Автор: Анастасия Шеварова, на момент написания работы ученица 9 класса гимназии №12 г.Долгопрудный Московской области. Научные руководители Д.Г.Шеваров, Н.В.Петрашова. 3-я премия III Всероссийского конкурса исторических исследовательских работ «Человек в истории. Россия – ХХ век», Международный Мемориал
Глава 6. Великая Отечественная война.
22 июня 1941 года. Вспоминает прабабушка Вера:
В начале июня Леня уехал в Москву на съемки, а я осталась в Новосибирске. Работы по фильму было навалом. Связь с Леней держала по телефону, а с Одессой по-прежнему по телеграфу. Было воскресенье и мы, любители волейбола, договорились играть на студии.
Играли уже вторую партию, но для меня игра получилась неудачной: я приняла мяч на палец левой руки и палец (на глазах!) начал пухнуть. Я прибежала домой и сразу же стащила с пальца кольцо...
В это время хозяйка включила радио: «Говорит Москва...» Знакомый голос Левитана сообщал: «Сейчас с чрезвычайным сообщением обратится Молотов». Мы замерли... Итак, война! Немцы перешли с боями границы, бомбили города... среди них – Одесса... бомбили с шести часов утра. Это был страшный удар! «Объявлена мобилизация»... (Значит и Леню коснется!) А как наши в Одессе?!
Я бросилась на телеграф, там уже все гудело от рвущихся посылать телеграммы. Телеграфировала маме, чтобы немедленно выбирались из Одессы, любыми средствами. Телеграфировала Лене в Москву – «позвони на студию, буду ждать у секретаря».
В общем, в такой дали от своих близких, я ничем не могла им помочь! В этом был весь ужас моего положения!
Вспоминает прадедушка Леня:
22 июня 1941 года... У меня съемки на радиостанции «Коминтерн» в Подмосковье. Оставался всего лишь один съемочный день, и я решил не откладывать его на понедельник, а закончить все в воскресенье.
С утра осветители расставили приборы, протягивают кабели, расставляют свет... Но вот приходит главный инженер и требует немедленно убрать всю аппаратуру – съемок не будет! «Ожидается правительственное сообщение чрезвычайной важности»... – и хватается за телефон.
Если съемка отменяется, думаю я, значит, надо поскорее вернуться в Москву. Если бегом – можно поспеть к ближайшей электричке. Подбегая к станции с оператором Яшей Гринбергом, еще на ходу, мы начали улавливать отдельные тревожные слова радио – выступал Молотов. Задохнувшись от быстрого бега, мы остолбенели.
– Война!
Так закончился мой последний мирный день. Так начался для меня первый, еще непонятный день страшной войны...
Эвакуация
Вспоминает прабабушка Вера:
Пишу с маминых слов о том, как она с Зорюшей выбиралась из осажденной Одессы... Только отъехали – налетели самолеты, которые обстреливали из пулеметов вагоны. Картечь от разорвавшихся снарядов тарахтела по крышам вагонов. Гул самолетов был ужасен. Как только слышалось гудение приближающегося самолета, мама заталкивала Зорюшу под лавку. Это был один из последних составов, направлявшихся в Москву. Каждый раз, когда слышался гул приближающихся немецких самолетов, поезд набирал скорость, но естественно, самолеты догоняли, обстреливали вагоны из пулеметов. И опять Зорюшу заталкивала бедная бабушка под лавку и сама садилась сверху, – лишь бы спасти внучку. Обстрел быстро заканчивался и новая партия уже гудела вдали. И опять все повторялось! Люди облегченно вздыхали между налетами, но только при приближении к Москве налеты прекратились.
Но появилось новое волнение: при подъезде к Москве (за несколько станций) начали проверять паспорта. У кого нет московской прописки, – в Москву не допускаются. К счастью, просмотр был видно скоростным, не дотошный. Мамина временная прописка в марте в Москве (в гостинице!) была принята, как московская прописка… И маму с Зорюшей оставили в поезде. Не доезжая до Москвы, на одной из станций все, не имевшие прописки, были пересажены в состав, идущий в Казахстан. Вот так!
И второе везение, что Леня был в Москве и встретил их. Вот как все закончилось.
Только травма у Зорюши была сильная. Она не могла в тыловой тиши спокойно слушать гул самолета, втягивала головку в плечи и бежала в дом...
