11.08.2005 | Колонка

Колхозный юбилей

Власть на время забыла о литературе, вынужденной за неимением надежного патрона заняться штурмом рыночных бастионов

Семьдесят лет тому назад, в августе 1934 года, в обстановке небывалого общественного подъема состоялся Первый съезд советских писателей. Так началась официальная история советской литературы. Не литературы советского периода, каковая началась, естественно, раньше, а именно «советской литературы» как особого социально-культурного феномена. Феномена, который окончательно сложился, то есть окончательно и наглядно продемонстрировал свою мертвую природу лишь к концу семидесятых годов, незадолго до своей естественной и вполне бесславной кончины.

Об этом съезде написаны сотни воспоминаний и исследований. От самых восторженных (Какие яркие имена! Какой плюрализм! Какой энтузиазм и исторический оптимизм! Какие надежды и упования!) до злорадно-иронических (А чем все закончилось, забыли?) Но дело в том, что верно и то, и другое, и третье и что одно другому не противоречит. Да, многие писатели восприняли этот съезд с надеждой. Да, восприняли слова о «неустанной заботе партии и правительства о творческой интеллигенции» абсолютно всерьез. Да, поверили в то, что литератору даны все права, кроме права писать плохо.

Но правда и то, что русская интеллигенция в лице не самых худших своих представителей в очередной раз продемонстрировала мазохистскую волю к энтузиастическому самоистреблению.

«Сплошная коллективизация», начавшись с деревни, постепенно захватила все сферы жизни и к середине тридцатых годов добралась до литературы, чья роль в общественном сознании была все-таки - по традиции - очень высока. Власть поняла к этому времени, что это дело преступно пускать на самотек. И власть играючи загнала разрозненных, а потому не всегда предсказуемых «инженеров человеческих душ» в большой колхоз, названный Союзом советских писателей. И так же, как крестьяне постепенно перестали быть крестьянами, а стали колхозниками, писатели постепенно превратились из писателей в «члены Союза писателей». Заветная красная корочка давала много прав, включая пресловутое право писать плохо, но исключая право на своеволие. В колхоз принимали. Из колхоза изгоняли. Власть особого давления не оказывала. Она лишь намекала. Колхозники старались и сами.

Убежденность в абсолютной ценности колхозного устройства была столь велика, что в разгар перестройки убитых в сталинские годы литераторов стали принимать в Союз Советских писателей посмертно, ничуть не сомневаясь в том, что оказывают их памяти великую честь и восстанавливают справедливость перед историей и литературой.

Литколхоз, если не ошибаюсь, в каком-то виде сохранился до наших дней, но о себе напоминает нечасто, будучи увлеченно занятым архиважным делом – дележом сохранившихся после всех приватизационных бурь квадратных метров. Власть на время забыла о литературе, вынужденной за неимением надежного патрона заняться штурмом рыночных бастионов. Впрочем, мучиться, кажется, осталось недолго – заря новой колхозной эры уже маячит на горизонте.

Источник: "Еженедельный журнал", №132-133, 24.08.2004,