09.10.2007 | Архив "Итогов" / Интервью

«Мы можем еще поговорить…

...если я буду жив". Последнее интервью Николая Харджиева. Амстердам. Восьмое декабря 1995 года

Текст:  Константин Акинша

Кирпичный фасад дома на Олимпия Плейн. Дверь с объявлением, запрещающим бросать в почтовый ящик рекламу; полутемный холл; крутая лестница со странным приспособлением, напоминающим кресло дантиста, приделанное к лестничным перилам. "Это лифт, построенный для Лидии Чаги", - объясяет Борис Абаров, - но он ездил очень медленно, и Чага предпочитала спускаться по лестнице сама". По словам Абарова, это обстоятельство и послужило причиной гибели жены Харджиева.

Небольшие комнаты со скудной обстановкой. Единственное украшение гостиной на первом этаже - рисунки Митрохина. Окно выходит в запущенный сад. Харджиев - на втором этаже, куда ведет крутая лестница. Он уже практически не двигается. Небольшая спальня: кровать, два стула, письменный стол. Харджиев в голубой пижаме. Большая борода, черные, живые, запавшие глаза. Он часто переспрашивает, но реагирует очень живо.

 

- Николай Иванович, еще раз прошу прощения, что я вас побеспокоил, но судьба вашего уникального архива очень волнующая, и, конечно, необходимо было бы установить, что произошло с ним.

- Он распылен, он в разных местах, по-видимому. Часть, конечно, немцам досталась. У Гмуржинской, несомненно. Что-то попало - то, что было задержано таможней, - в ЦГАЛИ (теперь РГАЛИ. - "Итоги"), в московский архив. Какой-то маленький хвостик у меня, который был при мне. Ну, это совсем ничтожное количество. Так что он уже в таком распыленном виде, к сожалению. Ну, конечно, по новому искусству русскому и литературе это был уникальный архив.

- Какого вы были мнения об Антонине Гмуржинской? Я имею в виду Гмуржинскую-старшую.

- Она приезжала в Москву, кажется, два раза и наносила мне двадцатиминутные визиты. И все. Никакого делового общения не было.

- И дружбы тоже?

- Она пришла, просто зная мою репутацию. Хотела поговорить и посмотреть на меня. Вот и все... Это, кажется, дочь потом сообщала, что у нас была дружба с ее матерью. Ну, это анекдот просто. И самый глупый и скверный. И ложь, конечно.

- Каковы были условия перевоза вашего собрания, когда дочь (Кристина Гмуржинска. - "Итоги") начала подготавливать его? Был ли составлен список собрания перед тем как его перевозили?

- Нет. Вот в этом все дело. Понимаете, это все было так скоропалительно организовано, что не дали просто, что называется, чихнуть.

- Скажите, как вы передавали ей вещи в Москве? Вы их сами паковали?

- Нет, просто какой-то был чемодан их, и туда все накладывалось. Они ведь страшно торопили нас... Понимаете, все это в таком темпе, что как на пожаре.

- И никакого полного списка вещей? Вы их не переписывали?

- Нет, нет, ничего не было... Кроме того, нас уверяли в том, что все наши вещи прибудут в Амстердам до нашего приезда. Так как все дело было в доверии, то в голову не приходило, что такая Панама может быть. (Смеется.) В голову не приходило. Ну, конечно, тут Вестстейн сыграл определенную роль, который, очевидно, был с ними уже. Да. Подкуплен, вероятно, был. Человек тоже непорядочный вообще оказался совершенно. Так что они это все и сделали.

- Что произошло, когда вы переехали в Амстердам?

- Мы жили в гостинице и, так сказать, все было несколько... Они как бы полуисчезли на длительный срок. Я же хотел получить вещи свои. Они нам долго не отдавали их. Долго не отдавали. У меня было даже такое предположение, что они копируют какие-то вещи. Черт знает что. Я вдруг понял, что это шайка, вообще-то говоря.

- Но потом они вам отдали вещи?

- Да, что-то отдали... Неизвестно даже, все ли подлинное. Непонятно... Они ведь в течение года не отдавали, года. Находясь рядом.