Год 1942. Битва под Москвой. Рассказывает мама:
Мой дедушка Константин Яковлевич Двинин погиб в сражении за Москву. Часть, в которой он воевал, формировалась на Урале, в Челябинске. О подвиге сибиряков и уральцев в битве под Москвой написано немало книг, снято фильмов. Не буду повторяться. Он успел повоевать совсем немного, погиб в январе 1942 года во время контрнаступления наших войск. Место гибели – деревня Рождество (Рождествено) под Волоколамском. Когда я училась в школе, я написала в Подольский архив с просьбой сообщить сведения о том, где похоронен мой дед. К сожалению, печать на похоронке стерлась и номер части установить было невозможно. Ответ был: сведениями не располагаем. В начале девяностых мы с папой и его другом поехали под Волоколамск, нашли деревню, где осталось не более десятка домов. Автобус туда не ходил, мы добирались пешком. Обошли все братские могилы в округе, но нигде не нашли знакомой фамилии. Возле каждой могилы я пыталась понять, что подскажет мне сердце. Сердце дрогнуло на каком-то картофельном поле, вокруг – ничего особенного, холм, березы... После этой экспедиции я утвердилась в мысли, что могилы деда просто не существует. Он был сапером, а они ошибаются только один раз. Недавно сибирякам, погибшим в битве за Москву, поставили памятник под Волоколамском. Его можно считать и памятником дедушке Косте.
Вспоминает прадедушка Леня: На службе фронту: съемки для армии
Тема защиты Родины стала ведущей для кинематографии.
Сформировалась новая отрасль, ставшая целиком на службу фронту. Все студии научных фильмов переключились на создание военно-оборонных картин.
Учили воинов, как метко стрелять, прицельно бомбить, как форсировать реки, учили искусству вождения танка и подготовке парашютиста-десантника, радиотелеграфиста, как овладеть пистолетом-пулеметом и противотанковым ружьем. Помогали быстрее овладеть новой боевой техникой.
Фильмы тиражировались на студии и отправлялись не в конторы кинопроката, а прямо на полевые почты, военные училища и академии, где были на вооружении как апробированные учебники.
Сдавали фильмы в Москву. Непривычно было из глубокого тыла оказаться в затемненной столице. В гостинице только настольная лампа под колпаком – синий цвет. На окнах плотные двойные шторы, стекла накрест заклеены полосками бумаги.
Вой сирены — воздушная тревога. Воздушная тревога... никакой паники. Люди деловито отправляются в бомбоубежища. Москвичи, притерпевшиеся к регулярным ночным бомбежкам, спят в метро, как дома (ведь завтра с утра на работу).
Иду по улице Горького. Огромные витрины магазинов укрыты штабелями мешков, набитых песком. В Малом Гнездниковском, 7, где и сегодня размещается Госкино СССР, начинается просмотр фильмов, их много – со всех студий. Принимает специальная комиссия Ставки Верховного Главнокомандования. Обстановка напряженная, здесь решается судьба не только фильмов. Если картина требует значительных поправок, слышно громкое предложение (больше похожее на команду) отправить режиссера вместе с его консультантом на фронт – там поймут, что к чему. Хорошо запомнился генерал, похожий на Скобелева, ругался простуженным басом...
За годы войны было выпущено сотни фильмов по самым разнообразным вопросам военного искусства и боевой техники для учебных заведений и частей Вооруженных сил, для всеобщего военного обучения и подготовки населения.
Сейчас трудно себе представить съемку без дублей. Тогда, в первые годы войны пленки не хватало (пленочные фабрики оказались в зоне оккупации). Коэффициент расхода пленки 1:1, такой голодный паек требовал от всех безупречного знания и умения.
Командование, как правило, назначало для съемок лучших офицеров и воентехников, хорошо владеющих оружием, но почему-то, как только включалась кинокамера, руки актера вдруг парализовались, становились неуверенными. На репетициях – хоть сто раз – ни одной заминки, а тут срабатывал некий психологический фактор — сознание, что дубля быть не может, сковывало актера-воентехника.
Выход был найден. Я досконально изучил оружие и начал сниматься сам, то есть мои руки. На общих и средних планах – воентехник, на крупных – мои руки.
Отличное знание оружия помогало не только экономить пленку. Я понял, как надо снимать, например, процесс разборки и сборки оружия. Кроме четкого, уверенного, но неторопливого поведения рук, важнейшим является выбор точки съемки. Камера должна следить за моими руками через плечо, тогда зритель как бы синхронно повторяет мои движения на экране: моя правая рука соответствует его правой, моя левая – его левой... Такая съемка намного облегчает восприятие.
