Сначала включается собственная память.
Ну, допустим, встреча Нового 1954-го года. Я засыпаю под гомон взрослых голосов, раздающихся из соседней комнаты. Там родители, соседи, старший брат, еще кто-то. Утром я просыпаюсь и засовываю руку под подушку. Все есть, предчувствия не обманули! Большая картонная папка с названием «Круглый год»! Развязываем тесемки! Там - иллюстрированный календарь, какие-то веселые и яркие поделки из бумаги и картона. Что-то там предстоит вырезать, склеить, сложить – красота! Год обещает быть бесконечно длинным и, конечно, бесконечно радостным. Счастье! Счастье в химически чистом виде.
Потом – 1956-й! Мне разрешили встретить его вместе со взрослыми. Да и все равно ведь мне спать-то особенно и негде: к нам приехали дядя и тетя из Севастополя. Все равно ведь спать всем придется вповалку. Откуда-то возникла у нас ранее не известная мне женщина по имени Клара. То ли чья-то родственница, то ли просто знакомая. Но чья? Никогда – ни прежде, ни потом - я ее не видел. Она приехала с аккордеоном. В потрепанном кожаном футляре. Ничего себе! Аккордеон (трофейный, разумеется) переливался в свете оранжевого абажура всеми своими перламутровыми боками. Клара играла и пела слегка дребезжащим низким голосом курящей женщины. Ее волосы были покрашены в ярко-рыжий цвет. Она мне показалась старой и некрасивой. Но она играла на аккордеоне, вы чего! Счастье? Еще бы!
Потом – 1961-й год. Как-то так получилось, что встречали его только родители и я. Дома. Сначала мне, скептическому подростку, это казалось скучным, и я некоторое время «делал лицо». Но примерно в час ночи отец включил проигрыватель и поставил какую-то пластинку. Потом другую. И в какой-то момент родители решили потанцевать. И потанцевали. Да еще как! И так они увлеклись зажигательным танцем, что снесли к чертям новогоднюю елку. Остаток ночи мы все трое дико хохотали, заново восстанавливая елку, собирая веником осколки от разбившихся шариков и развешивая уцелевшие, подобранные с полу игрушки. Счастье ведь!
Потом – 1963-й. Встреча Нового года у кого-то из одноклассников. Собрался «класс». Нарядные девочки. Мальчики быстро напились и стали ходить по двое и по трое на крыльцо «покурить». Мне нравилась одна девочка, которая мне ничего не сказала, зато другая сказала, что я «не такой, как все». Все равно – счастье!
Потом – 1971-й. Я зашел в мастерскую к другу-художнику, чтобы вместе с ним идти встречать Новый год к другому - нашему общему - другу. Мастерская находилась в Столешниковом переулке, во дворе того самого дома, где располагалась тогда знаменитая, очень популярная в те годы общественная уборная. Когда мы с ним вышли из мастерской на улицу, мы увидели, что двери уборной распахнуты настежь, что там горит яркий праздничный свет, что там накрыт нехитрый стол, сооруженный из какой-то доски и двух табуреток, а за столом сидят две уборщицы из этого учреждения и двое их задушевных дружков. И что они радостно и весело, смеясь и чокаясь, непонятно чем, провожают уходящий год. И, судя по всему, готовятся встретить Новый. По-моему, счастье!
Потом – 1988-й. 28-го декабря 1987-го года умерла моя мама, прямо под Новый год. Она умерла у меня на руках. А 30-го числа были похороны. А накануне похорон мы с братом рыскали по всей округе, пытаясь купить водку для поминок. Тем, кто помоложе, напоминаю, что это был самый разгар горбачевской антиалкогольной вакханалии. Ну, и Новый год к тому же. Водку мы все же добыли. После поминок одна бутылка осталась, как ни странно. И 31-го числа поздно вечером, когда я понял, что мне именно сейчас совершенно необходимо спасительное многолюдство, я взял с собой эту бутылку и вместе с ней пошел в один дом, где собрались самые мои близкие друзья. И среди них, посреди их тепла и сочувствия я понял, что жизнь продолжается. И это было, в общем-то, счастье!
Потом подключается память других. Ну, моей мамы, например. То есть память, все равно ставшая моей.
Во время эвакуации, в Уфе, рассказывала она, ей запомнилась встреча Нового 1943-го года. Под самый Новый год им выдали по карточкам немножко водки. «И вот, - рассказывала мама, - мы с «девочками» взяли эту водку, разбавили ее водой, добавили туда лимонной кислоты и питьевой соды и получилось настоящее шампанское. Им мы и чокались. И было ужасно весело». Уверен, что было не просто весело, а что это было настоящее счастье. А иначе бы и не запомнилось.
Да и еще было много всякого счастья, всего и не упомнишь. Оно, счастье, вообще подстерегает нас повсюду. А вы не знали разве?
Дорогие мои! Родные, друзья, знакомые и незнакомые.
Я, собственно, что хочу сказать-то? Я хочу сказать, что счастье это вовсе не состояние, обусловленное рядом внешних, внеположных нам факторов или событий. Это, например, лишь все то, что не всегда помнится, но зато когда вспоминается, то обдает таким жаром! Счастье – это всего лишь счастье и больше ничего. И не мы его ловим, а оно нас. А от нас требуется сущая ерунда – не запираться, не уклоняться, не отмахиваться от него.
И именно Новый год со всеми его елками-палками и прочими хорошо или плохо организованными, трудоемкими, дорогостоящими, вредными для здоровья, сверкающими и мерцающими чудесами существует как привычный и надежный, уходящий корнями в далекое детство и в столь же смутную, сколь и горячую память о нем и о многом другом, фон, на котором это внезапное и пронзительное счастье имеет хороший шанс вдруг проступить со всей немыслимой отчетливостью и неопровержимой наглядностью.
И вот я от всей той души, какая имеется в наличии, и изо всех сил желаю и вам, и себе, и всем остальным этого самого – противоречащего всяческой логике и ходу событий, нелепого, идиотского, невозможного счастья.