- Они вернули вам всю живопись, все картины или нет?

- Я их даже все еще и не видел. Вот только с Лидией Васильевной перед смертью начали мы их просматривать. Так что, может быть, там могут быть и копии, и все что угодно... Может быть, часть просто отдали, я не знаю. Во всяком случае, не все отдали, конечно. Это заранее можно сказать. Они же продали, я знаю, что они продавали вещи. Мне сообщили.

- У вас же была уникальная библиотека футуристической книги.

- О, да, да - этого ничего нет.

- Вы эту библиотеку отдавали им в Москве для того, чтобы они ее перевезли?

- Для перевоза сюда.

- Вы не помните, сколько томов у вас было в этой библиотеке?

Архив Харджиева в Москве Об архиве Николая Ивановича Харджиева ходили легенды: всем было известно, с какими людьми ему выпало счастье общаться, равно как и то, что эти люди доверяли ему. Публикации самого Харджиева - особенно те, где он уличал исследователей в ошибках и неточностях, - дразнили отсутствием ссылок. Было понятно, что письма и тексты находятся в архиве автора. И если отдельные картины и рисунки могли увидеть посетители квартиры Харджиева, то архив был самым потаенным его сокровищем.

Знакомство с московской частью архива, надо сказать, полностью подтвердило его легендарную славу.

- Я не помню, сколько томов было, но я помню, что пропусков не было. Это был полный состав футуристической литературы. Самое полное частное собрание. Причем были экземпляры невероятные - с поправками Хлебникова, Зданевича и так далее. Это был уникальный частный архив. Такого не было в Ленинской библиотеке. Такой вот архив по футуризму. Такого не было в государственных собраниях.

- А куда делся ваш архив Хлебникова? Насколько я понимаю, на таможне было задержано не все. У вас же были и рукописи Хлебникова.

- Масса. Но на таможне как будто и рукописи есть... Какой-то был предварительный список, там было указано, что хлебниковские есть. У меня ничего нет. Я не получил ничего.

- Ни книг, ни рукописей?

- Ничего, ничего, ничего. Какие-то книжки были потом дополнительно в сейфе. Но когда их получили из сейфа, то оказалось, что ряд книг уже вытащил Вестстейн... Там были творения Хлебникова, прижизненные издания с его поправками. Все это уже у Вестстейна, конечно. Потому что я получил без этих книг. (Смеется.) Так что крали все, понимаете... Разворовали в пух и прах, как говорится.

- У вас ведь была большая коллекция рисунков. Рисунки вам вернули?

- Не знаю, сколько. Я еще не смотрел. Что-то вернулось, но не знаю, все ли. Огромная коллекция рисунков была. И даже масло было, были хорошие вещи. Можно сказать, это моя специальность была, я был связан с людьми со всеми этими. С Малевичем, с Татлиным, вообще со всеми.

- А вот эти вещи Малевича, которые ушли к Гмуржинской, были вам подарены Малевичем?

- Малевичем. Да, конечно...

- А коллекция фотографии?

- Фотографии? Да, были.

- Родченко, Лисицкий?

- Лисицкого были фотографии. Родченко я мало ценил. Я считаю его плохим художником вообще и эпигоном. Выдуманная на Западе репутация совершенно. Потомки там и люди, которые были там заинтересованы в этом. Это художник третьего сорта... И, кстати, он в футуризме никакой роли не играл. Он появился в 16-м году, когда вся футуристическая "музыка" была сыграна. 15-й год - уже супрематизм был.

- А фотографии вернули вам?

- Нет, по-моему. Какие-то фотографии есть... Но мало. Были уникальные фотографии, или не фотографии, а фотограммы Лисицкого, огромные. Портрет Курта Швитерса, Ханса Арпа и так далее. Это я пока не видел. Есть они или нет - я не знаю. Это уникальные работы, такая же ценность, как живопись. Это же в одном экземпляре.

- Когда вам начали передавать вещи в Амстердаме, они как-то объяснили, почему так задерживают выдачу вещей?

