Авторы
предыдущая
статья

следующая
статья

06.06.2006 | Литература / Просто так

Ничей Пушкин

Сегодня - день рожденья Пушкина. Он был честолюбив, но пальцем о палец не ударил, чтобы нам понравиться

В студенческие годы я непредвзято перечитал стихотворение Пушкина, прозванное “Памятником”, и обнаружил, что оно довольно невеселое. Во всяком случае, не такое торжествующее, как принято думать со школьной подачи. Я сделал открытие, которое, как вскоре выяснилось, задолго до меня совершил литератор и философ Михаил Гершензон. Но поскольку я не подглядывал и совесть моя чиста, я вкратце поделюсь этой “новостью”, отсылая желающих за подробностями к первооткрывателю.

“Памятник” нельзя читать “с выражением”, как того требовала Марь Иванна, — в стихотворении явно слышны мужественная усталость и трезвое разочарование.

Это рассказ-пророчество о величии содеянного и литературном бессмертии; о славе, залогом которой — сочувствие хотя бы одного поэта; об имперской известности понаслышке и о благодарном эгоизме народа, ждущего от поэзии нравственного просвещения. Пушкин не повышает голос, как некогда: “Подите прочь — какое дело поэту мирному до вас!” Он смирился —”любезен”, так любезен — и подводит черту: “Хвалу и клевету приемли равнодушно...”,  суета сует — все суета. Наложение “Памятника” на “Книгу Екклесиаста” дает впечатляющее эмоциональное, а иногда и дословное совпадение. И кончаются оба произведения в одной тональности: “Веленью Божию, о Муза, будь послушна...” — “...бойся Бога и заповеди его соблюдай...”.

Сто двадцать лет, как посреди столицы в глубокой задумчивости стоит бронзовый двойник гениального поэта. На пьедестале монумента высечены строки — вот-вот — об исправлении нравов и тунгусской популярности. Может быть, среди прочего, изваяние с печальным удовлетворением отмечает исполнение давнишнего предсказания.

Но допустимо посмотреть на негармоничные взаимоотношения поэта и читателей с другой стороны — наперекор сказанному выше. Пушкин был честолюбив, но пальцем о палец не ударил, чтобы нам понравиться и вообще придерживался самого невысокого мнения о способности публики бескорыстно проникаться поэзией — а мы его чествуем вместо того, чтобы обидеться. С поэтической надменностью по отношению к традиционной морали он не раз во всеуслышание вменял себе в закон исключительно произвол страстей, а иные энтузиасты-христиане чуть ли не канонизируют поэта — нет, чтобы откреститься. Был совершенно чужд дидактике, а общество вот уже столько лет путает его с учителем.

“Делать жизнь” — общественную или частную — с Пушкина, на здравый взгляд, не более осмотрительно, чем объяснять кому-нибудь как пройти, поминая в перечне путеводных примет облако или шум дерева. Но соотечественники, по-прежнему, настаивают на своем выборе: именно Пушкин.

И причина такого упорства не в том, что мы, видите ли, нация — другим не чета, у нас и кумиры — соответствующие. А Шекспир? А Бах? А Библия? Такое вдохновение не делится без остатка на людские нужды. И остаток слишком велик, чтобы игра стоила свеч. А целые народы клянутся, тем не менее, что это ничему не кратное нечто — их всё. Значит, облако и шум дерева всё-таки входят в состав события наравне с положительными ориентирами и целью поисков, а со временем могут стать и сутью случившегося. Значит, не так уж плохи наши дела, если, глупые и мелочные, слабые и агрессивные, мы в свои лучшие минуты хотим довериться не решительной проповеди, не путеводителю и басне, а куда большему, чего и вместить не в состоянии — адресованному не нам, а Бог весть чему и кому.



Источник: "Московские новости", ..., 1999,








Рекомендованные материалы



Имя розы

Однажды она спросила: «Ты ел когда-нибудь варенье из роз?» Ничего себе! Варенье из роз! Какой-то прямо Андерсен! Варенье! Из роз! Неужели так бывает? «Нет, - ответил я с замиранием сердца, - никогда не ел. А такое, что ли, бывает варенье?» «Бывает. Хочешь, я привезу тебе его в следующий раз?» Еще бы не хотеть!


Грибной дождь

Можно, конечно, вспомнить и о висевшем около моей детской кроватки коврике с изображением огромного ярко-красного гриба, в тени которого, тесно прижавшись друг к другу, притулились две явно чем-то перепуганные белочки. Что так напугало их? Коврик об этом не счел нужным сообщить. Одна из первых в жизни тайн, навсегда оставшаяся не раскрытой.