Новые образцы оружия, преимущества которых надо было убедительно показать на экране, требовали не менее убедительной фонограммы.
Записать звук автоматной очереди или выстрелы противотанкового ружья несложно, а вот впервые записать «голос» пикирующего бомбардировщика оказалось задачей не такой уж простой.
Вот как это было.
На крыше двухэтажного корпуса студии установили микрофон. Чтобы не попадались посторонние шумы, вход и выход на территорию студии был закрыт. Прилегающие улицы перекрыты для движения машин. В детском садике, что рядом, всю стаю ребят загнали в комнаты.
Поблизости железнодорожная станция Алтайка – здесь запретили, подавать гудки всем паровозам.
Предусмотрено все.
В назначенное время с аэродромов взлетают бомбардировщики и, приблизившись к студии, переходят в пике.
Стремительно нарастает жуткий вой. Кажется, лопнут барабанные перепонки. Самолеты вот-вот врежутся в крыши домов... но нет, с диким ревом они резко взмывают вверх, и звук затихает вместе с быстро удаляющимися самолетами.
Озабоченное лицо МихМиха – звукооператора. Он командует «стоп!» и, снимая наушники, говорит: «Брак! Явно посторонний шум. Давайте прослушаем вместе!»
Да, несомненно, брак, но какой – своим ушам не веришь! В самый кульминационный момент шум пикирующего бомбардировщика перекрывает чириканье воробьев!
Крохотные птахи, с «переляку» сбившиеся на крыше у самого микрофона, испортили всю музыку.
Чтобы повторить запись, надо было снова на несколько часов перекрыть улицы, упрятать со двора детвору, договориться с Алтайкой, чтобы не гудели паровозы. Снова условиться с далеким аэродромом о времени вылета бомбардировщиков и т.д.
Второй заход был удачным в руках у нас первая фонограмма пикирующего самолета!
Год 1944. Вспоминает прабабушка Вера: Секретность.
Шел четвертый год войны...
Тематика наших фильмов требовала секретности. Поэтому творцы подобных фильмов были засекречены. К концу рабочего дня появлялся представитель «органов». Он производил осмотр наших бумаг-записей. Осмотрев (прочесть, конечно, не мог – времени не хватило бы), он уносил их в секретный сейф.
Мне этот ежедневный досмотр был очень неприятен. Но что поделаешь? Против закона не попрешь.
Не знаю, что секретного могло быть в раскадровках или съемочных листах? Но «так было положено». Мы же по наивности считали, что все секретное оставалось у нас в голове.
Вообще с секретными фильмами происходили нелепые ситуации. «Секретность» с режиссера, как и всей группы, снималась при сдаче фильма заказчику и комитету.
Это ставило режиссера в нелепое положение. Так произошло с нашим другом – Родионом Гавриловичем Куркиным (кинофильм «Турбомоторный самолет»).
«Засекреченные» девицы лаборатории просматривали копию его фильма в просмотровом зале. Куркин, твердо уверенный, что он имеет право и даже обязан просмотреть копию своего фильма, пытался войти в зал. Но двери были крепко заперты. На его стук дверь приоткрылась и девица, хорошо знавшая, что перед ней режиссер фильма, строго сказала ему: «Нельзя!» – и захлопнула дверь перед носом. Нонсенс? Так решил и Родион Гаврилович, и отправился к начальству. С юмором истого одессита, он порекомендовал начальству проконсультироваться в «органах» – как быть с режиссерскими мозгами? Как очистить их от секретного материала?
Нам в этом отношении было проще – мы, не закончив одного секретного фильма, переходили к другому. Секретность с нас не успевали снимать, и так было в течение пяти лет!
На почве секретности у нас на студии происходили не только смешные казусы, но и трагические случаи.
Режиссер Г.Баженов, травмированный постоянным беспокойством о секретах, тяжело заболел. У него появилась мания преследования. Ему везде стали чудиться шпионы, следящие за ним, чтобы добыть его секретные материалы. Болезнь быстро прогрессировала. Он видел шпионов даже у себя дома. Эта болезнь довела его до «психушки», где он и закончил свои дни. Вот что такое секретность.
