Авторы
17.03.2006 | Просто так
Неизбежность невозможногоМы вступили в тот период зимы, который на официальном языке вопроки здравому смыслу упорно именуется весной
Поздравить особенно не с чем, а констатировать можно. Можно констатировать тот неоспоримый факт, что мы вступили в тот период зимы, который на официальном метеорологическом языке вопроки всякому здравому смыслу упорно именуется весной.
Настолько упорно, что многочисленные обитатели наших широт и сами порой верят, что то, что они видят за окном, ощущают под ногами и осязают за воротником, действительно является весной.
Впрочем, это не новость. И не не только по поводу времен года. Постоянная неостановимая экспансия иноязычной лексики, вызывающая не менее устойчивые нарекания со стороны пуристски настроенной общественности, есть не что иное, как отчаянная попытка хоть как-то приблизить друг к другу означающее и означаемое. На первых порах это получается. Это удается до тех пор, пока слово осознается как иностранное. Но вскоре оно неизбежно становится родным, после чего решительно утрачивает первоначальное значение.
Вот, допустим, занесло к нам однажды западными ветрами сладкое слово «президент». И осело оно на нашей почве. И стало вроде бы даже кое-как плодоносить.
И что? А то, что вскоре выяснилось, что «президент» и «российский президент» - это, мягко говоря, не одно и то же. Разница между ними примерно такая же, как между «секретарем» и «генеральным секретарем».
Ну, и «парламент», понятное дело. Все вот, помню, ужасно веселились, цитируя нашего спикера (тоже хорошее слово), ляпнувшего однажды, что парламент это не место для дискуссий. А если вдуматься, ничего смешного он не сказал. Потому что речь шла не о парламенте вообще, а о нашем парламенте. Какие на хрен дискуссии! Пришел, сел, проголосовал как следует и домой с чистой совестью народного избранника.
Или вот принято смеяться над эмигрантами третьей-четвертой волны, над их пристрастием к обильному использованию в русской речи таких причудливых оборотов, как, например, «завтра я имею апойнтмент с лойером». Почему бы, мол, не сказать просто, что я, дескать, иду встречаться с адвокатом. Это смешно, но это и понятно. Понятно, потому что у выходцев из советской глубинки сложилось устойчивое представление об адвокатах как о людях, с которыми лишний раз лучше не встречаться. А это вам не адвокат, упаси бог. Это лойер. И он, будьте уверены, даст совет. С ним таки можно иметь бизнес.
Да, но куда это нас занесло? Мы же вроде про весну. Так вот, хочу признаться, что я все же чуть погорячился, заявив, что весна в наших широтах есть чистая утопия наподобие коммунизма или хотя бы цивилизованного рынка.
Я вот в середине мая прошедшего года побывал в городе Норильске. И надо, надо было мне там побывать уже хотя бы для того, чтобы понять, что Москва в климатическом отношении – это что-то вроде Неаполя.
А в Норильске в это время лежали плотные закопченные сугробы, а на стенах домов висели грозные предупреждения: «Осторожно – сосули». «Отчего же не «сосульки»? – спросил я у местного жителя. «Да какие сосульки! – сказал он. – Сосульки это у вас там, на континенте. А у нас тут сосули. Вот, посмотрите-ка наверх». Я посмотрел наверх. С крыши свисали такие мощные, в два человеческих роста, орясины, что я сразу понял: это, конечно же, никак не сосульки. Это именно сосули и есть. Тут полное соответствие – это вам не «президент». И не «весна». А что делать? Хочется же. Вот мы и задаем друг другу при встречах отчаянный риторический идиотский вопрос: «Когда весна придет?»
Не знаю. И не знаю, будет ли она вообще. Как-то, честно говоря, не очень верится. И лишь ненадежный опыт прожитых лет пытается убедить меня в возможности и даже неизбежности невозможного. Посмотрим.
Однажды она спросила: «Ты ел когда-нибудь варенье из роз?» Ничего себе! Варенье из роз! Какой-то прямо Андерсен! Варенье! Из роз! Неужели так бывает? «Нет, - ответил я с замиранием сердца, - никогда не ел. А такое, что ли, бывает варенье?» «Бывает. Хочешь, я привезу тебе его в следующий раз?» Еще бы не хотеть!
Можно, конечно, вспомнить и о висевшем около моей детской кроватки коврике с изображением огромного ярко-красного гриба, в тени которого, тесно прижавшись друг к другу, притулились две явно чем-то перепуганные белочки. Что так напугало их? Коврик об этом не счел нужным сообщить. Одна из первых в жизни тайн, навсегда оставшаяся не раскрытой.