- Нет, они не объясняли. Их вытаскивали за рога, и вообще эта канитель тянулась годы, они безмолвствовали... Это была уже для меня явная кража, такое поведение... Они же обещали, что вещи прибудут сюда до нашего приезда. Ничего подобного не было. Нет, это мафия конечно. Мафиозная дама вполне (...)

Все-таки не подозревали. Галерейщица вообще, мать, кроме того, вот тогда была. Она производила впечатление. Во всяком случае, непорядочного ничего я в ней не обнаружил. А дочь оказалась уже совсем другой птицей.

- А каким образом вы познакомились с этой дочерью? Почему она начала помогать вам с перевозом коллекции? Вы же ехали не в Германию, а в Голландию.

- Из-за продажи по недорогой цене вот этих шести картин (Малевича. - "Итоги").

- А кто вам ее рекомендовал?

- Вестстейн... Так что они с ним сговорились.

(...)

- Когда вы передавали им вещи, они спешили?

- (Перебивая) Да, да, кидали в чемоданы и быстро, быстро убегали. Причем даже эта прекрасная Гмуржинска таскала стопудовые чемоданы. Меня поразила ее женская сила (...) Я не верил своим глазам: она берет, дергает. И ее нынешний помощник, этот Генрих там или как, директор галереи ее (имеется в виду Матиас Расторфер. - "Итоги"). Аферист тоже страшный, который умеет молчать.

- Не встречались ли вы с господином Ильиным?

- Ну, это мерзавец высшей степени. Он же к нам хотел подмазаться в качестве недоброжелателя Гмуржинской. А он ее приятель.

- А каким образом он пытался к вам "подмазаться"?

- Папина книга, святой папа. Начал с подарка папиных книг. Это та икона, с которой на пожар выходят, знаете, в старину... А я к отцу его, конечно, с уважением, я знал его работы. Хотя рожа его сына мне казалась странной. Понимаете, это типичный буржуа, вообще что-то мерзкое в его лице есть, плотоядное и отвратительное. Но потом мы его уже не принимали. Потом, когда стало понятно, что он работает на тех... Просто приходил вынюхивать.

- Он ничего вам не предлагал?

- Ничего. Помочь говорил. Но в чем эта помощь - неизвестно. (Смеется) Слово "помочь". "Я вам могу помочь". Но помог в обратном смысле.

- Вы в Москве его не встречали?

- Никогда. Он появился тут совершенно самозванным. Никогда в Москве я его не видел. Ну, это делец, спекулянт, торговец картинами. И вообще от папы у него нет даже насморка, что называется.

- Какова будет дальнейшая судьба вашего собрания? Я слышал, что есть план создать фонд, который позволил бы сделать это собрание доступным для публики, описать его и так далее.

- Здесь?

- Да.

- Да. Но я не знаю, что осталось. Объем этого собрания мне непонятен. У меня было рисунков Малевича, вероятно, несколько сот. Что от них осталось, я не знаю.

- Вы поддерживаете идею создания фонда?

- Конечно... Это же будет принадлежать и всем, таким образом. Это же не будет то частное собрание, в которое никого не пускают. Наоборот, если вспомнить сколько в Москве в фондах томится вещей.

- Было бы хорошо, если бы появился, наконец, какой-нибудь каталог хотя бы того, что осталось.

- Да, конечно. В какой-то степени я, наверное, смогу еще... Если не умру, то, может, и смогу что-то сделать. Я себя чувствую очень плохо.

- Но сейчас у вас очень тяжелый период. В любом случае, это дико говорить, но я бы вас лично хотел попросить - не умирайте, постарайтесь сделать, это для всех будет очень важно.

- Да, конечно, обстоятельства у меня очень тяжкие.

- Николай Иванович, вы в какой-то степени себе уже не принадлежите, вы уже символическая фигура. Это ужасная история, и извините, что мне пришлось вас побеспокоить, но необходимо рассказать об этом правду.

- Нет, конечно, конечно. Вы поступили правильно. Надо знать.

(...)

