Авторы
Когда я прочитал о том, что "в Ташкенте начался процесс по делу об обвинении известного фотографа и кинодокументалиста Умиды Ахмедовой в "клевете и оскорблении узбекского народа", и о том, что "обвинения художнице были предъявлены за фоторепортаж о повседневной жизни Узбекистана", я, что и естественно, первым делом отыскал в Интернете упомянутый фоторепортаж.
Я считаю себя более или менее тертым калачом. Я, выросший все-таки там, где я вырос, а не в Монреале, не в Цюрихе, не в Лондоне и даже не в Варшаве, примерно понимал, о чем идет речь и что на просторах бывшей империи может быть квалифицировано как клевета и оскорбление. Никакой реальной клеветы я, разумеется, и не ждал, но ждал все-таки некоторого, так сказать, "жесткача", в каковом, скажу попутно, тоже не склонен видеть ничего такого, что даже приблизительно могло бы современным человеком трактоваться как "оскорбление", тем более "оскорбление народа".
Ничуть не бывало.
Никакой "чернухи-порнухи" даже близко там не лежало. А лежали там теплота, человечность, немыслимая красота и трогательная в своей чрезмерности любовь к родным местам.
Листая эти фотографии, я мгновенно забыл и о "процессе по делу", и о "клевете с оскорблениями". Я думал лишь: как жаль, что я в свое время так и не выбрался в эти невероятные места, и как бы так устроить, чтобы все-таки там побывать. Ну и, конечно же, в памяти замаячила бегущая строка: "Что же сделал я за пакость, я, убийца и злодей? Я весь мир заставил плакать над красой земли моей".
Такая вот получилась клевета.
Впрочем, логика "оскорбленных и оклеветанных" мне понятна. Эта логика основана на глубоко архаическом представлении о любом изображении как об изображении праздника, парада и красочного урожайного изобилия. Изображаешь меня? Фотографируешь? Так фотографируй меня в нарядном халате и в новой тюбетейке, а не потного, полуголого, с мотыгой в руке. Это уже клевета. Оскорбление. И ладно бы меня одного. Народа. Знаешь, чем это пахнет?
Красиво ведь не то, что бывает на самом деле, не то, что мы видим каждый день, а то, чего не бывает, но хорошо бы, чтобы было. Впрочем, эстетика социалистического реализма вся была построена по этому нехитрому принципу.
А вот несколько лет назад я обнаружил в Интернете другой фоторепортаж. Из соседней с Узбекистаном страны, из Туркмении. Там никакой клеветы не было даже близко. Там, напротив, было все правдиво до рези в глазах. Там били фонтаны, на фоне которых улыбались девушки в цветастых платьях и с книжками в руках. Там возносились к небу золотые статуи Великого и Мудрого Туркменбаши. Там празднично лоснились упитанные, как будто бы надутые соломинкой, но еще не успевшие лопнуть, дети.
Скажу честно: для меня рассматривание этих картинок – чистое детское счастье. Как знакомая детсадовская мелодия. Как ностальгический капустно-кошачий дух из подворотни. Как случайно обнаруженные на дачном чердаке подшивки "Огонька" за пятьдесят второй год. Ну, конечно же, не одно к одному – все-таки эти картинки выполнены с сильно выраженным восточным акцентом. Но насколько могут они рифмоваться с радостными, простодушными ощущениями пятидесятилетней давности, настолько и рифмуются. Какая красочность! Какая нежность! Какой, наконец, восторг!
Западных людей остается только пожалеть. У них этого опыта нет. Они до сих пор не могут понять нашего детского энтузиазма по поводу журнала "Корея", который мы в свое время зачитывали, залистывали и засматривали до дыр.
Им не понять, что есть еще на свете места, где любви к всеобщему отцу не только не стыдятся, но культивируют ее с первозданной страстью. Им не понять, что когда любимый руководитель нации беспрерывно поглаживает, поцеловывает, пощупывает да пощипывает маленьких детей обоего пола – это никакая не педофилия, а лишь отеческая забота о будущем народа. Им не понять нашего сложного чувства, с каким мы взираем на эти - такие далекие и такие близкие - образы. А сложность этого чувства заключается в том, что мы с одной стороны вспоминаем о своем прошлом (а воспоминания эти неизбежно ностальгичны), с другой – вынужденно гордимся тем, что есть где-то что-то, что еще похуже нас.
Подобного рода смятенную гордость испытывали мы в конце 60-х годов, читая о культурной революции в Китае. "Надо же, - говорили мы, - бывает, оказывается, кое-что и похуже. Мы все-таки не самые ужасные".
Вот такую же примерно горькую, стыдную, жалкую, двусмысленную гордость испытываю я, читая новости о "клевете и оскорблении узбекского народа" и думая о том, что у нас хоть и похоже, но все-таки еще не так. Пока - не так.
«Ряд» — как было сказано в одном из пресс-релизов — «российских деятелей культуры», каковых деятелей я не хочу здесь называть из исключительно санитарно-гигиенических соображений, обратились к правительству и мэрии Москвы с просьбой вернуть памятник Феликсу Дзержинскому на Лубянскую площадь в Москве.
Помните анекдот про двух приятелей, один из которых рассказывал другому о том, как он устроился на работу пожарным. «В целом я доволен! — говорил он. — Зарплата не очень большая, но по сравнению с предыдущей вполне нормальная. Обмундирование хорошее. Коллектив дружный. Начальство не вредное. Столовая вполне приличная. Одна только беда. Если вдруг где, не дай бог, пожар, то хоть увольняйся!»
