. Хочешь, я привезу тебе его в следующий раз?» Еще бы не хотеть!
Можно, конечно, вспомнить и о висевшем около моей детской кроватки коврике с изображением огромного ярко-красного гриба, в тени которого, тесно прижавшись друг к другу, притулились две явно чем-то перепуганные белочки. Что так напугало их? Коврик об этом не счел нужным сообщить. Одна из первых в жизни тайн, навсегда оставшаяся не раскрытой.