Вспоминает бабушка Люба:
В 1944 году я пошла в школу. Шла война, не хватало бумаги, учебников, чернила разводили из сажи, которую брали в печных трубах. Они не всегда получались. Учебниками пользовались так: одни брали на вечер домой и занимались группой, другие пораньше приходили в школу и читали утром в школе. Школа работала в две смены. Между сменами, когда приходили все, нас кормили горячей пшеничной кашей на воде без масла. Готовили ее родители, которые дежурили попеременно. Дети были одеты бедно. Вместо пальто – фуфайки, шапка старая или самодельный треух. Даже холодной. зауральской зимой я носила резиновые ботики, куда клали меховую стельку.
В магазинах ничего не было. Однажды мы с мамой пошли купить мне что-нибудь из одежды. В магазине были только мужские галстуки разного цвета. Мама купила эти галстуки и сшила мне из них сарафан..
Год 1945. День Победы.
Я хорошо запомнила день Победы 9 мая. Праздновали праздник в селе Мало-Белое. Утром мы пришли в школу на занятия. Нам сообщили, что война закончилась. Сначала мы все громко и долго кричали: «Ура-а-а, Ура-а-а» ...потом хлопали в ладоши, пока они у нас не устали. «Сейчас построимся и пойдем в село, – сказали нам учителя. – Занятий не будет. Это Великий праздник».
Все взяли лозунги, плакаты, флаги, которые были раньше, отдельные готовились тут же наспех. Учителя шли впереди, а мы за ними. Мы подошли к семилетней школе, нам определили место на площади, где была поставлена машина вместо трибуны. Народу – тьма, такую толпу я наблюдала второй раз.
Впервые было это в тот день, когда отца отправляли на фронт. Однажды мама вернулась с работы рано, вся заплаканная, т.к. отцу пришла повестка явиться в военкомат. Мама собрала вещмешок продуктов, взяла меня за руку, и мы пошли в Юргамыш. Там мы пришли к военкомату и встретили отца. Мужчин было много, все они находились ближе к дверям, а на улице были женщины, старики, дети. Толпа представлялась невообразимой.
Военный построил мужчин, они все были с мешками за плечами. Строй пошел вперед, и толпа двинулась за ними. Все шли на вокзал. Толпа гудела.
На вокзале все разместились по своим углам. У каждого были свои родственники, компания. Мы расположились в уголочке сада, с нами были дядя Семен с тетей Пашей, тетя Феня с дядей Пашей, тетя Маруся и другие. Всю ночь провели на вокзале. Это был невообразимый кошмар. Женщины плакали, рыдали, выли, где-то пели, плясали, играла гармошка – ну кто во что горазд. Казалось, так много народу, что нет конца: спящие, лежащие, сидящие, поющие, ревущие, голосящие, храпящие.
Эшелон с новобранцами прибыл утром рано из Кургана. Он остановился, и на какое-то мгновение воцарилась тишина. Было оцепенение. Я не знаю, сколько было времени, но очень хорошо помню утренний восход солнца, который видела впервые в жизни. Я была в возрасте пяти лет. Эта картина стоит передо мной всю жизнь очень четко. Чуть алеющая заря, огненное солнце без лучей, стоящий поезд с зелеными вагонами и толпа людей. Она кишела. После мгновенной тишины поднялся гвалт, шум, рев. Мужчины входили в вагоны. Папа снами прощался у вагона, целовал меня, маму. Поезд долго гудел, начал медленно трогаться. Отец вскочил на подножку вагона, поезд начал удаляться быстрее. Папа долго махал нам рукою, мы смотрели вслед уходящему поезду, пока он не скрылся за поворотом дороги и лесом. Больше я его не видела, он погиб в битве за Москву.
Как толпа девятого мая отличалась от той, первой. Когда провожали на фронт, народ был значительно моложе, энергичней и одет приличней. Девятого мая была ликующая, но серая толпа, уставшие люди, исхудавшие.
Все обнимали друг друга, целовали, пели, плясали и плакали – это был неописуемый восторг уставших людей, которых военные годы довольно потрепали физически и морально. Все собрались, начался митинг, который открыл директор семилетней школы. Это был единственный мужчина, который прибыл в село после ранения. Митинг закончился, поставили еще машину и организовали концерт сельской школы, после концерта начались танцы, под баян танцевали в одном углу площади, плясали под гармошку в другом. Я плясала со всей толпой под гармошку. Прошел дождь накануне, было очень сыро. Все плясали, только брызги врозь. Я никому не уступала в своих обутках (такая самодельная обувь), все их промочила, побежала по берегу домой. Сняла свои мокрые, надела мамины сухие обутки и опять помчалась плясать.
Окончание следует