- Есть слухи, я не знаю, правда ли это, что Вестстейн принимал участие в вывозе.

- Конечно. Еще как.

- А он не составлял списка вещей?

- Он начал что-то такое писать. Какой-то был общий, несовершенный список... Кажется, не довел до конца. И не очень точный, потому что времени было мало. Торопили же страшно. Для того, чтобы описать правильно, нужно время. Это же каталог... Поэтому я отказался. Я сказал, что я не могу в такой срок. Я кое-что говорил...

- То есть писал, какие-то заметки делал Вестстейн?

- Да, не мое сочинение.

(...)

- Когда вы получили вещи в Голландии, где вы их хранили?

- Так мы же получили их очень нескоро. Они в сейфе хранились, и явно оттуда было вытащено ими уже что-то. Потому что они считались как бы нашими представителями, и им был открыт доступ в этот сейф. Тому же Вестстейну хотя бы. И они вытаскивали вещи уже в сейфе... Это все результат доверия... И книги Вестстейн украл редкие. "Садок судей" первый, это сверхуникальное издание.

- Он был в сейфе?

- Да... Он был в сейфе. Оттуда не вернулся ко мне. В сейфе все было в папках, перевязанных веревками, а вернули расстегнутые папки. Все папки были расстегнуты. (...) Книги Хлебникова с его поправками исчезли тоже. Канонические тексты. Да. Такого собрания книг по футуризму ни у кого не было вообще.

- Какова судьба этой футуристической библиотеки?

- Я даже сейчас не помню, что получено... Там еще не все разобрано, но что-то они не мелькают, эти книги... Во всяком случае, это чистка громадная. Это можно заглазно сказать. Потому что иначе они попадались бы на глаза чаще. Разрушен архив, библиотека. Что-то в московский архив с таможни попало.

(...)

Там редчайшие книжки были. Все редчайшие издания "41 градуса" футуризма. Это "Группа заумников" - Зданевич, Крученых. Фотографированные с поправками все. Крученых был мой друг, со Зданевичем я переписывался. м вообще я, собственно, к футуристам примыкал сам.  Так что все были еще живы.

- Насколько я понимаю, у вас в этой библиотеке хорошо были представлены и витебские издания?

- Все было. Все абсолютно... Газета была, журнал. Отдельные издания, отдельные листовки, о которых никто не знает вообще.

- А рисунки вернулись к вам все или нет?

- Нет, нет, безусловно нет...

- У вас же было большое количество рисунков Малевича.

- Я еще не досмотрел. Там что-то еще есть. Но... не может быть, чтобы было все. Это же огромное собрание было. (...) Лисицкого много было. Да. "Сказ про два квадрата" был - оригинал.

- Вернулся или нет?

-  Не знаю. Потом были его фотоработы. Портрет Арпа, Курта Швитерса. Уникальные работы. Фотограммы очень интересные. И рукописи были, доклад его был "О русском искусстве", который он за границей читал, фотографированный. Трудно все перечесть...

- Большое спасибо. Извините, что мне пришлось вас мучить в такой период.

- Нет, я нисколько не измучился.

- Огромное спасибо.

- Пожалуйста, если еще какие-нибудь вопросы будут, пожалуйста, я смогу с вами еще поговорить. (...) И вообще, если вам какие-нибудь сведения будут нужны, так вы пожалуйста, мы можем еще поговорить, если я буду жив.

- Я очень хотел бы, чтобы вы жили, чтобы вы завершили эту работу.

- После смерти Лидии Васильевны мне очень тяжело жить стало совсем.

Послесловие

Через полгода Николай Иванович умер. Сейчас нам кажется особенно важным опубликовать его интервью, оставив в нем все суждения Харджиева о людях, причастных к драме последних лет его жизни. Хотя известно, что первоначально он доверял многим из них. Пусть слова его иногда кажутся неоправданно резкими, они дают представление о том, в каком отчаянии находился знаменитый ученый, оказавшийся в глубокой старости совершенно одиноким в чужой стране и увидевший, как рушится дело всей его жизни.

 

Источник: "Итоги, №19, 1998,